В разведшколе он читал лекции по истории коррупции в высших эшелонах власти в странах Восточной Европы и вел практические занятия по методике вербовки. Однажды, перед зачетом по стрельбе, застал ее в тире в слезах и соплях. Она неплохо стреляла с двух рук, но ее правая все еще предательски дрожала и отказывалась сливаться с пистолетом в единое целое. Он научил ее справляться с дрожью не физическим усилием, а силой воли и воображения. Даже у отца не получалось помочь ей в этом, а Макмерфи сумел.

Он умел учить и объяснять, умел развеселить, когда страшно, утешить, когда грустно, взбодрить, когда кажется, что все плохо и больше нет сил.

Сейчас он подставлял ее; использовал в своих профессиональных интересах. Ему необходимо было вычислить "крота". Заложит ее Ловуд — значит, он "крот". Не заложит — значит, можно снять с него подозрения.

Она знала, что когда-нибудь такое произойдет. Отец предупреждал ее: нельзя обольщаться, теплые простые отношения всего лишь удобная форма общения, не более. Ничего за этим не стоит, никаких обязательств, помимо профессиональных, никаких живых чувств, даже простой жалости, нет. Пустота. Вакуум.

Она была к этому готова, но только теоретически.

На Ленинградском проспекте образовалась небольшая пробка. Закатное солнце ослепительно било в лобовое стекло. Маша с удивлением обнаружила, что Стивен Ловуд плохо знает Москву. Он не свернул у Белорусской и попилил вперед, по Тверской к центру. Пропустил поворот у Маяковки. Маша даже пробормотала по-русски:

"Вот здесь надо направо!" — и тут же испугалась, закашлялась. К счастью, Ловуд не услышал. Всю дорогу он молчал, словно забыл о ней. Она сидела на заднем сиденье и видела его складчатый толстый затылок. Ворот сорочки потемнел от пота, хотя в машине не было жарко.

"Он что, совсем свихнулся?" — подумала Маша, когда они очутились в начале Тверской, у Манежной площади.

Она решила впредь вообще не смотреть в окно, оставила в покое телефон, закрыла глаза и незаметно задремала.

Она знала, что ехать придется долго, и уже сквозь дрему все удивлялась, почему он так бестолково плутает, ведь он самолично снимал для нее квартиру в Пыхово-Церковном переулке, значит, уже бывал там. А если все-таки заблудился, почему не остановится, не спросит у кого-нибудь, не посмотрит карту?

По просьбе Андрея Евгеньевича Григорьева в фотолаборатории посольства извлекли из пластмассовой ракеты маленький слайд, темно-прозрачный кружок пленки размером с двухкопеечную монету, отпечатали с него несколько фотографий разных размеров, потом вставили назад.

Самый большой снимок Григорьев поместил в красивую деревянную рамку под стекло и поставил на стол в своем рабочем кабинете. Снимок поменьше носил в бумажнике, вместе с письмом.

К осени 1983-го взаимная паранойя двух сверхдержав дошла до смертельного абсурда. С советской стороны вовсю разворачивалась операция РЯН (Ракетно-ядерное нападение), созданная по инициативе Юрия Андропова еще в 1980-м и проводимая совместно КГБ и ГРУ. Над территорией США летали спутники "Космос", фотографировали военные объекты. Крыши всех дипломатических и торговых зданий за рубежом были утыканы антеннами для перехвата радиопереговоров противника. Всем резидентам в западных странах рассылались панические инструкции и приказы. Центр жаждал данных о пунктах эвакуации правительственных служащих и членов их семей, выявления специальных гражданских бомбоубежищ, станций переливания крови. Руководство интересовалось ценами на донорскую кровь, передвижением правительственных машин и освещением окон в учреждениях, личными привычками служащих и членов их семей, состоянием скотобоен, поскольку перед войной забивают скот и заготавливают консервы.

В марте 1983 года президент Рейган объявил Советский Союз "империей зла, средоточием зла в современном мире" и призвал мир отгородиться от красного монстра баллистическим ракетным щитом. Была создана программа "Звездные войны". Она сопровождалась пропагандистской истерикой с обеих сторон и дикой гонкой вооружения. Суша и море шпиговались ракетными базами, отовсюду торчали ядерные боеголовки, без конца проводились учения, в которых звучали боевые приказы на применение ядерного оружия.

Полковник Григорьев был до предела загружен работой. Центр требовал аналитических справок о ходе бесконечных пропагандистских кампаний в американских СМИ. 25 октября 1983 года военно-воздушный и морской десант США высадился на острове Гренада.

Крошечный остров в Карибском море, всего триста сорок квадратных километров суши с населением в сто тысяч человек, вдруг стал представлять серьезную угрозу мировой демократии. Массированная атака вооруженных сил США объяснялась борьбой за поруганные права человека и спасением жизни нескольких сотен американских граждан, находившихся на "Острове Пряностей".

Пропагандистская истерика США ни в чем не уступала советской пропагандистской истерике. Те же методы и приемы. "Коварные преступники пытались продать Гренаду коммунистам. Американские солдаты, рискуя жизнью, спасают маленький беззащитный остров от советско-кубинской милитаризации, которая делает уязвимой доставку нефти в США из стран Ближнего Востока".

По своим исконным целям и по жирным наслоениям лжи эта операция мало чем отличалась от афганской войны, которую продолжал вести Советский Союз. Правда, закончилась несравненно быстрей и стоила меньшей крови обеим сторонам.

23 ноября после начала размещения американских ракет в Европе представители СССР демонстративно покинули переговоры по ограничению вооружений в Женеве. На следующий день Председатель Верховного Совета СССР Андропов официально объявил об очередном увеличении числа ракет с ядерными боеголовками, размещенных на советских подводных лодках и нацеленных на США. Полковник Григорьев должен был за ночь подготовить докладную записку о реакции на эти два события в журналистских кругах.

Информацию для железного Ю.В., для восьмидесятилетнего, смертельно больного старца, процеживали трижды, как куриный бульон для младенца. Резидент просматривал сырые материалы, возвращал сотрудникам со своими пометками. Отдельные строки, небольшие куски текста, были выделены цветными маркерами. Красный отчеркивал самое важное, синий обозначал откровенные наглые выпады против СССР и стран Варшавского Договора, желтый — грязные намеки, зеленый — возмутительную клевету, оранжевый — коварную полуправду.

Утром 27 ноября Григорьев зашел к резиденту, чтобы забрать очередную порцию своих материалов с его пометками. Он собирался тут же отправиться к себе, но резидент кивнул на кресло, приглашая к разговору. После нескольких общих слов о погоде и здоровье он сообщил Григорьеву о предстоящей поездке в Москву, причем с такой счастливой улыбкой, что невозможно было заподозрить неладное. Он вообще был очень обаятельным человеком, и хотя Григорьев постоянно напоминал себе, что не стоит обольщаться, все равно обольщался.

— Вам должны выписать солидную денежную премию, — сказал резидент и подмигнул, — а что, неплохой подарок к Новому году. И еще, строго между нами, вас могут забрать в Лондон. Для меня это плохо, для вас, наверное, хорошо.

— Для меня тоже плохо, — искренне признался Григорьев, — у меня американский английский. Британцы снобы, для них американская речь звучит примерно так же, как для коренных москвичей и ленинградцев провинциальный южно-русский говор.

— Ничего, у советских собственная гордость, — рассмеялся резидент, — у нас все высшее руководство смягчает "Г" и вообще делает кучу ошибок в устной речи. При Леониде Ильиче некоторые кандидаты в члены ЦК даже с логопедом занимались, искусственно коверкали свое чистое произношение, чтобы говорить, как генсек. Старику это нравилось.

— В Африке есть племена, где считается красивым, когда зубы черные треугольные, — задумчиво заметил Григорьев, — подпиливают, хотя больно, красят смесью золы и смолы, хотя вредно для эмали. Нет, если серьезно, я не хочу в Лондон. Впрочем, это не мне решать.