– Что ты возишься? Быстрей! – рявкнул Поскребышев и облизнул губы. – Будь на месте, понял? Вызвать может в любую минуту!

Он схватил папку и вылетел.

Оставшись один, Илья еще раз перечитал сообщение Сокола, сжал виски ладонями и пробормотал:

– Эльф, Эльф…

Габи снилась Венеция, этот сон повторялся часто и оставался неизменным, в нем каждый раз с точностью кинохроники прокручивались одни и те же реальные события, то есть это был вовсе не сон, а воспоминание.

Габи любила Венецию, а с июня 1934-го считала этот город лучшим местом в мире. Она прилетела туда в составе журналистской делегации освещать официальную встречу Гитлера и Муссолини. Фланируя среди журналистов и дипломатов по фойе Гранд-отеля, где в королевских апартаментах должен был остановиться фюрер, она выронила блокнот, наклонилась и стукнулась головой о чью-то голову. Удар получился довольно сильный и болезненный. Распрямившись, Габи увидела перед собой молодого итальянца, он протягивал ей блокнот, который успел поднять первым, и виновато улыбался.

– Простите, фрейлейн, вам не больно? Наверное, стоит сразу приложить холод, чтобы не выросла шишка.

Он говорил по-немецки с легким акцентом. Она смотрела на него и не понимала, почему не может оторвать глаз. Вполне обычное мужское лицо, темные коротко остриженные волосы, узкий овал, тонкий нос с небольшой горбинкой, черные прямые брови.

Тогда, в июне 1934-го, и потом, много раз, наяву и во сне, Габи пыталась разгадать загадку дикого примагничивания ее к нему с первой минуты. Ему она никогда в этом не признавалась и повторяла про себя: «Без него было так спокойно, а теперь я пропала».

Ни наяву, ни во сне она не находила ответа, почему не может без него жить. Вначале надеялась, что наваждение пройдет, их роман закончится и она станет прежней фрейлейн Дильс, свободной и сильной, насмешливой и хитрой. Но надежда оказалась напрасной. Роман длился третий год, ее к нему тянуло так же неодолимо, как при первой встрече.

«Зачем это мне? Кто он, собственно, такой?»

– Меня зовут Джованни Касолли.

Он сунул ее блокнот в карман своего пиджака, взял с подноса проходившего мимо официанта стакан, достал носовой платок, завернул в него кубик льда, добытый из стакана, и приложил к голове Габи, точно к ушибленному месту.

Все это он проделал быстро, ловко и даже успел кинуть на поднос официанту какую-то мелочь. Габи подняла руку, чтобы самой держать холодную примочку, встретилась с его рукой, сказала:

– Габриэль Дильс… спасибо, мне вовсе не больно, а вам? Вы тоже ушиблись, у меня такая твердая голова…

Они стояли рядом, соприкасаясь плечами, в толпе, встречавшей фюрера и дуче, и шепотом, на ухо делились впечатлениями.

Фюрер в мятом сером дождевике и лаковых ботинках выглядел жалко рядом с дуче, облаченным в парадную военную форму, и было заметно, как его нервирует такой контраст. Он хотел нравиться Муссолини, дружить с ним. Габи знала, что в штаб-квартире нацистской партии в Мюнхене на столе Гитлера с давних пор красовался огромный бронзовый бюст Муссолини. В 1933-м, став рейхсканцлером, он повторял в интервью и публичных выступлениях, что испытывает глубокие дружеские чувства к дуче, а тот на вопрос, как он относится к Гитлеру, неизменно отвечал: «Мне нет до него дела».

Вечером во внутренних покоях Дворца дожей был дан концерт. Симфонический оркестр исполнял Верди и Вагнера. Предполагалось, что при выходе из концертного зала дуче и фюрера встретит восторженная толпа, но вечер выдался холодный, толпа замерзла и разошлась раньше, чем закончился концерт. Дуче и фюрера встретила пустая площадь, даже голуби разлетелись.

Габриэль и Джованни бродили по ночному городу, вдоль каналов. На набережной Неисцелимых он обнял ее, чтобы согреть, они не заметили, как начали целоваться, потом наняли гондолу, плавали до рассвета, закутавшись в жесткие колючие пледы.

Отель, в котором жила Габи, кишел агентами гестапо. Она успела к завтраку. Сонная, разнеженная, она сидела на веранде гостиничного ресторана, смотрела на залив, пила маленькими глотками крепчайший итальянский кофе, стараясь не заглушить вкус губ Джо, когда к ней подсел одышливый толстяк Густав Раух, исполнительный секретарь Имперской палаты прессы, верный песик Геббельса, и спросил:

– Фрейлейн Дильс, где вы провели ночь?

– Спала в своем номере, – равнодушно зевнув, ответила Габи. – А почему вас это интересует?

– Охрана доложила, что никто не видел, как вы вернулись в отель после концерта. Вы исчезли, ночная Венеция не самое безопасное место для молодой фрейлейн.

– Милый Густав, Венеция самое чудесное место в мире, ночью она особенно прекрасна, я бы с удовольствием погуляла по ночной Венеции, но было слишком холодно, я устала, легла спать.

– Габриэль, я стучал к вам в номер, никто не ответил, – он понизил голос до шепота и придвинул стул ближе. – Господин министр лично интересовался вашим здоровьем.

«Ах ты, жирная шавка, сводня, – выругалась про себя Габи. – Проклятый уродец решил заняться мной всерьез».

Знакомство с Джованни напрочь выбило из головы эту проблему. Накануне встречи двух вождей Геббельс выступал на заседании Имперской ассоциации немецкой прессы, наставлял журналистов, как освещать эпохальное событие. Габи сидела в третьем ряду и несколько раз ловила на себе долгий взгляд больших карих, с поволокой, глаз министра пропаганды. Когда министр после заседания подошел к ней, Габи испугалась всерьез. Было известно, что любвеобильный карлик болезненно обидчив и отказ чреват серьезными неприятностями.

Вскоре Геббельс явился в фотоателье, где проходили съемки Габи для очередного рекламного плаката, с букетом пурпурных роз и предложением сегодня вечером поужинать вдвоем на лоне природы. Габи со свойственной ей прямотой призналась министру, что как раз сегодня отвратительно себя чувствует из-за обычного женского недомогания, но в другой раз обязательно, непременно.

На следующее утро Габи отправилась в Венецию, но было ясно, что это только отсрочка, проблему предстоит решать. Как, пока неизвестно.

– Густав, вы могли стучать до утра, когда я ночую в отелях, обязательно затыкаю уши ватой и ничего не слышу, – произнесла она таким же интимным шепотом.

С Джованни они встретились у площади Сан-Марко, где проходил парад чернорубашечников. Дуче стоял на одном балконе, фюрер на другом. Толпа весело махала платочками дуче и не замечала фюрера. Габи и Джо не замечали ни толпы, ни вождей. Они не могли расцепить рук и едва сдерживались, чтобы не начать целоваться у всех на глазах.

Повторить ночную прогулку они не рискнули. Вечером, на торжественном приеме в Гранд-отеле им пришлось держать дистанцию, Густав Раух не спускал с Габи глаз. Им удалось ускользнуть на несколько минут, обняться в темном углу кофейного павильона.

Когда Габи вернулась в Берлин, уже вовсю шла подготовка к предстоящей расправе с Ремом, министру пропаганды в те дни было не до любовных похождений, а потом его сердцем завладела опереточная актриса Эда Хольдах и он забыл о фрейлейн Дильс.

«Ночь длинных ножей» спасла Габи от ухаживаний очаровашки Геббельса и подарила несколько восхитительных часов наедине с Джо. В числе прочих иностранных журналистов Касолли прилетел в Берлин, чтобы присутствовать на пресс-конференции, которую давал Геринг. Сразу после пресс-конференции Джо и Габи отправились на разных такси в Шарлоттенбург, в маленький пансион, где задорого сдавали комнаты, не проверяя документов.

Вот уже два с половиной года они тайно встречались в Берлине, в разных городах Европы, иногда им удавалось побыть вместе несколько дней на Лазурном побережье Франции, в Сицилии, в Швейцарских Альпах, иногда свидания оказывались совсем короткими, всего пара часов. Расставаясь, они не знали, когда и где увидятся в следующий раз, увидятся ли вообще.

С ноября 1936-го Габриэль Дильс считалась уже не просто подругой, а невестой барона фон Блефф. Матушка-баронесса мечтала о внуках. Капризный отпрыск ни о каких женщинах, кроме фрейлейн Дильс, не желал слышать, и матушке пришлось, наконец, смириться с простонародным происхождением Габриэль.