Он никогда еще не был так нежен и нетороплив. Все происходило словно на замедленной кинопленке. Они упали на толстый ковер, прямо в гостиной, забыв о том, что не заперта дверь и в любой момент может войти кухарка или горничная. Регине показалось, что время остановилось. Она с удивлением поймала себя на том, что впервые за многие годы ей не надо контролировать своего мужа, не надо быть настороже и следить за его состоянием, особенно к финалу, когда он начинал дышать быстро и часто и руки его в любой момент могли потянуться к ее горлу. Впервые она могла расслабиться по-настоящему, ибо все эти годы даже в постели она оставалась врачом, а он пациентом — опасным и непредсказуемым.

И она расслабилась. Ей стало хорошо, как никогда в жизни. Она шептала ему какие-то быстрые, бессмысленные слова, он что-то шептал в ответ, она не прислушивалась…

Глубоко дыша, не чувствуя ничего, кроме сладкой, летящей слабости, она открыла глаза и увидела его лицо. Его веки были плотно сжаты, рот приоткрыт.

— Лена… — произнес он медленно и внятно.

Майкл не спал. Он смотрел телевизор, то и дело щелкая пультом управления, перепрыгивая с одного канала на другой. Он не понимал ни слова, но хохотал до слез. Особенно забавляла его русская реклама, сделанная по образцу американкой, но с точностью до наоборот. Шоколадки и шампуни рекламировались актерами с такими омерзительными лицами и голосами, словно кто-то нарочно отговаривал покупать, Употреблять и вообще пользоваться чем бы то ни было. Это было похоже на антирекламный терроризм.

«Русские так торопятся наверстать упущенное, — думал старый профессор, — что забывают о здравом смысле. Они несутся сломя голову вдогонку за капитализмом и демократией, как маленькие дети, разбивая колени и локти на бегу…»

Почувствовав, что глаза слипаются, он взглянул на часы. Было без четверти два. Майкл выключил телевизор, принял душ и, отправляясь спать, вспомнил, что надо закрыть нижний замок. Он подошел к двери, протянул руку, и в этот момент ему показалось, что за дверью кто-то есть. Он услышал тихий скрежет в скважине верхнего замка.

— Лена? — громко позвал он. — Это ты? Скрежет прекратился. Стало тихо.

— Кто здесь? — Майкл прильнул к дверному «глазку», на площадке было пусто.

Кроме двух замков, была еще задвижка. Майкл щелкнул ею, потом быстро закрыл дополнительный замок. В верхней скважине опять что-то заскрежетало.

— Если вы грабитель, я вызываю полицию! — громко предупредил профессор.

Разумеется, никакого ответа не последовало. Майклу стало не по себе.

«Какая полиция? — подумал он. — Я не знаю номера, я вряд ли там кто-то говорит по-английски». Человек за дверью стоял и не уходил.

— Уходите сейчас же! Слышите?

«Если он и слышит меня, этот странный грабитель, то вряд ли понимает, — решил Майкл, — вряд ли он владеет иностранными языками. Интересно, он так и будет стоять под дверью? Я ведь не могу лечь спать, не убедившись, что он ушел».

— Если вы решили ночевать у этой двери, я действительно вызову полицию, — сказал он громко. — Вы, вероятно, думаете, что я не сумею сделать этого, так как не говорю по-русски. Ошибаетесь. Я найду способ, — все это было сказано скорее для самоуспокоения, чем для устрашения неизвестного за дверью.

Послышался собачий лай. Щелкнул замок, Майкл сопя припал к дверному «глазку». Из квартиры напротив вышел мужчина с толстым боксером на поводке. Последовал звук двигающегося лифта. Собака еще раз гавкнула, мужчина произнес несколько слов по-русски. Грохнула дверь лифта, и Майклу показалось, что мужчине ответил женский голос. Или вообще никто не ответил? Просто хозяин обращался к своему псу. Пространство возле лифта не просматривалось через "глазок «В любом случае, — подумал старый профессор, — если кто-нибудь и стоял у двери, то сосед с собакой наверняка спугнул злоумышленника».

На всякий случай он подошел к кухонному окну, которое выходило во двор. В ярком фонарном свете Майкл разглядел мужчину с собакой и высокую женщину в темном пальто. Она вышла из подъезда вместе с мужчиной и направилась в противоположную сторону.

Когда Регина услышала из-за двери английскую речь, она нервно усмехнулась. Она представила себе, какой получился бы конфуз, если бы она все-таки вошла в квартиру со своим пистолетом, но вместо Полянской обнаружила бы там пожилого американца.

«Нью-Йоркец, с высшим образованием», — механически отметила она про себя, слушая испуганные обещания вызвать полицию и осторожно вытаскивая отмычку из замка. Она едва успела убрать руку со связкой отмычек в карман пальто и шагнуть к лифту. Из квартиры напротив вышел мужчина с боксером.

Она вызвала лифт. Боксер дернул поводок, оскалился и гавкнул. Регина вздрогнула.

— Гарри, нельзя! — прикрикнул на пса хозяин. — Не боитесь, он не кусается, — обратился он к Регине, вежливо пропуская ее вперед.

— А я и не боюсь, — ответила она и попыталась улыбнуться.

В лифте было зеркало, и собственная улыбка показалась Регине натянутой, какой-то резиновой.

«Надо взять себя в руки, — думала она, — да, у меня опять ничего не вышло. Идея была неплоха — просто войти в квартиру и выстрелить в упор. Просто войти и выстрелить… Если бы это было так просто! Можно считать, мне повезло. Если бы этот смешной американец не подошел к двери именно в тот момент, когда я пыталась ее открыть, мне пришлось бы как-то откручиваться и я бы очень здорово засветилась. А возможно, пришлось бы убить совершенно постороннего человека, иностранца. Нет, определенно, каждый должен заниматься своим делом. Хватит играть в эти бандитские игры, надо обратиться к профессионалу. Теперь у меня есть для этого вполне уважительная причина: мой Волков втюрился в какую-то бабу, и вполне естественно, что меня это раздражает. Собственно, так оно и есть. И выдумывать ничего не надо».

Майор ФСБ Николай Сергеевич Иевлев переживал гибель знаменитого вора в законе Дрозда как личное горе. Без малого два года потратил майор на этого авторитета. Дрозд сделался для него почти родным. В сейфе у майора было достаточно материалов, чтобы подвести известного авторитета под вышак. Но об этом, кроме Иевлева, не знал никто. Николай собирал материалы на Дрозда осторожно и незаметно.

Два года назад Дрозд заказал родного брата майора, молодого преуспевающего коммерсанта Антона Иевлева. Повод для заказа был пустяковым: просто пересеклись взаимные интересы, и авторитет не счел нужным договариваться с бизнесменом. Ему было проще оплатить киллера, который легко и чисто шлепнул Антона в подъезде.

Дрозда считали неуловимым. Он всегда садился по мелким статьям, и все его «ходки» кончались досрочными освобождениями. Никто не сомневался, что по знаменитому вору в законе давно плачет вышак, но доказательств никогда не хватало. Их не могло хватить, ибо везде — в прокуратуре, в ФСБ, в МВД и даже в Государственной Думе, были у Дрозда свои люди. Майор Иевлев прекрасно понимал это, а потому копал под авторитета очень тихо и осторожно.

Заслуженный вышак уже явственно замаячил на горизонте, но тут Дрозда прикончили отчаянные отморозки в подмосковном ресторане «Витязь». Майору Иевлеву было вовсе не все равно, каким образом примет положенную пулю авторитет Дрозд. Врожденное чувство справедливости требовало, чтобы пуля эта была законной, государственной, заверенной приговором суда, а не бандитскими разборками.

Когда Иевлев узнал, что дело о перестрелке в «Витязе» вея отдел, руководимый полковником МВД Сергеем Кротовым, сердце его вздрогнуло и затрепетало. Разумеется, опер Михаил Сичкин вовсе не горел желанием поделиться с майором ФСБ материалами дела об убийстве Азарова. Он сказал ровно столько, сколько должен был сказать по законам межведомственных отношений. Ни словом больше. Но этого было вполне достаточно.

Иевлев и раньше догадывался, что перестрелка не была обычной разборкой. Был у нее вполне конкретный заказчик. За безвременной кончиной Дрозда и нескольких его людей стояла чья-то сильная рука. А теперь, когда в коляску маленькой дочери полковника Кротова подложили взрывное устройство с дистанционным управлением, у Иевлева отпали последние сомнения в том, что Дрозда убрали по указанию сверху, а вовсе не в пылу случайной разборки.