— Иногда смотрю, но редко, — призналась Лена.

— И про концерн «Вениамин» не слышала?

— Наверное, что-то слышала…

— Лен, это неприлично. Такие вещи надо знать. Вениамин Волков — продюсер номер один, крестный отец каждой третьей поп-звезды.

— Вениамин Волков?.. Подожди, я, кажется, его знаю.

— То есть? Ты что, знакома с ним? Лично знакома?!

— Был такой комсомолец в городе Тобольске, очень давно, четырнадцать лет назад, — кивнула Лена.

Гоша выхватил из кипы бумаг на своем столе какой-то яркий музыкальный журнал, нервно пролистал его и сунул Лене под нос огромную, на разворот, цветную фотографию.

С фотографии улыбались мужчина и женщина. Мужчина — лысеющий блондин с бледно-голубыми глазами и худым лицом. Женщина — кареглазая красотка лет сорока, с волосами цвета спелой пшеницы.

— Ну? Это он? — затаив дыхание, спросил Гоша.

— Да, это Веня Волков. Только постарел и полысел, — рассеянно ответила Лена.

Она не могла оторвать взгляд от лица женщины. Что-то смутно знакомое было в этом холеном, чистом, идеально-правильном лице. Что-то смутно и неприятно знакомое.

— А кто эта женщина?

— Жена его и совладелица концерна, Регина Градская. Слушай, Лена, значит, ты была лично знакома с самим Волковым, когда он еще жил в Тобольске?

— Гоша, я была знакома со множеством людей по всему бывшему Советскому Союзу. Я ведь не вылезала из командировок. А ты случайно не знаешь, чем занимается его жена, кто она?

— Я же сказал, она — совладелица концерна «Вениамин». — Зачем ей еще чем-то заниматься? Вроде она врач или экстрасенс, типа Кашпировского. Какая разница? Ты что, ее тоже знаешь?

— Нет. Ее не знаю. Показалось, что видела где-то… Улыбка знакомая.

— Слушай, ты можешь мне рассказать о Волкове все подробно, каким он был тогда, о чем вы разговаривали?

— Попробую, если тебе так интересно.

— Ты не представляешь, какой можно материал забацать! Это же эксклюзив! Как ты думаешь, он тебя помнит?

— Вряд ли, — пожала плечами Лена, — столько лет прошло… Это был 1982 год. Конец июня.

У Регины не выходили из головы несколько фраз, которые словно, в гипнотическом подсознательном бреду, произнес Веня.

— Она могла бы меня спасти. Если бы она не оттолкнула меня тогда, я пошел бы за ней куда угодно, я сумел бы победить любой голод. К ней я чувствовал что-то совсем другое, новое, странное для меня, но, вероятно, нормальное для других. Я чувствовал к ней нежность, мне было за нее страшно, мне не хотелось терзать и топтать. Я любил ее. И не могу забыть. Но я не был ей нужен.

— Кто? О ком ты? — удивленно спросила Регина.

— Я о Полянской… — тихо ответил он, не выходя из гипнотического сна.

— Но ты был знаком с ней всего неделю. Это было страшно давно. Чем же она лучше других?

— Не знаю… Я мог бы стать с ней нормальным мужчиной.

— Почему?

— Она не врала и не фальшивила. В ней не было кокетства. Я любил ее — как мужчина, а не как зверь.

— А разве та первая девочка, Таня Костылева, врала и фальшивила? — осторожно спросила Регина.

— Нет. Теперь я знаю, что нет. Но тогда я был юным идиотом, тогда я не верил никому, кроме своего голода.

— Я научила тебя побеждать голод… — тихо напомнила Регина.

— Да. Но она тоже могла бы меня спасти. Раньше. И по-другому. Она спасла бы меня как-то иначе, чем ты.

— Ты бы убил ее в конце концов, как остальных. Только я научила тебя утолять свой голод, не убивая.

— Да… Только ты…

Потом был обычный припадок, которым всегда заканчивался сеанс.

Регина не стала напоминать ему о словах, сказанных под гипнозом. Но сама забыть их не могла.

В течение всей их совместной жизни вокруг была масса красоток экстра-класса: фотомодели, манекенщицы, певички. Но Регина была спокойна за своего мужа. Он не стал бы спать с другой женщиной. Она внушила Вене, что любую другую он может убить. А этого он боялся больше всего на свете.

У нее не было повода ревновать еще и потому, что Веня сидел на гипнозе, как на игле. Он не мог существовать без этих сеансов, а стало быть, полностью, всей душой — в буквальном смысле слова — зависел от Регины.

И тут, через много лет, оказывается, что была в его жизни обычная, человеческая, а не звериная любовь. Было такое острое и сильное чувство, что он действительно мог бы избавиться от своего психического недуга — без Регининой помощи. Конечно, никакая нормальная баба не согласилась бы жить с ним, узнай она про его подвиги. Эта умница Полянская заложила бы его первому встречному менту и чувствовала бы к нему только ужас и отвращение.

Она нормальна до тошноты. Она не мыслит жизни вне рамок бездарной общепринятой морали. Но именно к ней, к этой банальной пресной кукле, было обращено единственное в Вениной жизни здоровое мужское чувство. Обращено безответно…

Не Регине, которая всю себя вложила, чтобы сделать из него то, чем он стал сейчас, досталась первая и последняя Бенина любовь, а этой ментовской женке, сучке, гадине…

Впервые за много лет в ней проснулась настоящая, глубокая и мрачная ревность. Но она справилась с этим глупым, ненужным чувством. Она была уверена, что справилась… Дело не в том, что когда-то Веня был влюблен в Полянскую и теперь вдруг, совсем некстати, стал вспоминать о своей единственной здоровой человеческой любви. Дело в том, что любовь эта — самый опасный и самый активный свидетель. Каждый ее шаг чреват серьезными проблемами — и для Вени, и для Регины, а главное — для концерна.

Лиза долго не могла уснуть. Лена рассказывала ей, как они с бабой Верой поедут за город, в дом отдыха, будут гулять по лесу, дышать свежим воздухом и смотреть, как приходит весна.

— Кто такой домодых? — спрашивала Лиза.

— Это дом, который стоит в лесу, в красивом месте. Туда Приезжают отдыхать, — объясняла Лена.

— А ты с нами поедешь?

— Мы поедем все вместе, с тетей Олей на машине. А потом за вами приедет папа.

— Я хочу, чтобы ты в домодыхе жила с нами. Я хочу с тобой.

— Лизонька, вы там с бабой Верой поживете совсем недолго. А я поработаю.

— Зачем?

— Чтобы у нас были деньги и мы могли бы летом поехать к морю.

— Я не хочу к морю, я хочу с тобой и с папочкой. Скоро папочка вернется?

— Да, малыш, папочка вернется скоро. Ты уже решила какие игрушки возьмешь с собой в дом отдыха?

Лиза молнией выпрыгнула из кроватки, подбежала к ящику с игрушками, стала деловито вытаскивать их одну за другой, приговаривая:

— И тебя возьму, слоник, и тебя, собачка, и всех кубиков возьму. Вот эту большую машину, и кукольную коляску…Ты, куколка, не плачь, я тебя тоже возьму в домодых…

Только в половине двенадцатого Лиза закрыла глаза. Но даже во сне она продолжала бормотать:

— Мамочка, я хочу с тобой и с папочкой… Поехали в домодых все вместе, ну пожалуйста…

Тихонько сложив назад в ящик раскиданные игрушки, Лена подумала, что все они очень большие, громоздкие — и плюшевые звери, и куклы. Брать их с собой неудобно. Для поездки лучше купить что-нибудь маленькое, компактное. Все равно ведь завтра утром она собиралась отправиться с Лизой в магазин. К весне ножка у ребенка выросла на целый размер, нужны новые ботиночки, и колготки, и куча всяких мелочей.

По шестому каналу начался «Дорожный патруль». Лена включила чайник, забралась с ногами на кухонный диван, закурила и, не глядя на экран, рассеянно слушая закадровый голос диктора, думала о делах на завтра. Магазины и уборка днем, вечером прилетает Майкл. По телефону он спросил, нельзя ли две ночи до отлета в Тюмень переночевать у Лены, не связываться с гостиницей.

— Таких дорогих гостиниц, как у вас в Москве, нет нигде в мире, — заметил он, извиняясь.

Стало быть, придется что-то готовить, устраивать ужин в честь его приезда…

"На улице Заславского произошел пожар, один человек погиб, — быстро говорил закадровый голос в телевизоре. Около трех часов утра жильцы первого и второго этажей были разбужены сильным запахом дыма. Горела квартира на первом этаже.