— Стойте! Помогите! — Ему казалось, он кричит, но он шептал, так тихо, что услышал его только профессор.

— Федор, не надо. Бесполезно. Опустите меня. Отдохните, иначе свалимся оба, прямо тут.

Автомобиль выехал на Тверскую-Ямскую, повернул к Брестскому вокзалу и исчез, как призрак.

«Вокзальная площадь оцеплена отрядом революционной солдатни, двинцами, которых выпустили из Бутырки, — мстительно подумал Агапкин. — Напрасно вы так спешите, господа, напрасно вы так надменны и равнодушны к чужой беде».

Злость придала ему силы, он донёс Михаила Владимировича до подъезда, усадил внизу, у лифта, и налегке помчался вверх.

Звонок не работал, электричества всё не было. Агапкин барабанил довольно долго. Наконец испуганный голос горничной Марины спросил: кто?

Через четверть часа втроём, с ней и с Андрюшей, они внесли профессора в квартиру, уложили на диван в гостиной. Таня, бледная, почти прозрачная, но странно спокойная, взглянула на Агапкина и спросила:

— Федор, вы сами не ранены? У вас руки в крови.

— Нет. Это не моя кровь. Я в порядке, благодарю вас.

— За что?

— За то, что впервые назвали просто Фёдором, без отчества.

— Умойтесь, выпейте воды и отдохните несколько минут. Я осмотрю рану.

Он поплёлся в ванную, едва волоча ноги. Перед глазами плавали яркие радужные круги и вспыхивали алмазные звезды. Окна не было. Он нашёл спички, огарок свечи, попытался зажечь горелку, но газ не шёл. Агапкин немного посидел на табурете, закрыв глаза, прижавшись спиной и затылком к холодному кафелю, потом тщательно вымыл руки, умылся ледяной водой и вернулся в гостиную.

Таня успела отрезать ножницами брючину и перетянуть бедро резиновым жгутом. Руки её уже были облиты йодом. Андрюша стоял рядом, бледный до синевы, но спокойный. Марина на кухне кипятила инструменты. Стол придвинули к окну, накрыли свежей простыней. Няня, тихо всхлипывая, пыталась с ложечки накормить профессора каким-то красным вареньем.

— Надо остановить кровь и вытащить пулю, — сказала Таня ровным голосом, словно перед ней был не отец, а очередной раненый в госпитале, — кость не задета, но повреждена верхняя берцовая артерия, поэтому такое сильное кровотечение.

— Я не сумею дать наркоз, — сказал Агапкин.

— Конечно, не сумеете. И не нужно, — сказал профессор, — стопки спирта довольно. Няня, убери ты свою клюкву, не могу я сейчас её есть.

— Мишенька, миленький, ну ложечку, ради Христа.

— Кипятком разведи, я выпью. Что вы все застыли? Где Марина? Мне самому на стол залезать или всё-таки поможете?

Кровотечение прекратилось, только когда зажали артерию и несколько крупных вен. Торзионные пинцеты висели гроздьями в открытой ране. Разрез был достаточно глубок, но пулю найти не могли. Тане мешал живот. Не хватало света. От холода сводило руки.

— Федор, осторожно. Тут малоберцовый нерв, не повредите его. Папа, как ты? Андрюша, возьми папу за руку, считай пульс, как я тебя учила. Вслух считай! Марина, прекратите рыдать, уйдите и уведите няню. Приготовьте чаю, ему надо много пить. Няня, твоя клюква очень пригодится.

— Таня, там ничего не пульсирует! Папочка, ты меня слышишь? Папа!

— Обморок? — прошептал Агапкин.

— Что вы спрашиваете? Посмотрите зрачки, сами проверьте пульс! Кто тут хирург, я или вы?

Михаил Владимирович отключился всего на минуту. Агапкин ввёл ему камфоры подкожно, поднёс к носу нашатырь. Профессор открыл глаза, облизнул сухие белые губы, сипло спросил:

— Как у нас дела?

— Я её вижу! Пинцет, скорее! — крикнула Таня. — Куда подевался этот чёртов пинцет?! А вот он! Все! Зараза!

Таня торжественно подняла вверху руку с пинцетом, в котором был зажат окровавленный кусок свинца.

— Ну, папочка, посмотри-ка на неё, дуру, гадину, дрянь.

— Таня, ты бранишься, как сапожник, — чуть слышно прошептал Михаил Владимирович.

— Мм-м… — вместо ответа она вдруг странно, низко застонала и прикусила нижнюю губу до крови.

— Таня, что? — испуганно прошептал Агапкин, близко глядя ей в глаза.

Зрачки сузились. Несколько капель крови дрожало в уголке рта. Он услышал, как глубоко, часто она дышит.

— Ничего, — она расслабленно вздохнула и улыбнулась, — теперь шьём. Андрюша, принеси ещё свечей, света мало. Папа, ты хочешь сохранить этот большевистский сувенир? Или можно выкинуть?

— Оставь. Будешь сдавать экзамен по экстренной хирургии, покажешь, и сразу поставят отлично.

— Так ведь никто не поверит, что я сама вытащила.

На улице пальба звучала все реже, тише. Иногда строчили пулемёты и хлопали отдельные выстрелы.

Михаил Владимирович спал в гостиной, накрытый двумя одеялами. Забинтованная нога лежала на диванном валике. Таня, Андрюша и Агапкин пили чай тут же, в углу, у журнального стола. Няня молилась в своей комнате.

Кремль был занят большевиками. Командующий округом полковник Рябцев вёл переговоры с Военно-революционным комитетом. Он оставался в Кремле один, среди восставших солдат. Кремль был окружён юнкерами. Отряд под командованием полковника Данилова стоял у Троицких ворот. От Павла Николаевича не приходило никаких известий. Телефон молчал.

В рабочем кабинете, на просторном письменном столе Петра Борисовича Кольта, были разложены портреты Светика, цветные и чёрно-белые, в мягких коричневатых тонах, стилизованные под старину. Светик в балетной пачке сидит на прямом шпагате. Светик на гнедом жеребце, в костюме для верховой езды. В вечернем платье. В майке и трикотажных шароварах у балетного станка. Видны капельки пота на лбу и тёмные мокрые пятна под грудью, на майке.

К каждому снимку было подколото скрепкой несколько рисунков, карандаш, пастель, акварель.

— У неё нет времени позировать, — объяснила Наташа, — мы заказали десяти художникам срисовать фотографии в разных стилях, в разной технике. Ты должен выбрать.

— Что? — спросил Пётр Борисович и сильно сжал виски ладонями.

У него раскалывалась голова. Он не спал всю ночь. Он в десятый раз вспоминал разговор с Агапкиным и пытался убедить себя, что старик бредит. Невозможно представить Ивана в роли убийцы, отравителя. Зубов разумный, трезвый, крайне осторожный человек. Он профессионал. Допустим, Лукьянов категорически отказался от сотрудничества. Ну и что? Поговорили и разошлись. Убивать зачем?

Всю ночь Пётр Борисович так беспокойно вертелся в постели, что сонная Жанна, прихватив подушку, ушла спать на диван в гостиную.

Когда утром у себя в приёмной Пётр Борисович увидел Наташу, он на миг пожалел, что не носит с собой пистолета или хотя бы газового баллончика.

— Иди, я сейчас, — сказал он, пропустил её в кабинет и плотно закрыл дверь.

— Простите, Пётр Борисович, я пыталась объяснить, что вы сегодня весь день заняты, — смущённо прошептала ему на ухо секретарша.

— Ничего, Тома, всё в порядке. Ты не виновата. Минут через двадцать зайдёшь и напомнишь, что мне пора выезжать в Кремль, на экстренное совещание у президента. Или нет, лучше скажи, что я улетаю.

— Куда?

— В Канаду. На Баффинову Землю. На остров Маврикий. В Мапуту.

— Мапута — это где?

— В ЮАР. Неважно. Можешь назвать любую точку мира, только подальше от Москвы.

— Пётр Борисович, мне кажется, лучше всё-таки совещание в Кремле.

— Ладно. Как знаешь. Через двадцать минут, не позже, поняла? Слушай, у тебя анальгину или чего-нибудь от головы нет?

Тома дала ему таблетки. Он проглотил сразу две, не запивая, и вошёл в кабинет.

— Светик хочет, чтобы ты отобрал самые лучшие рисунки для книжки. Она сказала, если что-то тебе особенно понравится, можно увеличить, взять в рамку и повесить здесь, в твоём кабинете.

— Хорошо. Оставь, я посмотрю.

— Смотри сейчас. В издательстве ждут.

— Послушай, но я не специалист, я, кажется, дал достаточно денег, чтобы книгу оформляли профессиональные художники.