– Я должен забрать ее на том основании, – спокойно и громко объяснил рыжий, – что она является свидетельницей по делу об убийстве.

– Послушайте, старший лейтенант, вы, вообще, здоровы? Вы соображаете, что делаете? Я помощник депутата Государственной думы, у меня неприкосновенность, вы за это ответите.

– Ну я же не вас прошу выйти из машины. Отпустите свидетельницу.

– Вы можете прислать ей повестку, – подала голос Тома, – вы не имеете права забирать ее здесь, прямо сейчас!

– Статья 294, воспрепятствование производству предварительного расследования, лишение свободы на срок до двух лет, – невозмутимо сообщил рыжий. – У вас, гражданка, тоже неприкосновенность?

Дядя Мотя вернул ему удостоверение. Ика заметила, что оттуда торчит купюра, сто долларов.

«Возьмет и уйдет», – испугалась Ика и завопила во все горло:

– З-заберите меня! С-скорее! П-пожалуйста! Они меня уб-бьют!

Получилось так громко, что услышали из двух соседних машин. Какая-то девушка выскочила из «Тойоты», стоявшей рядом, подошла к рыжему, спросила:

– Помощь нужна?

– Спасибо. Будете свидетельницей?

– С удовольствием, – кивнула девушка.

– Вот сейчас этот господин, Грошев Матвей Александрович, попытался дать взятку должностному лицу, находящемуся при исполнении своих служебных обязанностей, с целью воспрепятствовать оному лицу в оном исполнении. – Рыжий раскрыл свое удостоверение и показал девушке купюру.

– Ладно, все, лейтенант, не хочешь, не бери. – Дядя Мотя опустил стекло до конца, протянул руку, ловко цапнул свою сотню и спрятал ее в карман.

– Только что Дроздова Ирина Павловна заявила, что не желает оставаться в вашей машине и опасается за свою жизнь, – продолжал рыжий с издевательским спокойствием. – Таким образом, господин Грошев, получается уже статья сто двадцать шестая, похищение человека. Тут уж никакая неприкосновенность не поможет. Впрочем, может помочь примечание к данной статье. Лицо, добровольно освободившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности, если в его действиях не содержится иного состава преступления.

– Слушай, ты что, весь кодекс наизусть знаешь? – хихикнула девушка.

– Ага, – кивнул рыжий, посмотрел сквозь стекло на Ику, улыбнулся и подмигнул.

Пробка медленно двинулась. Впередистоящая машина поползла вперед, и Вова, сидевший за рулем, дернулся, как будто проснулся. «Вольво» тоже двинулась.

– В-выпустите м-меня! – крикнула Ика и застучала кулаком в стекло.

Рыжий забежал вперед и встал перед «Вольво», сложил руки на груди и улыбался, как будто позировал перед объективом фотоаппарата.

– Ладно, пусть катится! – выдавил сквозь зубы дядя Мотя.

Двери разблокировали. Ика вылезла. Рыжий поблагодарил свидетельницу, крепко взял Ику за руку. Лавируя между машинами, они побежали назад, остановились у старой «Волги».

– Ну что, очень было страшно? – спросил рыжего водитель, смешной усатый дед с хвостиком. – Вон, я там местечко для нее расчистил.

Рыжий усадил Ику назад, сам сел вперед, рядом с водителем.

Пробка опять замерла и долго еще не двигалась.

После разговора с профессором Марк странно ослаб, все вдруг стало безразлично. На заплетающихся ногах он добрел до палаты и рухнул в койку. У него болела голова. Самое скверное, что он толком не мог вспомнить, о чем они говорили. Голос профессора стоял в ушах монотонным гулом, уиу-уиу-уиу, как будто электропилой медленно распиливали череп.

– Он меня гипнотизировал! – Марк мучительно сморщился. – Вот сволочь! Я же мог ему черт знает что рассказать.

Это показалось ему жутким, немыслимым унижением. Получается, какой-то ученый хмырь может вот так, запросто, одним только голосом и взглядом, сделать из тебя послушную марионетку и вывернуть тебя наизнанку, вытянуть любую информацию.

Марк пытался успокоиться, вспомнить разговор с профессором, но не мог. Все сливалось в это проклятое уиу-уиу. Единственный способ выяснить хоть что-то – поговорить с фрау доктор.

Одолевая головокружение и ватную слабость, он встал с койки, поплелся в коридор и опустился на первую банкетку, рядом с жирным бабообразным новеньким, который ночью устраивал газовую атаку. Новенький жадно жевал булку. Крошки прилипали к подбородку, сыпались на гигантские ляжки, обтянутые трикотажными штанами.

– Чтоб ты лопнул, толстая скотина, – пробормотал Марк.

– Ы-ы, – ощерился жирный и спрятал булку за спину, – сам дурак.

– Сдохнешь здесь, вонючка, и твои мама с папой будут только рады. – Марк вложил в слова всю злобу, которая скопилась у него за последние дни, и сразу как будто полегчало, даже головная боль утихла.

– Ы-ы… – Губы дебила в слюнях и крошках растянулись, все его лицо зашевелилось, сморщилось. – Ы-ы!

Мимо прошла сестра.

– В чем дело? – она взглянула сначала на дебила, потом на Марка.

Дебил плакал в голос, размазывал слезы и сопли, показывал на Марка, причем не рукой, а подбородком, выдвигая вперед нижнюю челюсть, как ящик комода.

– Мне плохо, – пожаловался Марк, – позовите доктора.

– Тебе? – Сестра прищурилась и поджала губы. – С тобой как раз все в порядке. Вот ему плохо, да. – Она ласково, без всякой брезгливости, посмотрела на дебила, погладила его по лысой голове. – Костик, он что, обидел тебя? Почему ты плачешь?

– Обы-ыдил, Косыка обы-ыдил, – промямлило жирное животное.

– Ну, пойдем, миленький, пойдем, умоемся, плакать не будем.

Сестра подняла Костика и повела его к умывалке, бросив на Марка такой взгляд, как будто это он, а не Костик, был дебилом, весь в соплях, слюнях и хлебных крошках.

Марк закрыл глаза, прижался затылком к холодной стене.

«Мог я сболтнуть что-то или нет? – думал он, но как-то совсем вяло, равнодушно. – И зачем я привязался к этому недоумку? Кто меня за язык тянул? Теперь Зинка наверняка пожалуется Филипповой, опять ко мне будут приставать, ой, как же хреново мне!»

Это было похоже на кокаиновую ломку. Тоска, слабость, злость. Чувство абсолютной, глобальной безысходности, тупая головная боль.

В коридоре опять появилась слонопотамша Зинка, Марк узнал ее по тяжелым шагам, от которых дрожал пол. Он открыл глаза и позвал:

– Зинаида Ильинична! Мне правда плохо!

Хотел громко, но получилось совсем тихо, губы едва двигались.

– Что? В чем дело? – Сестра встала перед ним и недоверчиво глядела сверху вниз.

– Слабость. Голова болит и кружится.

– Не жрешь ничего, вот и слабость, – заключила сестра, но все-таки взяла его руку, пощупала пульс, нахмурилась. – Ладно, пойдем в процедурную, доктор тебя посмотрит.

Марку измерили давление, оказалось очень низкое, девяносто на шестьдесят.

– Не смертельно, – заявила Филиппова, – у меня всю жизнь такое. Могу назначить вам глюкозу и витамины.

– Дело не в этом, – Марк помотал головой, и ему показалось, что она сейчас отвалится, – ваш профессор, он что-то сделал со мной. Мне из-за него так плохо.

– Что же такое он с вами сделал? – Ее губы слегка дрогнули в улыбке, наверное иронической.

– Я не понимаю. Не помню. Это было что-то вроде гипноза.

– Вполне возможно. Кирилл Петрович иногда использует гипноз. Кстати, при амнезии это дает хороший эффект.

– Да нет, нет, – он болезненно сморщился, – он гипнотизировал меня не для того, чтобы я вспомнил, а наоборот.

– То есть?

– Не знаю, как это объяснить. Вы врач, вы должны понимать такие штуки. Что он вам про меня говорил, когда я вышел?

– Ничего. О вас он все сказал в вашем присутствии. Вы боитесь, что под гипнозом вспомнили свое имя? – спросила Филиппова.

– Нет. Этого я как раз боюсь меньше всего. Наоборот, я хочу вспомнить. Объясните, почему мне так плохо?

– Муки совести, – усмехнулась Филиппова.

– Что вы имеете в виду?

– Вы опять обидели больного.

– А, вы об этом? Ну извините. Я не нарочно. Так получилось. Его положили на соседнюю койку, и он всю ночь портил воздух. Из-за этого я не мог спать.