– Ты откуда знаешь? – также шепотом спросила Катя, и глаза ее изумленно округлились. – Илья сказал?

Маша загадочно улыбнулась, помотала головой:

– Чувствую. У беременных интуиция обостряется.

«Война! Какая чушь! – думала Маша. – Уже год в Европе воюют, ну сколько можно? Абсолютно идиотское, противоестественное занятие. А у нас с тридцать четвертого по сороковой людей погибло немерено, может, больше, чем на войне. Потом Финляндия…»

Слово «Финляндия» каждый раз прошибало током. Перед глазами возникал Май Суздальцев без ноги, на костылях. Она не видела его таким, но ясно представляла, как он сидит за столом в военкомате, костыли прислонены к спинке стула. Май выхватывает пистолет из кобуры дежурного. Выстрелы, дыры в усатом портрете. Подстреленный Май падает неуклюже, на бок, вместе со стулом и костылями. Вокруг паникуют, матерятся. Май больше ничего не чувствует, и это навсегда.

Она отгоняла кошмар, вспоминала репетиции, танцы, концертные поездки, усталость и радость, когда получались сложные прыжки и поддержки. Целый мир, каждое мгновение наполнены смыслом. Не может все это исчезнуть просто так, в никуда, навсегда.

Однажды ей приснилось, как они с Маем танцуют па-де-де из «Аистенка». Музыка звучала, но оркестровая яма была пуста и темна, в зале ни души. На очередном витке фуэте сцена превратилась в глубокий снег, они продолжали танцевать, не проваливаясь, не чувствуя холода. Снежный наст хрустел и пружинил, как батут. Май отпустил ее руки, взлетел в кабриоле, но, вместо того чтобы приземлиться, стал медленно, плавно подниматься. Сделал поворот в воздухе, тур он лэр, но какой-то необыкновенный, замысловатый, упруго вытянул ноги, конечно же, целые и невредимые. Она стояла, задрав голову, и точно знала, что он не упадет.

Ося уснул на рассвете и проснулся от стука. Не открывая глаз, спросил:

– Кто там?

Никакого ответа. Стук продолжился, и Ося понял, что это дождь стучит по крыше. Было тепло, но так пасмурно, что пришлось включить настольную лампу. Часы показывали половину первого. Он выглянул на балкон. Качалка и круглый столик стояли у стены, под навесом. Вазу с зелеными яблоками и бутылку с остатками «Глаз куропатки» он обнаружил в комнате, на комоде. Плед лежал в кресле у камина. Он облегченно вздохнул. Совсем не помнил, как двигал мебель и убирал посуду. Наверное, сделал это машинально, в полусне. Перед рассветом дождь уже накрапывал. Если бы все осталось у перил, под открытым небом, промокло бы насквозь.

Когда он вылез из ванной, опять услышал стук, на этот раз уж точно в дверь. Ничего не стал спрашивать, затянул пояс халата и повернул ключ. На пороге стоял Ансерме.

– Джованни, с вами все в порядке? Я стучу уже полчаса.

– Доброе утро, Пьер, я был в ванной. – Ося зевнул. – Вчера вы обещали великолепную погоду.

– Извините. – Ансерме развел руками. – Не удалось договориться с атлантическим циклоном.

– Ну, тогда прошу вас, договоритесь с кухней. Умираю от голода. Горячий омлет и кофе могли бы спасти мне жизнь.

– Джованни, завтрак вы проспали, время обеденное. Озерная рыба и жареные сморчки устроят?

– Звучит соблазнительно.

– Наше сезонное меню, – скромно пояснил Ансерме. – Не возражаете, если горничная тут приберет и затопит камин, пока вы будете обедать?

В столовой из шести столиков заняты были всего два, но самые лучшие, у больших окон, с видом на озеро. За одним обедала пожилая пара, за другим никого, но на спинке стула висел вязаный синий жакет. На тарелке темнело недоеденное шоколадное пирожное, рядом – чашка с недопитым кофе. Именно за этот стол Ансерме усадил Осю.

– Пьер, тут кто-то сидит, – удивленно заметил Ося.

– Мадам сейчас вернется, поднялась в свой номер за сигаретами. – Ансерме таинственно подмигнул и удалился.

Ося налил воды из графина. Взял из корзинки теплую ржаную булочку, разломил и положил на тарелку. На краю чужой кофейной чашки розовел след от помады. От жакета повеяло духами, аромат мелькнул и потерялся в смеси запахов дождя из открытого окна, жареных грибов и рыбы из кухни. Ося уставился в окно, на озеро, покрытое прыгающей рябью. Сердце забилось наперегонки с дождем. В горле запершило. Он потянулся к стакану, выпил воду залпом, зажмурился, почувствовал прикосновение руки к плечу, губ к виску.

– Привет, соня! Пора открыть глаза, тебе уже несут еду. – Габи стянула жакет со спинки стула, накинула на плечи, села, отхлебнула кофе из своей чашки.

Подошел официант, поставил перед Осей тарелку с рыбой и сморчками.

– Месье желает немного черного перца?

– Спасибо, – просипел Ося.

– Спасибо, да или спасибо, нет?

– Спасибо, нет, – ответила Габи и любезно улыбнулась официанту.

– Мадам желает еще кофе?

– Спасибо, да.

Официант ушел. Ося наконец решился взглянуть на Габи. Она подстригла волосы, не слишком коротко, до ключиц. Раньше подкалывала их валиком или скручивала узлом на затылке. Теперь они лежали свободно, расчесанные на пробор, и, слегка подвитые, обрамляли бледным золотом лицо. С такой прической она выглядела легкомысленней и беззащитней.

Спрашивать, кто дал ей адрес пансиона, Ося не стал. «Сестра» давно вычислила берлинскую подругу агента Феличиты. Ося хорошо запомнил слова Тибо: «В мирное время “Сестра” давала вам право использовать этот источник по вашему усмотрению. А сейчас война».

Неожиданное появление Габи означало, что добрый большой Тибо решил, наконец, лично познакомиться с Габриэль фон Хорвак. Возможно, идея устроить двум бывшим любовникам романтическое свидание на берегу Женевского озера пришла в голову Тибо, когда Ося сдуру позвонил при нем в Берлин из Стокгольма, орал на все гостиничное фойе, не сумел справиться со своим голосом, дыханием, выражением лица. У Тибо был такой сочувственный теплый взгляд. «Надеюсь, с вашей подругой все в порядке. Как же я, старый осел, не догадался? Следовало сразу дать ей знать».

«Сестра» не просто вычислила «берлинскую подругу», она уже приготовилась вцепиться бульдожьей хваткой.

Он глядел на Габи, в голове неслось: «Почему ты не послала толстого бельгийца к черту? Зачем клюнула на приманку? Соскучилась, не утерпела? Мы могли бы что-нибудь придумать сами, без посредничества Тибо. Теперь они не отвяжутся. Я подключил тебя к урановой теме, но поставил условие: я сам контролирую степень риска. Ты не агент, у тебя никаких обязательств. Ты не числишься в секретных картотеках. Ты просто иногда выполняешь мои личные просьбы».

– Может, ты сначала съешь рыбу, а потом уж меня? – Габи сдвинула брови и выпучила глаза, смешно передразнивая его угрюмый взгляд.

Официант принес ей кофе, долго не отходил, ему явно хотелось поболтать и пококетничать с Габи. Почему мадам не доела пирожное? Слишком сладко? Слишком жирно? Кондитер огорчается как ребенок, если гости не доедают его шедевры.

– Слишком вкусно, – ответила Габи, – передайте вашему кондитеру мое восхищение, но я уже сыта.

Ося молча, сосредоточенно ел, не поднимая глаз. Он знал: если Габи опять начнет играть в шпионские игры, покоя ему не будет. Она единственное существо в мире, к которому он по-настоящему привязан. Пусть чужая жена. Пусть между ними все кончилось и совместного будущего для них нет. Он может не видеть ее месяцами, но должен быть уверен, что она в безопасности.

«Конечно, я понимаю, просто жить в рейхе, работать в пресс– службе Риббентропа и шепотом обсуждать с мужем, участником квазизаговора, какой бяка Гитлер, ты не желаешь, – думал Ося, – авантюристка! Мало тебе было советских приключений?»

С тридцать четвертого по тридцать седьмой Габи работала на советскую разведку. Весной тридцать седьмого агент, которого отправил НКВД в Берлин восстановить связь, провалился. В условном месте Габи ждал сотрудник гестапо. Тогда ее спасло чудо. Кремлевский инкогнито, ПЧВ (порядочный человек с возможностями), узнал о провале. Доктор Штерн предупредил Осю. Ося успел в последний момент оттащить Габи от гестаповской ловушки за шиворот. Повезло. Она обещала больше не искушать судьбу.