Ни на новоселье, ни на свадьбу Сквозняк не пришел. Пропал надолго, почти на год. Толик очень переживал, связь у них была односторонняя. Ни телефона, ни адреса своего дорогого друга он так и не узнал. Спрашивал несколько раз, но Сквозняк говорил: «Военная тайна». Я, мол, шпионом работаю. Толик не обижался. Не хочет говорить — не надо. Слепая детская привязанность, которая осталась в его душе с интернатских времен, оказалась сильнее логики, сильнее любопытства и здравого смысла.

Семейного счастья не получилось. Отправился он как-то в выходной подхалтурить, думал, на целый день, а вернулся через пару часов. И застал свою красивую Катю с чужим мужиком. Все вышло как в анекдоте, смешно даже. Но Толику было вовсе не до смеха. Впервые в жизни он пожалел, что не пьет и драться не умеет.

Новую квартиру, полученную за взятку, пришлось разменивать. А как разменяешь однокомнатную? Только с доплатой. И вот тут опять появился Коля. Опять дал тысячу рублей. С тех пор заходить стал чаще. Расспрашивал про работу, про жильцов, у кого какая мебель и сантехника. Толику было не по себе от таких разговоров. Он уже понял, чем его дорогой друг занимается и почему так запросто может дать столько денег.

Но ничего за разговорами не следовало. Никто не трогал квартиры, которые обслуживал сантехник Чувилев. Толик понимал: рано или поздно это произойдет. А с другом единственным ссориться не хотелось. — И долг надо бы вернуть.

Он стал откладывать деньги, отказывал себе во всем, брал любую халтуру. За полтора года скопил тысячу рублей. И тут узнал, что одну из подопечных квартир ограбили. И не просто, а с убийством. Хозяйки дома не было, в больнице лежала. А хозяина-старика нашли мертвым.

Толику стало страшно. Он ждал, когда придут к нему из милиции. Но никто не приходил. И Сквозняк пропал надолго. Толик продолжал копить деньги, чтобы отдать сразу две тысячи и больше на опасные вопросы дорогого друга о чужих квартирах никогда не отвечать.

Через два месяца — еще одно ограбление. Уже без убийства. К счастью, хозяев той ночью дома не оказалось. А еще через месяц появился Сквозняк.

— У меня на книжке тысяча двести тридцать рублей, — сказал ему Толик, — я тебе половину долга могу прямо сейчас отдать, только в сберкассу схожу.

— Так ты отдал уже половину, — ответил Коля, спокойно глядя ему в глаза, вернее, отработал. Так что можешь себе оставить.

— Я не хочу, — тихо сказал Толик, — возьми деньги.

— А в зону хочешь? — улыбнулся Сквозняк. — Могу устроить по старой дружбе. Нет, ты не бойся. Я шучу, конечно. — Он потрепал Толика по плечу. — Какая зона? Вот если б ты настоящую наводку дал, тогда да. А это пока только так, репетиция.

— Коль, не надо больше, а? Боюсь я. Не хочу в зону.

— Не дрейфь, Толян. Все путем. Кроме меня, никто не знает. И не узнает. Даю тебе по жизни два варианта. Можно вот так до старости унитазы чинить, гнить на десяти метрах с черно-белым телевизором. А можно по-другому, по-человечески. Все у тебя будет — машина, дом; захочешь — за границу поедешь, откроешь свой ресторан. Помнишь, ты недавно говорил, что есть у тебя мечта? Так вот, я ж ее тебе на блюдечке преподношу, дураку такому, а ты нос воротишь. Ты ведь заслужил, Толян, тебе по жизни полагается компенсация за детдом и интернат.

— А если найдут, посадят? — шепотом спросил Толик.

— Слушай, ты ж меня с детства знаешь, — поморщился Сквозняк, — если все с умом делать, не найдут.

— А старика обязательно надо было прочить?

— Если с умом, то обязательно.

Слишком долго уговаривать Толика не пришлось. Не было у него никого на свете ближе Коли Сквозняка. Прав Коля, все он верно говорит, особенно про компенсацию.

Милиция так ни разу и не приходила к образцовому, непьющему сантехнику Чувилеву. Никто не видел связи между ограблением и вызовом сантехника. Ну, засорилась раковина месяц назад, а вчера ночью квартиру ограбили. Какая тут может быть связь?

Словно в сказке, без всяких усилий скопил Толик сначала на хороший «жигуль», а потом купил небольшой участок земли и стал потихоньку строить дом недалеко от Москвы, в двадцати километрах от Кольцевой дороги, по Дмитровскому шоссе. Шел 1991 год. Мечта о собственном ресторане разрасталась вместе с добротным каменным фундаментом, обретала вполне реальные очертания. И даже за границу уезжать не надо. Собственный ресторан можно теперь иметь и в России.

Будущий владелец ресторана все еще работал сантехником. Жильцы удивлялись, когда по вызову из жэка приходил чистить засор или менять прокладки в водопроводных кранах не красноносый бестолковый алкаш, а человек солидный, трезвый, очень вежливый. Такому как-то даже неудобно совать на поллитру. Ему часто предлагали чаю выпить, он не отказывался, любил побеседовать с хозяевами о том о сем.

И только лишь год назад Анатолий Анатольевич уволился с последнего места работы. Ему очень хотелось пригласить Сквозняка на торжественное открытие своего «Трактира». Но Коля опять исчез куда-то.

«Трактир» был не просто придорожной закусочной, а хорошим рестораном в лубочно-русском стиле, с вышитыми полотенцами на бревенчатых стенах, с официантами в косоворотках, с кулебяками, расстегаями, суточными щами и осетриной по-монастырски.

Анатолий Анатольевич сам лично каждое утро дегустировал щи, нюхал и пробовал на вкус дрожжевое тесто для выпечки — не перекисло ли, не слишком ли соленое. Он с раннего детства любил не только запахи, но и звуки кухни. Грохот кастрюль, шипение масла на сковородке, тихое бульканье супа — все это было для него чудесной музыкой, полной глубокого смысла.

Сколько помнил себя Толя Чувилев, ему всегда хотелось есть. Из кухонь в детском доме и в интернате пахло пригорелой кашей и пресным гороховым супом. Но далее в этом было свое волшебство. Сейчас, когда он мог себе позволить есть что хочется и сколько хочется, все равно почему-то вспоминались сладкие булочки, которые давали в детском доме на полдник по воскресеньям.

Расхаживая по сверкающей, волшебно пахнущей кухне собственного ресторана, Толя с приятной грустью думал, что липкая карамелька, съеденная ночью под одеялом в интернатской спальне, была все-таки вкуснее, чем лучший швейцарский шоколад. Он часто представлял, что стало бы с ним, вечно голодным детдомовцем, если бы он попал на такую вот кухню, да еще сказали бы ему: ты, Толик, будешь здесь хозяином. Все здесь будет твоим. Наверное, сирота, да еще с клеймом психиатрического диагноза, ни за что не поверил бы, решил, что издеваются над ним. Однако вот ведь получил свою компенсацию за несчастное казенное детство. Возможно, только они с Колькой из всего интерната и получили компенсацию. Вернее сказать, сами взяли, что положено им было по жизни.

— Значит, как пили, не помните. И как мужа убивали — тоже не помните, следователь по фамилии Гусько смотрел на Инну Зелинскую насмешливыми холодными глазами.

Инне хотелось орать и топать ногами. Два часа назад она сама вызвала «скорую» и милицию. Ей даже в голову не пришло, что ее могут заподозрить в убийстве. Она ведь не убивала! Кто-то вошел ночью в квартиру. Вот, синяк на шее. Ее тоже пытались задушить. И бутылку эту она не покупала, не пила. Не было в доме водки «Распутин».

— Никакого синяка у вас на шее я не вижу, — заявил врач, — вы много пили накануне. Это я вижу.

— Вы же сами сказали, с мужем собирались разводиться. Спали в разных комнатах, отношения между вами в последнее время были напряженные. Следователь райпрокуратуры произносил слова громко, медленно, врастяжку, будто Инна глухая или придурочная и обычной речи не понимает.

— Разводиться! — выкрикнула Инна. — Сейчас все разводятся! Ну не убивала я!

Инна не могла себе простить, что сболтнула сдуру про предстоящий развод. Никто за язык не тянул… Хотя, нет. Тянули. Следователь, хмырь болотный, спросил так небрежно, будто между прочим, а что, мол, Инна Валерьевна, вы всегда с мужем в разных комнатах спите? А она возьми да и ляпни: а мы вообще разводиться собирались! Теперь они начнут знакомых опрашивать, Галька про адвоката скажет, про квартиру. И не только Галька… Кому еще она трепалась про свои отношения со Стасом? Да всем! Свистела направо и налево, дура. И кто ж знал, что так обернется?