Длинноволосая представилась Алисой, стриженая — Мариной. Илья Андреевич галантно поцеловал обеим ручки.

Девушки действительно оказались студентками, обе учились в Гуманитарном университете и в кафе зашли «оттянуться после экзамена».

— Ну да, сейчас ведь июнь, сессия, — вспомнил Головкин.

Он заказал вдобавок к шампанскому сто граммов самого дорогого ликера. Они сказали, что обе москвички, живут с родителями, сессию сдают на «отлично», мечтают стать искусствоведами. Его не смущал грубоватый украинский акцент юных москвичек, он не замечал мелькавшие в их речи жаргонные словечки типа «чумовой», «в натуре». От их голубых глазок, белых зубок, радостного смеха у него кружилась голова и мурашки бежали по спине.

«Надо выбрать какую-нибудь одну, — думал он, пьянея от капли белого вина, — жалко, у меня нет приятеля, с которым я мог бы разделить этот праздник…»

После кафе девушки легко согласились зайти в гости к Илье Андреевичу. Сразу обе.

«Однако какую же мне выбрать? И что делать со второй? Впрочем, время покажет. Ведь не закончится все только одним вечером. Будет продолжение, уж я постараюсь…»

По дороге домой он купил фруктов, большую коробку шоколадных конфет, самых дорогих сигарет и плоскую бутылку ликера «Белеус».

— Илья, а можно еще шампанского? — облизнув пухлые губки, спросила Алиса.

— Конечно, солнышко!

Он купил бутылку полусухого шампанского. Девушки внимательно следили, как он доставал бумажник из внутреннего кармана пиджака, как открывал его, потом клал назад. Но Илья Андреевич совершенно не замечал этого. У них были такие чудесные, чистые голубые глазки…

Когда входили в подъезд, он приобнял за талию сначала Алису, потом Марину и во рту у него пересохло.

«А почему, собственно, одну? Почему не обе сразу? Я так давно ничего себе не позволял…»

В его пустой квартире подружки огляделись по-хозяйски, уселись в кресла, курили и весело щебетали, пока он накрывал журнальный столик. Наконец шампанское было открыто, разлито по бокалам.

— За знакомство! — произнес Илья Андреевич и чокнулся со своими гостьями.

— Кофе хочется, — мечтательно произнесла Марина, — а то прям засыпаю…

— Да, — улыбнулась Алиса, — сделайте нам кофейку, поухаживайте за девушками.

Илья Андреевич скрылся на кухне. Когда он вернулся с подносом, на котором дымились три чашки кофе, Алиса и Марина все так же хихикали и курили. Шампанское было уже разлито по бокалам.

— Будь здоров, Илюша. — Марина чмокнула его в лысину.

Они чокнулись.

— Ну что же ты, Илюша, как цыпленок, по капельке цедишь? — Алиса погладила его по коленке. — Так не годится. Давай до дна, за свое здоровье надо пить до дна, примета такая — не выпьешь все, что в бокале, заболеешь.

Илья Андреевич осушил свой бокал. Голова кружилась все сильней, к тому же накатила странная слабость. Он оглянуться не успел, а Марина уже уселась к нему на колени. Глаза его затуманились, он чувствовал, что трудно шевельнуться. Трудно, да и не хочется.

— Ах ты, мой котик, старикашечка, — шептала на ухо Марина и тихонько щекотала его за ухом острыми, покрытыми ярко-розовым лаком коготками.

Алиса между тем выскользнула в соседнюю комнату, ловко обшаривала ящики и полки полированной стенки, высыпала в свою сумочку недорогие побрякушки Раисы, перетряхнула содержимое новенького кейса Ильи Андреевича, однако ничего, кроме запечатанной бутылочки туалетной воды «Эдем» и коробки швейцарского шоколада, там не нашла, тихо выругалась, но прихватила и это.

Илья Андреевич не мог понять, хорошо ему или плохо. Худенькая Марина, сидевшая у него на коленях, почему-то вдруг показалась невероятно тяжелой, будто весила она целую тонну. Впрочем, она давно уже спрыгнула с его колен и осторожно стягивала с Головкина пиджак.

— Вот так, котик, вот так, сладкий мой, — приговаривала она, проворно обшаривая карманы, — сейчас надо баиньки, глазки у нас закрываются, сейчас в коечку…

В белой лаковой сумочке исчез бумажник Ильи Андреевича, туда же последовали несколько пятидесятитысячных купюр, изъятых из наружных карманов. Головкин ничего этого не замечал. Ему страшно хотелось спать, тело стало совсем ватным, он проваливался в черный дрожащий туман, и сквозь туман откуда-то совсем издалека доносился невнятный шепот, в котором почудились слова:

— Все, линяем быстро…

Илья Андреевич попытался встать или хотя бы закричать, однако вместо крика вырвался из его горла только слабый стон. Входная, дверь хлопнула, но этого Головкин уже не слышал.

Очередной звонок вытащил Веру из постели. Как только за мамой и Соней закрылась дверь, Федор набросился на нее с жадностью, которая одновременно пугала и завораживала.

После того первого вечера в его маленькой квартире прошло совсем немного дней, и Вере казалось, что почти все это время они с Федором только и делали, что занимались любовью. Он заводился моментально, как только они оставались вдвоем.

«Такое впечатление, что он несколько лет не прикасался к женщине. В нем живет какой-то лютый, неутолимый голод…» — думала она.

— Я так люблю тебя и постоянно хочу, до безумия, — говорил он, в очередной раз ловко и быстро скидывая с нее и с себя одежду.

Нельзя сказать, чтобы Вере это не нравилось. Однако было в их внезапной любви нечто мрачно-звериное. Она уже несколько раз задавала себе один вопрос: со временем страсть утихнет, и вдруг обнаружится, что нам не о чем говорить? Ведь люди общаются не только в койке…

Когда в прихожей затренькал телефон, она даже обрадовалась. Они оторвались друг от друга только что, минуту назад. Она чувствовала себя усталой и опустошенной. А он готов был начать все сначала, его пальцы уже поглаживали ее бедра, медленно, мягко прикасались к груди, губы щекотали живот. Она поспешно выскользнула из-под простыни, накинула халат.

— Нет. Вы не туда попали. Это не «Стар-Сервис». Пожалуйста, вычеркните этот номер и больше сюда не звоните, — Вера быстро проговорила в трубку текст, набивший оскомину.

В комнату она не вернулась, пошла на кухню, села и закурила. Почему-то в последнее время она стала много курить, особенно после знакомства с некурящим Федором. Раньше она покупала пачку сигарет, держала ее в своем тайничке, в глубине кухонного шкафа, и пачки этой хватало на неделю, а то и больше. А теперь она выкуривала не меньше десяти сигарет в день, уже не таясь от мамы, которая ворчала, качала головой и говорила, что пороть ее некому.

Федор возник бесшумно, как привидение. У него вообще была неприятная манера появляться бесшумно, несколько минут стоять молча и смотреть на человека, который еще не успел его заметить. Вера вскинула на него глаза и улыбнулась.

— Они скоро вернутся, — сказала она о маме и Соне, — нам надо одеться.

— Верочка, — он подошел и провел ладонью по ее щеке, — ты выйдешь за меня замуж?

Она растерялась. Она совершенно не была готова ответить на этот глобальный вопрос.

— Я понимаю, мы слишком мало знаем друг друга, но ведь все и так ясно, тихим, мягким голосом говорил он. — Я жить без тебя не могу. Возможно, ты пока не успела разобраться в своих чувствах, но я тебе не безразличен, правда?

— Нет, Феденька, ты мне не безразличен. — Она опять улыбнулась.

После такого количества бурных объятий фраза о «безразличии» звучала довольно нелепо.

— Жить мы можем первое время у меня. Я понимаю, что тесно, но нельзя начинать семью в одной квартире с родителями. Мы можем хоть каждый день приходить к твоей маме, или она к нам. А потом мы обменяем мою квартиру на двухкомнатную, с доплатой. На это деньги у меня есть. А когда родится ребенок…

— Ты хочешь, чтобы я родила ребенка? — медленно, почти по слогам спросила Вера.

— Очень хочу. И не одного, а двоих. Еще лучше — троих. Но это как получится.

Он говорил так, словно она уже согласилась. Он все решил за них сам. Он не обольщался на ее счет, не требовал жаркой взаимности сразу. Но самым удивительным было то, что, произнося свой монолог, он стоял у раковины и мыл посуду. Голый, в одних трусах.