– Нет. Не отдал. Он у меня. – Борис Александрович взял портфель, достал тетрадь с мишками на бумажной обложке.

Майор хотел тут же цапнуть, но следователь опередил его. Старый учитель заметил, какими взглядами они обменялись. Майор злился. Следователь улыбнулся, едва заметно, краешком рта. Они явно не были друзьями.

– Вы вряд ли сумеете прочитать, – сказал Борис Александрович следователю.

Тот открыл первую страницу, поднял брови.

– Да, правда почерк неразборчивый.

– Ничего, у нас есть специалисты-графологи, они разберутся, – опять встрял майор и вдруг резко протянул руку, – скажите, пожалуйста, а это каким образом у вас оказалось?

Прямо перед носом Бориса Александровича покачивалось маленькое украшение на тонкой цепочке. Он надел очки, чтобы лучше разглядеть. В его доме, в шкатулке, осталось немного маминых и Надиных украшений. Обручальные кольца, две пары сережек, старинная брошка с аметистом, еще бабушкина.

– Нет. Я это никогда не видел, – сказал он, разглядывая кулон на золотой цепочке, с крошечным синим камнем.

– Уверены?

– Конечно, уверен.

– Странно, – майор надул щеки, пошевелил бровями, – этот кулон принадлежал убитой девочке, вашей ученице Жене Качаловой. Недавно у нее был день рождения. Исполнилось пятнадцать лет. Кулон с сапфиром ей подарил отец. Как вы думаете, каким образом он оказался в кармане вашего плаща?

Они не спешили ехать в квартиру-гостиницу, спокойно продолжали обыск. Крашеная Тома молча вытряхивала все из ящиков, просматривала каждую бумажку. Наконец издала звук «Вау!» и протянула дяде Моте тонкую пластиковую папку с какими-то документами.

– Банковский договор на аренду ячейки, – пробормотал дядя Мотя, – отлично. Что за банк? А, понятно. Ну, там проблем не будет.

У него зазвонил мобильный.

– Да. Как, говоришь, ее зовут? Филиппова Ольга Юрьевна? Да ну? Дорогой мой, я и без тебя знаю, что она доктор наук и работала в группе Гущенко. Но ты все равно молодец. Это точно? Ты уверен, что звонок был именно из ее кабинета? Мг-м. Понятно. Действуй, как договорились. – Дядя Мотя нахмурился, встал, быстро вышел из комнаты.

Мелодично застучали бамбуковые шторки. Он еще несколько минут говорил по телефону, Ика не слышала, о чем. Когда он вернулся, лицо его было мрачным, тяжелым, он как будто обрюзг и постарел.

– Почему мы не едем? – спросила Ика. – Разве маньяк – не самое важное?

– Так мы же не знаем куда.

С минуту он разглядывал ее совсем новым взглядом. Ику слегка зазнобило. Она уже открыла рот, чтобы назвать адрес квартиры-гостиницы, но вдруг подумала: «Ага, я скажу, и они меня сразу убьют!»

Она впервые заметила, какие у дяди Моти странные глаза. Жутко холодные. Не злые, а просто мертвые стекляшки, без всякого выражения. Она вспомнила, как Женя назвала последнего клиента киборгом.

«Понимаешь, вроде бы лицо вполне приятное, симпатичное, а глаза как будто впиваются в тебя. Смотрит, не моргая, вот сейчас набросится и сожрет».

Именно такое чувство возникло у Ики под взглядом дяди Моти: набросится и сожрет.

Сама того не замечая, она научилась разбираться в людях и остро чувствовала опасность. Марк не часто продавал ее клиентам, реже, чем других, но каждый раз она боялась нарваться на садиста или маньяка. Особенно после той истории, о которой только что напомнил ей дядя Мотя.

Тогда, полтора года назад, нашли двух девочек и мальчика, убитых маньяком. Их фотографии показывали по телевизору, печатали в газетах. Марк сказал, что они были коллегами Ики, Жени, Стаса, Егорки.

О детской порнографии Марк знал все. Он постоянно смотрел продукцию конкурентов и даже иногда по-тихому пользовался чужими девочками в качестве заказчика.

Однажды Ика случайно застукала его в квартире на Войковской с двумя малышками, одной восемь, другой девять. Он рискнул заказать их туда потому, что это был последний день. Они переезжали на Полежаевскую.

Почти все барахло уже перевезли, Ика заехала случайно, кое-что забрать, открыла дверь своим ключом.

Нет, ничего особенного там не происходило. Марк с малышками просто разговаривал, все были одеты. Через пятнадцать минут он проводил их вниз.

– Видишь, как поставлено дело, – сказал он Ике, – деток привозит и забирает шофер. Два часа с такими крошками – пятьсот баксов. Это я еще поторговался, а так было семьсот, причем им, бедняжкам, выдают по полтиннику за клиента. Работать не умеют совершенно. Без слез не взглянешь. Я, кстати, заснял. Хочешь полюбоваться?

Это был второй раз, когда она влепила ему затрещину.

– Ну, ну, что ты бесишься, дура? Я их пальцем не тронул. Я только попросил их показать, как девочки любят друг друга, и снимал. Мне же надо думать о новых кадрах, ты вон уже старушка, Женька постоянно выдрючивается, отлынивает. Стас недавно вообще удрал от голого клиента. Избаловал я вас, дармоедов.

– Ты точно не трогал их, не трогал? Честное слово? – плакала Ика.

– Я не понимаю, ты ревнуешь? – Он засмеялся. – Совсем офигела? Ревнуешь, да?

– Пошел ты, гад! Ненавижу тебя! Ничего я не ревную, трахайся, с кем хочешь. Мне их жалко. Они маленькие.

– Маленькие, да удаленькие. Знаешь, как называется фирма, которая их прислала? Школа красоты «Незабудка». Детское модельное агентство. Заметь, не Москва. Старинный волжский город Киряевск. Все школьницы Киряевска хотят стать топ-моделями, и родители их тоже этого хотят. Платят приличные для провинции деньги, сто баксов в месяц, чтобы их драгоценных чад научили вести себя раскованно. Раздеваться, улыбаться, взрослых дядей не стесняться. Иногда их возят в Москву, будто бы на показы коллекций детской одежды, на фотосессии в глянцевых журналах. Домой они привозят деньги, заработанные честным трудом. И все довольны: дети, родители, сутенеры, клиенты.

– Тебя посадят, – прошептала Ика, – и правильно сделают.

– Тебя тоже, моя прелесть, – хмыкнул Марк, – мы с тобой партнеры. У нас один бизнес. Между прочим, далеко не самый грязный. Мы не торгуем наркотиками и оружием, никого не грабим, не убиваем и даже не обманываем. Мы снимаем красивое кино. Мы утешаем страждущих. Я пишу замечательные рассказы, которые пользуются большим успехом. Меня даже иногда называют новым Набоковым. Что же тут плохого?

Это была одна из постоянных его присказок: что же тут плохого?

– Ты просто доставишь человеку удовольствие. Что же тут плохого? – сказал он в тот день, когда повел ее в ресторан, где они встретились с маленьким лысым Гариком.

Из ресторана они поехали не домой, а к Гарику. У него была роскошная квартира на Брестской. Она напомнила Ике квартиру ее детства. Такая же мебель под старину, диваны и кресла, обитые мягкой натуральной кожей, раздвижные двери. Они втроем немного посидели в уютной гостиной, потом Марк собрался уходить. Она не сразу поняла, что ей придется остаться, кинулась за ним в прихожую.

– Я должен Гарику тысячу баксов, – сказал он, – полгода назад мы поспорили. Ты помнишь? У Качалова, когда я тебя увидел впервые и увез. Ты же все слышала. Так вот, я выиграл. Ты стала красоткой, и он тебя хочет. Если ты не останешься, мне придется отдать ему деньги, а у меня нет. Эту его тысячу я потратил на твои зубки.

– Напечатают роман, и ты отдашь, отдашь! – шептала Ика, обхватив его за шею. – Не надо, Марк, ну пожалуйста, я не хочу с ним, я очень тебя люблю, не оставляй меня здесь!

– Прекрати ныть, – сказал он, отцепил ее руки и ушел.

Куда ей было деваться? Назад в Быково, к тетке? Нет, лучше сдохнуть, чем это. К тому же она не могла представить себе жизни без Марка. Так получилось, что все неизрасходованные запасы любви, которые копились в ней после гибели родителей, достались ему, первому встречному мерзавцу. Она находила оправдание любому его поступку и ничего с собой поделать не могла.

Роман про клонов долго не хотели печатать. Марк не объяснял почему, говорил, что издатели придурки и ни фига не понимают в настоящей литературе. Наконец какое-то маленькое издательство выпустило книжку. Продалось совсем мало экземпляров. Гонорар Марк так и не получил. Ему объяснили, что за аренду склада, где гнил нереализованный тираж, заплатили столько, что не они ему должны, а он им.