Сразу вслед за бригадой в кабинет влетела Зоя Федоровна. Каким образом ей удалось домчаться от Смоленской до Бронной за десять минут, через все утренние пробки, так и осталось тайной.

«Наверное, на помеле прилетела», – грустно пошутил про себя Соловьев, хотя, конечно, было не до шуток.

Секретарша успела сказать Зое Федоровне по телефону, что к Николаю Николаевичу явился следователь, и синьора, переступив порог кабинета, кинулась не к мужу, не к врачу, а к Соловьеву.

– Кто вы такой? По какому праву? Что вы с ним сделали? Предъявите документы! – кричала синьора.

– Тише, пожалуйста, – попросил врач.

Соловьев протянул даме свое удостоверение. Она открыла, бросила на стол, тут же схватила листок бумаги, карандаш.

– Я все записываю! Я сегодня же буду жаловаться. Он отлично себя чувствовал утром, когда уходил из дома.

– В котором часу? – спросил Соловьев.

– Что?

– В котором часу он ушел сегодня из дома? Сразу поехал сюда, в офис, или перед этим встречался с кем‑то?

Зоя Федоровна часто заморгала, тряхнула рыжими волосами. Она опешила от такой наглости: как он смеет еще и вопросы задавать?! Но все-таки ответила, скорчив снисходительную гримасу, как будто объясняла идиоту, что земля круглая и дважды два четыре:

– Николай Николаевич ушел в начале десятого и поехал сразу сюда, в офис.

Соловьев посмотрел на часы. Двенадцать десять. В офисе Зацепа появился в одиннадцать тридцать пять. Где он провел полтора часа, а то и больше? Встречался с кем‑то?

Дима взял свое удостоверение, убрал в карман. Поднял с пола конверт с фотографиями. Хорошо, что он успел собрать их и спрятать. Вопреки всему ему было жутко жалко человека, которого сейчас перекладывали на носилки. Он пытался сочинить какое-нибудь внятное объяснение лично для Зои Федоровны, но не мог. Просто ничего в голову не приходило.

– Что произошло? Зачем вы сюда явились? – подступала к нему разгневанная синьора.

– Я не могу вам этого сказать, – честно признался Соловьев.

Синьора открыла рот, но ответить не успела, увидела, что ее мужа на носилках выносят из кабинета, и бросилась к врачу.

– Послушайте, почему вы ничего не говорите? Куда вы его везете? Насколько это серьезно?

– Очень серьезно, – сказал врач, – геморрагический инсульт. Везем в Институт Склифосовского, в реанимацию.

– Как – инсульт? Не может быть! Коля, ты меня слышишь? Почему ты дрожишь?

– Он вас не слышит. У него судороги, – сказал фельдшер.

В приемной собралась куча народу, и санитарам с носилками пришлось проталкиваться сквозь эту кучу. Зоя Федоровна бежала следом, на прощание обернулась, крикнула Соловьеву:

– Мерзавец! Вы за это ответите!

Все, кто был в приемной, уставились на него. Какой-то лысый толстый мужчина тут же вцепился в локоть и спросил с тяжелой одышкой:

– Вы из налоговой полиции?

Вдруг повисла тишина. Все продолжали смотреть на Диму.

– Нет, – сказал он, – я из ГУВД. Разрешите пройти.

Толпа расступилась. За окном взвыла сирена. «Скорая» увозила Зацепу. За спиной Соловьева шелестели голоса. Он шел по коридору, не оглядываясь. Оказавшись на улице, достал мобильник и машинально, почти не соображая, что делает, набрал номер.

Кому он звонит, он понял только, когда услышал:

– Алло.

– Это я. Ты можешь сейчас говорить?

– Дима, где ты пропадал? – По ее голосу он догадался, что она улыбается. – Ты знаешь, я собиралась тебе позвонить… Сейчас, одну минуту. Нет, это я не тебе. Прости. Что-нибудь случилось?

– Случилось.

– Да, конечно, я задаю глупые вопросы. Тебе нужна моя помощь?

– Мне нужно тебя увидеть. Когда мы встретимся?

– Когда скажешь. Хочешь, сегодня вечером, часов в семь.

– Я заеду за тобой в клинику к семи.

– Хорошо. Да, все, уже иду. Нет, это я не тебе. Димка, что у тебя с голосом? Ты простудился?

– Нет, Оленька. Я здоров. Просто мне приснился плохой сон.

– Наверное, очень плохой, если у тебя из-за этого такой голос. Димка, ты же никогда не придавал значения снам, ты не запоминал их и уверял меня, что это все бред. Ну что с тобой?

– Я только что беседовал с одним человеком, он свидетель, и у него случился инсульт.

– Да-а, вот это уже совсем не сон. Свидетель по убийству Жени Качаловой?

– Откуда ты знаешь, как звали убитую девочку?

– Потом расскажу. Так что твой свидетель?

– Мужик, под шестьдесят. Два года тайно встречался с девочкой и спал с ней за деньги. Только что его увезли в реанимацию. Врач сказал, мало шансов, что он оклемается.

– У тебя будут неприятности?

– Разумеется, будут. Он большая шишка. Но дело не в этом. У меня такое чувство, что я его убил. Он сказал, девочка снималась в порно. Наверное, ты все-таки была права с самого начала. Он даже назвал имя порнографа. Марк. Правда, больше он ничего не знает. Опять тупик.

– Да почему тупик? Ты что? Интернетского Молоха тоже зовут Марк.

– Ты уверена, что это настоящее имя?

– А вдруг? Послушай, – она перешла на быстрый шепот, – у меня тут один больной, его сняли с колеса обозрения в Парке культуры, у него вроде бы потеря автобиографической памяти, но он симулирует, скрывается тут от кого-то. Омерзительный тип. Меня тошнит от него. Когда я с ним говорила, он цитировал тексты Молоха кусками, почти дословно. Мне кажется, это он и есть.

– Кто?

– Порнограф. Ему сели на хвост, и он спрятался. Отпечатки у него сняли сразу, но ты знаешь, как у вас это все долго делается.

– Да, Оленька. Я понял, постараюсь ускорить. Пусть он пока лежит у тебя. Вечером приеду, ты мне его покажешь.

– Обязательно. И еще, я Кириллу Петровичу позвонила, пусть он его посмотрит. Он умеет раскалывать симулянтов.

«Ему позвонила, а мне нет», – обиженно подумал Дима, но вслух этого не сказал.

В трубке отчетливо прозвучал раздраженный женский голос:

– Ольга Юрьевна, ну сколько можно? Вас все ждут!

– Да, уже иду! Извините. Дима, я жутко по тебе соскучилась. – Последнюю фразу она даже не прошептала, а выдохнула в трубку, так тихо, что он не был уверен, не ослышался ли.

Частые гудки. Соловьев убрал телефон, на ватных ногах поплелся к машине. По-хорошему, надо было сию минуту ехать в контору, докладывать обо всем начальству, писать объяснительную записку. Формально он ничего не нарушил. Он имел право вызвать Зацепу на допрос в качестве свидетеля. Но если бы Зацепа и явился по повестке, то непременно притащил бы с собой адвоката, а при адвокате фиг бы он сознался. И вообще, это был не допрос. Беседа. Никто не виноват, что в результате этой беседы у Зацепы случился инсульт. К тому же до встречи с Соловьевым Николай Николаевич встречался еще с кем-то. Этот кто-то, скорее всего, и вручил ему конверт.

Дима сел в машину, осторожно, стараясь не стереть чужие отпечатки, вытащил фотографии. Вот это, пожалуй, самое интересное.

Снимал профессионал, в морге, еще до вскрытия. Фотографии отличного качества, отпечатаны непосредственно с негативов. Либо кто-то взял негативы из сейфа технического отдела, либо просто прислал своего фотографа в секционный зал. Да, скорее всего, так.

«Зачем? – думал Соловьев. – В любом случае получить фотографии было совсем не просто. Ради чего столько хлопот? Напугать Зацепу? Может быть, его действительно шантажировали? Но в таком случае было бы логичней использовать совсем другие снимки, сделанные скрытой камерой, запечатлевшие его с живой Женей. Впрочем, возможно, это уже было. Теперь кто-то решил показать бедняге, насколько серьезно он вляпался? Запросто может стать подозреваемым в убийстве?»

Морг охраняется кое-как. Дай охраннику рублей двести, входи и снимай все, что хочешь.

Соловьев еще раз осмотрел конверт. Отличная дорогая бумага, плотная, тяжелая, слегка голубоватая. Никаких надписей, штампов, эмблем. Чисто.

Только не это. Я не могу. Он страшный человек.

Последние слова Зацепы. Значит, все-таки шантаж? Кто-то ведет свое, параллельное расследование? Или Зацепа сам обратился за помощью? Почему нет? Мог нанять кого-то, чтобы нашли этого Марка, прощупали его, выяснили, насколько он опасен для Зацепы.