Вазелин никогда не брал Наташу с собой в это кафе. Сюда он приходил исключительно с модельными красотками, Наташу здесь не знали. Сейчас она выглядела настолько скверно, что охранник сомневался, пускать ли ее. Вазелин поперхнулся омлетом, закашлялся, Антон принялся хлопать его по спине.

– Не трогай его, гад! Не смей к нему прикасаться! – Наташа бросилась на Антона, схватила за руку.

– Успокойтесь, сядьте, никто его не трогает, – сказал Антон и повернулся к охраннику и метрдотелю, которые стояли рядом и готовы были прийти на помощь, вывести скандальную бабу вон из приличного заведения. – Все нормально, она с нами.

Вазелин справился наконец с приступом кашля, хлебнул воды.

– Ну, чего ты приперлась? – тихо спросил он. – Тебе же сказано было: сиди дома. Хоть бы умылась, причесалась, дура.

– Ваз, он никакой не корреспондент, – сказала Наташа, – я недаром тебя предупреждала, чтобы ты попросил у него удостоверение. – Она повернулась к Антону: – Кто ты такой? Что тебе надо? Давай, показывай свою ксиву.

Антон тяжело вздохнул, достал из кармана удостоверение и положил на стол перед Наташей.

– Так, очень интересно, – сказал Вазелин и уставился на Антона.

Наташа схватила малиновую корочку, открыла.

– Управление внутренних дел… старший лейтенант… – Она посмотрела на Антона, облизнула пересохшие губы и прошептала: – Господи, этого только не хватало. Что случилось?

– Николай Николаевич, что с вами? Сердце, да? Может, вызвать врача? – Секретарша Настя искренне испугалась за своего шефа, но ее любопытный глаз все косился на фотографии, раскиданные по полу.

– Нет, – сказал Зацепа, – не надо врача. Я в порядке.

Он почти сразу перестал кричать, когда они вошли. Он сидел на полу у дивана, лицо его было бледным, мокрым от слез и таким старым, что Соловьев едва узнал его, как будто на фотографии в Интернете, датированной этим годом, был не Зацепа, а его брат, лет на десять моложе.

– Настя, от головы что-нибудь и еще успокоительное, – попросил Зацепа, едва ворочая языком.

– Да, я поняла, Николай Николаевич, я сейчас.

Пока она ходила, Соловьев успел собрать снимки, помог Зацепе подняться, усадил на диван.

– Николай Николаевич, вы уверены, что вам не нужен врач?

– Уверен.

– Вы можете сейчас говорить?

– Да. Я попробую. Очень болит голова.

Соловьев сел в кресло, напротив Зацепы, кивнул на конверт, спросил:

– Откуда это у вас?

– Мне их прислали, подбросили в машину.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Вы знаете ее?

– Кого?

– Девочку на фотографиях.

Зацепа мучительно сморщился, медленно, тяжело покачал головой.

– Нет.

– Уверены?

Он не ответил. Вернулась секретарша, дала таблетки, воду. Когда он пил, зубы его отчетливо стучали о край стакана.

– Николай Николаевич, точно все в порядке? – спросила Настя.

– В порядке. Иди.

Она замешкалась, с сомнением глядя то него, то на Соловьева.

– Настя, иди, – повторил Зацепа.

– Значит, вы уверены, что не знаете эту девочку? – спросил Соловьев, когда дверь за Настей закрылась, и протянул Зацепе первый снимок, крупный план.

– Впервые вижу, – прошептал Зацепа и отвернулся.

Соловьев отложил фотографию, встал, прошелся по красивому просторному кабинету. Зацепа продолжал сидеть на диване, сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Из глаз текли слезы, но он не замечал их.

– Пятна у нее на шее – следы удушения, – сказал Соловьев, – она сама села в машину к убийце. Она знала его и не боялась. Они поехали за город. В двадцати километрах от МКАД, в глухом безлюдном месте, где только лес, и никаких поселков, кафе, магазинов, постов ДПС, он остановился. Вряд ли он тащил ее насильно. Был поздний вечер, но все равно трасса достаточно оживленная, и кто-то мог случайно увидеть. Он всегда тщательно продумывает каждый свой шаг, не оставляет ни следов, ни свидетелей. В лес она пошла с ним добровольно. Он взял с собой сумку или портфель, и это ее не насторожило. Она знала, что нельзя ничего оставлять в машине. По лесу они прошли совсем немного, ровно столько, чтобы их не было видно и слышно с трассы. Но все-таки настал момент, когда она что-то поняла, почувствовала и попыталась убежать. Возможно, она даже успела крикнуть. Думаю, это произошло, когда он надел очки ночного видения и натянул хирургические перчатки. Она побежала, он кинул в нее камнем, с близкого расстояния, и попал по затылку. Удар, судя по гематоме, получился сильный, болезненный. Она упала. Он бросился на нее и стал душить. Вряд ли она могла сопротивляться. Маленькая, худенькая. Рост сто пятьдесят пять сантиметров. Вес сорок два килограмма.

– Зачем? – прошептал Зацепа. – Зачем вы все это мне рассказываете? По какому праву?

Соловьев достал из кармана пачку бумажных платков, протянул ему.

– У вас все лицо в слезах, Николай Николаевич.

– Спасибо. – Зацепа машинально взял платок, вытер лицо, высморкался. – Я не понимаю, что вам от меня нужно? Я уже сказал, я не знаю эту девочку.

– Почему же вы плачете?

– Вид мертвого ребенка произвел на меня очень сильное впечатление.

Ему было трудно говорить. Голос сел, он шептал чуть слышно, и Дима придвинул свое кресло совсем близко.

– Да, действительно, нет на свете ничего ужасней, чем видеть мертвого ребенка. Тем более если это не болезнь и даже не несчастный случай, а убийство. Я запрещаю себе думать о таких вещах, иначе просто не сумею работать. Но сейчас вместе с вами, Николай Николаевич, я все-таки позволю себе подумать, представить, что она чувствовала, когда побежала, закричала, и потом, когда получила удар по голове. При асфиксии уже в первую минуту происходит нарушение биоэлектрической активности головного мозга, на второй минуте – полная потеря сознания. Начинаются судороги.

– Нет, – прошептал Зацепа, – нет.

– Вы не хотите слушать? – спросил Соловьев.

– Зачем вы мучаете меня? Прошу вас, уйдите, умоляю, не надо больше. У меня страшно болит голова.

– Ладно, – кивнул Соловьев, – я сейчас уйду. Но выпишу официальную повестку, вам придется явиться на допрос. Кстати, вашей жене, Зое Федоровне, тоже. Это ведь ее духи фирмы «Матерозони» мы нашли при обыске в квартире убитой девочки. А вам предстоит очная ставка с Мариной Качаловой. Знаете, кто это? Или вам напомнить? Женя познакомила вас с молодой женой своего отца в ночном клубе на концерте певца Вазелина. Правда, вы представились итальянским профессором Николо и совсем не говорили по-русски.

– М-м, – простонал Зацепа и сжал виски.

– Послушайте, может, вам все-таки нужна медицинская помощь? – спросил Соловьев. – Я же вижу, как вам плохо.

– Нет. Ничего не нужно. Болит голова, но я принял лекарство, сейчас пройдет. У меня такое бывает. Давление, спазм сосудов. Не надо повестку, не трогайте Зою, прошу вас, оставьте меня в покое. Я ничего не знаю. Господи, это невыносимо! Откройте, пожалуйста, окно, здесь очень душно.

Соловьев открыл, вернулся, опять сел рядом.

– Николай Николаевич, я скоро уйду, и, наверное, врача все-таки надо вызвать.

– Нет. Я сказал – нет. Никакой «скорой».

– Я не собираюсь вызывать «скорую». Может, у вас есть свой врач, семейный?

– Нет. И хватит об этом. Я здоров. Я справлюсь. Как только вы оставите меня в покое, все сразу пройдет.

– Николай Николаевич, я бы с удовольствием оставил вас в покое, но не могу. Послушайте меня, пожалуйста, и постарайтесь понять. Жене мы уже не поможем, но мы должны найти убийцу. Он маньяк, серийник, до Жени он убил еще троих детей, и наверняка будет продолжение. Задушив ребенка, он раздевает его, срезает прядь волос, берет что-то в качестве сувенира. У Жени он взял кулон с маленьким сапфиром, который подарил ей отец на день рождения. Напоследок он обливает труп детским косметическим маслом «Беби дрим». Это ритуал.

– Все. Довольно. – Зацепа слабо помотал головой и поднял руку, как будто защищаясь от удара. – Я больше не буду вам врать. Только не надо этих подробностей, пожалуйста. Это пытка. Я любил ее. Мы встречались два года. Я снял квартиру. Я давал ей деньги. Как иначе я смог бы ее удержать? Мне казалось, она тоже по-своему привязана ко мне.