Из достоверного источника нам стало известно, что непосредственное участие профессора Вернера Брахта в работах над созданием ядерного оружия может значительно ускорить процесс. Просим отнестись к этому со всей серьезностью. Пожалуйста, держите нас в курсе».

Никакой подписи доктор не поставил, Ося знал его почерк. Плотно исписанный листок был спрятан на дно небольшой плоской коробки с шоколадными конфетами фабрики «Красный Октябрь», под слой толстой мягкой бумаги. Сверху лежали конфеты в блестящих обертках.

* * *

Дверь распахнулась, влетел Поскребышев, остановился у стола так резко, что Илье почудился визг тормозов. Вытаращенные глаза светились, как фары.

– Давай! – прорычал он и шумно выдохнул: – Пф-ф.

– Александр Николаевич, еще не готово.

– Давай что есть!

Напоминать, что очередную сводку Илья должен был подготовить только к завтрашнему дню, не имело смысла. Он быстро отстукал на машинке пару последних фраз, сложил отпечатанные страницы в папку. Поскребышев матерился, поторапливал, выхватил папку у него из рук и умчался прочь.

Илья давно привык к подобным цейтнотам, так же как и к долгим затишьям, когда Хозяин не требовал сводок и не вызывал неделями. Впрочем, затишья случались все реже.

Через пять минут после ухода Поскребышева явился фельдъегерь с пакетом из НКВД. Внутри лежал очередной список немецких эмигрантов, которых отправляли назад в рейх.

Еще осенью тридцать шестого посол Шуленбург передал официальную просьбу германского правительства о возвращении в рейх граждан Германии, арестованных в СССР по подозрению в шпионаже. С тех пор переговоры на эту тему не прекращались.

В тридцать седьмом НКВД отдало гестапо десять человек. Перед подписанием пакта пришла очередная нота, в которой говорилось, что настоящие дружественные отношения между рейхом и СССР несовместимы с тем, чтобы такое количество германских подданных находилось в советских тюрьмах. Сразу начался активный обмен списками тех, кого хотело получить гестапо, и тех, кого НКВД готово отдать. Немецкие коммунисты, евреи. Им по возвращении на родину, скорее всего, светил только лагерь. Но было много и некоммунистов, и неевреев, рабочих, инженеров, перебравшихся в СССР в годы экономического кризиса. Они прожили в СССР несколько лет, знали русский язык, после советских лагерей никаких симпатий к стране победившего социализма у них не осталось. Эти люди могли очень пригодиться гестапо и абверу отнюдь не в качестве заключенных.

Отправляя списки в Особый сектор, Берия, конечно, страховался. Пока Хозяин дружит с Гитлером, он готов с кавказской щедростью отдать фюреру все без оглядки, но дружбе скоро конец, щедрость сменится бешенством. Мало ли что взбредет ему в голову? Вдруг прицепится к спискам? Под видом обмена упустили матерых шпионов, что-нибудь в этом роде. И тогда Берия попытается использовать спецреферента по Германии в качестве бронещитка.

«Молодец Лаврентий Палыч, страховка – дело хорошее, – думал Илья, пробегая глазами немецкие фамилии, – но только не в нашем сказочном королевстве. Пожелает Хозяин вас грохнуть, он это сделает, просто потому, что таково будет его хозяйское желание. А бронещиток из меня никудышный, не я эти списки составляю, не я утверждаю, вот только расписываюсь: “Читал. Крылов”. Ни вычеркнуть, ни вписать никого не могу».

– Никого, – повторил он шепотом и вдруг присвистнул.

В списке значился профессор Фридрих Хоутерманс, известный физик, член компартии Германии, еврей на четверть. Бежал из рейха сначала в Англию, потом перебрался в СССР, работал в Харьковском физико-техническом институте. В тридцать седьмом был арестован. В его защиту выступили Эйнштейн, Бор и еще кто-то из светил. Появились публикации в американской, английской и французской прессе, официальные обращения зарубежных физиков к советскому правительству с требованием освободить Хоутерманса.

Нобелевский лауреат, член Французской компартии Жолио Кюри отправил гневную телеграмму Сталину.

В тридцать седьмом имя Хоутерманса звучало в кабинете Хозяина, в присутствии Ильи. Об освобождении речи не шло. Сталина волновало лишь одно: как они узнали? Через кого просочилась на Запад информация об аресте? Ежов со слезами на глазах, чуть не целуя хозяйские сапоги, клялся разоблачить и сурово покарать виновных.

Илья расписался, положил список в папку исходящих, откинулся на спинку стула.

«Если бы нарком Берия хоть немного заинтересовался урановой темой, вряд ли физик Хоутерманс попал в список. Конечно, немцы бомбу делают. Начав войну, не попытаться создать сверх-оружие? Это совсем уж не по-немецки. Тем более расщепление ядра открыли в Германии. Вот вернется профессор домой и присоединится к своим коллегам с огромным энтузиазмом. Представляю, как он теперь нас ненавидит. В рейхе его не посадят. Ради бомбы простят не только коммунистическое прошлое, но даже четвертушку еврейской крови. За него хлопотали мировые светила, стало быть, он чего-то стоит как ученый. Ладно, допустим, я ошибаюсь, Берия о бомбе уже знает, урановая тема его зацепила, Хоутерманса завербовали. Перед отправкой в рейх из каждого наверняка выбивают подписку о сотрудничестве, но этими бумажками можно стены оклеивать. Те, кого гестапо оставит на свободе, ни за что не станут работать на нас после того, что с ними тут делали. А те, кто попадет из советских лагерей в немецкие…»

Форточка хлопнула и опять открылась, стал слышен унылый вой ветра сквозь оконные щели. Илья продолжал спорить с самим собой, обдумывал, взвешивал разные варианты и понимал, что все бессмысленно. Даже если бы случилось чудо, Хоутерманс согласился бы сотрудничать за очень большие деньги, все равно агентуры НКВД в Германии нет, восстанавливать ее сейчас Хозяин не позволит. Берия без санкции Хозяина заниматься бомбой не станет, а санкцию он не получит, любой намек на то, что пора восстановить агентурную сеть в Германии, вызывает у Сталина бешенство.

Спецреферент имел право обратиться к кому угодно из руководства НКВД, но в строго определенных рамках. Что-то уточнить, потребовать дополнительные справки только по тем вопросам, которые интересуют Хозяина.

Когда-то Илья мог поговорить со Слуцким. Он продержался на должности начальника ИНО целых три года, с тридцать пятого по тридцать восьмой, с ним сложились вполне человеческие отношения. Да, напряженные, ненадежные, но все-таки. Слуцкого отравили по приказу Ежова. Сменивший его Пассов не проработал и месяца. Расстреляли по приказу Берия. Следующим стал Деканозов, его Берия привез с собой из Грузии. Он возглавлял ИНО только пять месяцев, пока Берия не пропихнул его на должность замнаркома иностранных дел, чтобы иметь своего человека в окружении Молотова. Сейчас – Фитин Павел Михайлович, бывший заместитель главного редактора издательства «Сельхозгиз».

Илья усмехнулся. «Допустим, встречусь я с Фитиным, заведу разговор о бомбе. Он вроде бы человек толковый, но ведь сразу доложит Берия, просто обязан будет доложить. Нет, тогда лучше уж идти к Лаврентию Палычу. Но этого делать нельзя, прямой контакт с Берия за спиной Хозяина – верный способ получить пулю в затылок».

* * *

Очередь двигалась медленно. Прошло десять минут. Карл Рихардович заставлял себя не нервничать, не оборачиваться на входную дверь. Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что сегодня «выбросили» лезвия «Турист», дают не больше двух упаковок в руки, а после обеда могут «выбросить» пудру «Красный мак».

Перед глазами торчал рекламный щиток. Пухлый желтоволосый ребенок неопределенного пола, в красных трусиках, изогнувшись, мучительно скалясь, держал на плече зубную щетку размером с весло. «Наркомпищепром СССР. Главпарфюмер. Каждый школьник знает четко эту фразу назубок: утром встал – зубная щетка, а за нею порошок».

Четыре дурацкие строчки привязались, закрутились в голове. В аптеке было жарко. Карл Рихардович расстегнул пальто, снял шапку, решился опять взглянуть на часы. Двадцать минут одиннадцатого.