Связник стоял, поникший, сутулый, ярко алели большие замерзшие уши. Он теребил угол своего серого кашне, скручивал в трубочку, раскручивал.

Мысленно Габи уже наполняла горячей водой ванну в своей маленькой уютной квартире на Кроненштрассе, три трамвайные остановки от Александрплац. Можно добавить в воду лавандовый экстракт. Она видела себя, согретую, разнеженную, в кресле у камина, в пушистом халате и в носках из кроличьей шерсти. Их связала для нее мама на прошлое Рождество. Голова обмотана чалмой из полотенца. На журнальном столе стакан глинтвейна, томик Чехова, русско-немецкий словарь. Она недавно начала потихоньку учить русский. Ей хотелось знать больше о стране, на которую она работала, которую считала единственным реальным противником нацизма. К тому же в России родился мнимый итальянец Джованни Касолли, Ося Кац, ее любовь. Он подарил ей томик рассказов Чехова. Она уже могла читать по-русски, очень медленно, со словарем.

– Ну что вы молчите? Давайте, назначайте мне свидание.

– Что? – он растерянно заморгал. – А, да, я понял. Остров Музеев, музей Древнего Египта, у стенда, где папирусы, «Книга мертвых», последнее воскресенье января, полдень.

Габи облегченно вздохнула. Музей Древнего Египта был главным местом свиданий с Бруно. Значит, все в порядке. Умный, надежный Бруно, наконец, появится и все объяснит.

– Пароль и опознавательные знаки те же, – продолжал связник.

– Повторите, будьте любезны.

При встречах с Бруно не требовалось никаких паролей и знаков. Если к стенду папирусов вдруг явится кто-то другой, он должен произнести цитату из «Книги мертвых»: «Я бог-крокодил Сухос, который обитает посреди ужаса». Отзыв: «Я змея Сата, мои годы нескончаемы, я рождаюсь ежедневно». Чтобы такой диалог звучал естественно, за цитатами следовал вопрос: «Вы умеете читать иероглифы?» Ответ: «К сожалению, нет. Но древние письмена были переведены на немецкий в середине девятнадцатого века».

Бруно предупредил, что этот длинный пароль, кроме них двоих, пока никому не известен и будет использован только в экстренном случае. Опознавательным знаком станет маленький рекламный каталог магазина египетских древностей «Скарабей», который находится в Цюрихе и принадлежит Бруно.

Связник молчал и хлопал телячьими ресницами.

– Повторите пароль, – сказала Габи чуть громче.

– Вы удивительно похожи на Марику Рёкк, – промямлил мальчик и недоуменно пожал плечами. – Ответ: «Еще бы нам не быть похожими»…

– Достаточно, – перебила Габи, – давайте запасные варианты.

– Не понял…

– Если никто не явится в музей в полдень, в последнее воскресенье января. Назовите, пожалуйста, место и время на февраль, март, апрель. Теперь поняли?

– Да, но… – мальчик нахмурился и закусил губу. – Я не знаю, у меня нет инструкций на этот счет. А почему вы думаете, что никто не явится в музей?

– Бред, – пробормотала Габи. – Ладно, если инструкций нет, извольте получить их от меня. Чтобы назначить следующую встречу, поместите объявление в воскресное приложение «Берлинер Тагеблатт». «Срочно отдам в хорошие руки щенка королевского пуделя женского пола. Возраст три месяца, окрас шоколадный, кличка Флора, нрав веселый. Звонить по вторникам и пятницам, в любое время». В телефонном номере должны быть цифры 16 и 18. Текст набран жирным курсивом, обведен волнистой рамкой. Каждый вторник, с четырех до шести, я буду ждать связи в кафе «Флориан», Штайнплац, 8, Шарлоттенбург. Опознавательные знаки – пачка французских сигарет голубые «Голуаз», рекламный буклет универмага «Вертелль».

– У вас или у связного?

– У нас обоих. Пароль тот же. Марика Рёкк. Запомнили или повторить?

– Запомнил, но я…

– Всего доброго, – она развернулась, быстро зашагала к выходу.

«Бруно, Бруно, где ты? Что происходит? Невыносимо иметь дело с такими кретинами… Ладно, я зря паникую. „Марика Рёкк“ – мой обычный пароль. Он работает не только в кинотеатре, но и в кафе, и где угодно. Текст из „Книги мертвых“ это сигнал тревоги, и то, что он пока не звучит, скорее хорошо, чем плохо», – думала она, пока шла через вокзальный зал к выходу.

– Погодите, одну минуту, – мальчик догнал ее. – О том, что Троцкий встречался с Гессом, напечатано в «Правде»! А я вам все равно не верю, что нет у нас немецких шпионов, не верю!

– И правильно делаете, – улыбнулась Габи. – Не верьте мне, верьте товарищу Сталину. Он такое же чудовище, как наш фюрер, но именно поэтому у него есть шанс покончить с нацизмом. Гуманным западным демократам Гитлер не по зубам, они даже не понимают, с чем имеют дело. Только равный может понять и победить наше чудовище, только ваш товарищ Сталин. Верьте ему. Желаю удачи!

Габи побежала к остановке, успела вскочить в отъезжающий трамвай, из окна увидела силуэт связника в холодном коротком пальто, в дурацкой шляпе и подумала, что надо обязательно сказать Бруно, пусть одевает своих агентов теплее и пусть не присылает больше таких юных наивных фанатиков.

Хозяин не вызывал референта Крылова и сводку не требовал. Очередной кремлевский день закончился, так и не начавшись. Поскребышев отпустил Илью домой в четверть девятого, как только Хозяин уехал.

Хотелось пройти пешком по вечерним улицам. Илья шел очень быстро, почти бежал. Во время таких прогулок возникало обманчивое чувство свободы. Он не заметил, как очутился у Краснопресненского парка. Каток был ярко освещен прожектором, звучала музыка, по радио передавали вальс из «Щелкунчика». Сквозь ограду мелькали фигуры катавшихся. Илье почудилась среди них Маша. Он увидел ее одновременно вдали, на катке, и совсем близко, лицом к лицу, ему даже показалось, что он обнимает и целует ее. Усилием воли прогоняя галлюцинацию, он заставил себя вернуться на землю, почувствовал холод, усталость, тяжесть авоськи, задрал край варежки, взглянул на фосфорный светящийся циферблат. Без пяти девять. Если сейчас Маша и крутит свои фуэте, то не здесь, а в театре, на репетиции.

От Карла Рихардовича он узнавал все подробности ее жизни. Старик не упрекал его, но постоянно рассказывал, как девочка ждет звонка. Чем дольше он не звонит, тем труднее будет объясниться. Так нельзя поступать. Но как можно и должно поступить, Илья не знал. Только чувствовал, что, если увидит ее, расстаться уже не сумеет.

Он ускорил шаг, как будто убегая от самого себя. Вечер был тихий, с легким морозцем, с яркими звездами на безоблачном небе. Снег весело скрипел под ногами, искрился в фонарном свете. Мамаше Настасье сегодня исполнилось шестьдесят лет. В авоське лежали бумажные пакеты, в них батон сырокопченой колбасы, банка паюсной икры, плитка пористого шоколада «Конек-Горбунок», три апельсина, белая пуховая шаль, розовые байковые панталоны пятьдесят второго размера. Настасья всегда заранее заказывала подарки, Илья в точности выполнял заказы. На этот раз по случаю круглой даты он купил для нее женские наручные часы «Полет» на изящной серебряной браслетке.

Настасья жила в той самой коммуналке, куда они переехали в двадцатом. Илья звал ее к себе на Грановского, ему было совестно, что он один занимает шикарную квартиру, а мамаша ютится в сырой комнатенке с полукруглым окном у пола, которое смотрит в глухую стену соседнего дома. Общая кухня, утром очередь в уборную и в ванную. Но мамаша твердила, что ей тут веселее, всегда есть с кем поболтать, посмеяться, поругаться. Вот если он женится, родит ей внуков, тогда, так и быть, она переселится на Грановского. А пока он живет бобылем, ей в его казенных хоромах делать нечего, там тоска смертная.

Дверь открыл соседский сын Николаша, маленький, тощий, обритый налысо подросток. Босой, в широких отцовских подштанниках, в материнской вязаной кофте, с пионерским галстуком на шее, он выглядел как огородное чучело.

– Здрасть-дядь-Илья, – просипел он простуженно и помахал белыми ресницами. – Сумка-то тяжелая, давайте помогу.

Николаша учуял запахи, взгляд его прирос к авоське, ноздри затрепетали. Илья вытащил апельсин.