– Вы здесь живете? – спросил он Крылова.

– Нет. Это казенная квартира для встреч с сотрудниками. Хотите кофе?

Кофе оказался настоящим, без примеси цикория. Доктор успел забыть этот вкус. Бутерброды с паюсной икрой на тонких ломтиках ржаного хлеба, швейцарский сыр, шоколадные конфеты принесла на подносе вместе с кофейником пожилая горничная в белоснежном фартуке поверх строгого темного платья.

– Я служу в германском отделе, мне поручено курировать вас, – сказал Крылов, когда она удалилась. – Как вы устроились?

Вначале доктор смущался, отвечал, что всем доволен и ни в чем не нуждается, но Крылов стал задавать вопросы о деньгах, о распределителе и через несколько минут уже звонил кому-то, отдавал распоряжения. Телефон был в соседней комнате, Крылов говорил тихо, долетали только отдельные слова.

– Безобразие… нет, сегодня… это ваши проблемы.

Вернувшись в гостиную, он сказал:

– Они приносят вам свои извинения. Я бы на вашем месте никаких извинений не принял.

– Кто «они»?

– ИНО. Иностранный отдел НКВД. Там, видите ли, очередная кадровая перестановка, и в суматохе они о вас просто забыли. Ладно, черт с ними. Давайте подумаем, как нам разумнее организовать нашу работу.

То, что Крылов называл работой, показалось доктору какой-то ерундой. Просто разговоры вроде тех, что он вел когда-то с Бруно. Конечно, в Берлине этот досужий треп мог представлять определенную ценность, но здесь…

– Я знаю только их прошлое, а вам ведь нужно настоящее, – сказал доктор. – Я слишком давно покинул Берлин, многое изменилось, они изменились. Гитлер, Геринг, Гесс. Впрочем, последнего я и не лечил.

– Это неважно, кого вы лечили, кого нет. Главное, вы общались с ними. Вы лично знакомы с Гитлером, Герингом, Геббельсом, со всей нацистской верхушкой, с чиновниками, банкирами, военными. Вы их не просто знаете, вы их видите насквозь, умеете оценивать здраво и точно, прогнозировать, как они поступят в той или иной ситуации.

– Почему вы так решили? Мы с вами только что встретились, впервые видим друг друга, – произнес доктор по-немецки.

Крылов быстро взглянул на него и ответил тоже по-немецки.

– Господин Штерн, я знаю вас достаточно давно, все это время вы очень помогали мне в моей работе.

– Я? Помогал вам? Каким образом? Ах, ну конечно, Бруно ваш агент. Неужели моя болтовня действительно представляла какую-то ценность для вас? Да, кстати, я все хочу спросить, кто такой Клим?

– Клин – острый угол, любой предмет треугольной формы, есть старинная поговорка: «Клин клином вышибают». И еще есть город Клин, недалеко от Москвы, – ответил Крылов по-русски, громко и четко, обращаясь не к доктору, а к этажерке, на которой стоял открытый патефон.

– Спасибо. Мой русский еще недостаточно хорош, часто встречаются незнакомые слова, – так же громко, и тоже по-русски произнес доктор.

Крылов едва заметно улыбнулся и подмигнул:

– Для иностранца вы говорите вполне прилично, неплохое произношение, солидный словарный запас, но вам еще долго придется совершенствовать язык, узнавать разные поговорки, словечки, и с Москвой надо бы познакомиться, а то вдруг заблудитесь, потеряетесь. Я люблю гулять, не хотите составить мне компанию?

Мороз, конечно, крепкий, но ветра нет и солнце выглянуло.

Он опять перешел на немецкий, говорил почти без акцента, у него было чистое берлинское произношение. Впервые за долгие месяцы доктор почувствовал легкий укол ностальгии.

Когда они вышли на Сретенский бульвар, Крылов сказал:

– Клим Ворошилов, нарком обороны, то бишь министр. Именно он затеял спор с Хозяином о сексуальной ориентации Гитлера.

– Откуда вы…

– Я спецреферент по Германии, сначала они позвонили мне, и это был отличный повод напомнить Хозяину о вас. Они позвонили вам в начале третьего ночи, верно?

Доктор изумленно кивнул.

– Ваш ответ понравился Хозяину, – продолжал Крылов. – Ворошилов проиграл пари, и Хозяин приказал мне вас курировать.

– Хозяин – это Сталин? – уточнил доктор.

– Так его называет близкое окружение. Я знал, что вы в Москве, но вы числились за ИНО и мне было сложно выйти на вас, мне давно хотелось поговорить с вами, источник Док.

– Док – это моя кличка?

– Псевдоним. Кодовый номер «дэ семьдесят семь». А ваш приятель Бруно существует как агент Флюгер, кодовый номер «дабл-ю двадцать четыре». Кстати, то, что его зовут Бруно, я впервые услышал от вас, наивный и мудрый немецкий доктор Док «дэ семьдесят семь». Не надеялся, что мы встретимся, даже когда вас уже привезли в Москву, не надеялся. Спасибо Климу.

– Знаете, мне показалось, они были пьяны, этот Клим, он все время хихикал, вот так. – Доктор изобразил нечто вроде поросячьего хрюканья. – И сам Хозяин был навеселе.

Крылов ничего не ответил, как будто пропустил эту фразу мимо ушей. Несколько минут шли молча, снег скрипел под ногами, пар валил изо рта, застывали губы.

– Вы не замерзли? – спросил Крылов по-русски и добавил по-немецки, очень тихо: – То, что вы мне сейчас сказали, может стоить жизни нам обоим. Но говорить мы все равно будем. Если никому не доверяешь и не с кем поговорить, просто сходишь с ума, превращаешься в мертвый механизм, уж поверьте мне.

– Верю, – кивнул доктор. – Верю хотя бы потому, что в Германии было всего два человека, с которыми я мог говорить. Мой младший сын Макс, десятилетний ребенок, и Бруно, ваш агент. Они меня понимали, думали и чувствовали, как я. Все остальные, включая самых близких, жену и старшего сына, жили в другом измерении.

Вернувшись домой на Мещанскую, доктор не узнал своей комнаты. На окнах висели плотные желтые шторы, кровать была застелена свежим бельем, теплое стеганое одеяло вдето в пододеяльник, в ящиках комода он обнаружил запас белья и полотенец. На кухне, рядом с примусом, стояла посуда, набор новеньких кастрюлек. Доктор кинулся к письменному столу. Старая тетрадь оказалась там, где он ее оставил, в стопке книг, одолженных у соседей, между томом Толстого и сборником статей академика Павлова.

На следующий день за ним опять приехал шофер Григорий. В старинном особняке в переулке неподалеку от Кремля находилось какое-то безымянное учреждение, где доктору выдали шестьсот рублей, его первую советскую зарплату, и пропуск в распределитель.

Каждый раз, встречаясь с Ильей, когда нужно было поговорить о чем-то без посторонних ушей и прослушек, один из них произносил:

– Спасибо Климу.

Другой отвечал:

– Клин клином вышибают.

И они отправлялись бродить по московским бульварам.

Первое время Карл Рихардович занимался составлением психологических портретов нацистских лидеров, по личному указанию Сталина написал небольшую книжицу, всего сто двадцать страниц. Илья перевел ее с немецкого на русский. Она вышла тиражом пятьдесят экземпляров, под грифом «Совершенно секретно» для членов Политбюро и руководства НКВД.

Примерно за год доктор Штерн выложил в письменной и устной форме практически все, что знал. Ему стало скучно и неловко получать зарплату за тот мизерный труд, который сотрудники ИНО называли консультациями. Он просил устроить его по специальности в какую-нибудь московскую больницу.

Вскоре его пригласили в маленькую контору без вывески в Лубянском переулке, незнакомый человек в штатском, представившийся Петром Ивановичем, сообщил, что руководство поручает товарищу Штерну принять участие в сверхсекретных психологических исследованиях государственной важности. Затем пришлось подписать очередную порцию бумаг о неразглашении и услышать знакомые магические слова: «С вами свяжутся».

«А вот не надо быть суеверным, не надо!» – ехидно заметил про себя Илья и поздоровался негромким бодрым голосом:

– Доброе утро, Николай Иванович.

По коридору шел нарком внутренних дел Ежов. Встреча с ним лицом к лицу считалась плохой приметой.

Карлик в ответ молча кивнул, не удостоив спецреферента взглядом, зашагал дальше.