– Нет-нет, Надежда Семеновна, все в порядке, – ответила Маша.

– Как же в порядке, если она плачет?

– С ногами все в порядке, а плачет потому, что у нее сейчас в трамвае вытащили из сумочки три рубля, – поспешила соврать Маша.

Вера Семеновна поохала, пошла дальше. Катя достала измазанный кровью платок, высморкалась и уже спокойно, без всхлипов, произнесла:

– Самое интересное, что я старалась. Да, я старалась, чтобы они чувствовали мою искренность, потому что если я шпионка, то и мама, и дедушка тоже. Враги никогда не действуют в одиночку. Ладно, пойдем. Ты удачно придумала про три рубля в трамвае.

В раздевалке они опять столкнулись с Борисовой. Она закалывала волосы перед зеркалом, зажав губами несколько шпилек. Маша села на скамейку, принялась развязывать шнурки и вдруг почувствовала взгляд Борисовой, подняла голову. Света смотрела на сапоги. Встретившись глазами с Машей, вытащила изо рта последнюю шпильку, подмигнула:

– С обновкой тебя, Акимова. – Она подошла к своему шкафчику. Прежде чем закрылась дверца, Маша увидела там, на нижней полке, точно такие же сапоги.

– Мгм, – хмыкнула Борисова и улыбнулась по-кошачьи. – Из одной кормушки питаемся.

– Хотя бы записку написал, маленькую, всего пару слов, – шептал Илья, переворачивая страницы свежей порции разведсообщений.

Следовало решить, включать ли что-то из поступившей информации в готовую сводку. На первый взгляд, ничего нового, ничего достойного внимания Хозяина свежая порция не содержала. Но Илья не доверял себе, слишком занят был мыслями о Маше.

«В самом деле, почему я, дурак, не написал никакой записки? Прав Карл Рихардович, я веду себя нелепо. Ну а с другой стороны, что я мог написать? Носи на здоровье, люблю-скучаю-целую! Это правда, я действительно ее люблю, очень скучаю по ней, и больше всего на свете мне бы хотелось самому надеть ей на ноги эти несчастные сапоги. У старика хватило жестокости спросить, что же помешало мне это сделать? У меня хватило глупости ответить, что помешали мне свинячьи глазки капитана ГБ Колоды из четвертого отдела».

Колоду, куратора театров, Илья встретил у прилавка распределителя. Колода взял точно такие же сапоги, понятно, что не для своей семипудовой супруги. «Товарищ Крылов, – прошептал он, – без примерки брать не боязно? Ножка-то небось балетная?» У Колоды воняло изо рта, свинячьи глазки впились в лицо. Илья буркнул в ответ: «Извините, спешу», схватил коробку и чуть ли не бегом покинул торговый зал.

– Ну и что? – резонно спросил Карл Рихардович. – При чем тут Колода?

Да, Колода был совершенно ни при чем. Все дело в страхе. Раньше Илья не боялся таких вот свиноглазых капитанов ГБ, чувствовал себя неуязвимым, поскольку терять ему, кроме собственной жизни, было нечего.

«А теперь боюсь. Мы ни разу не виделись, не говорили с ней после той ночи на катке, а мне уже страшно. Что же будет, когда мы начнем встречаться, поженимся? Господи, ну почему я такой трус? Сижу в этой келье сутками, копаюсь в бредовых бумажках, на это уходит жизнь. Вызовет, не вызовет».

Илья позвонил в буфет, попросил принести чаю, бутербродов и принялся внимательно читать свежую порцию разведсообщений.

Хозяин мог вызвать в любую минуту вместе со сводкой, а мог потребовать только сводку и вызвать через неделю или вообще не вызвать, отдать папку Поскребышеву с пометкой на первой странице: «В мой архив. И.Ст.».

Однажды, в мае 1934-го, Поскребышев забрал готовую сводку и вызов последовал через десять минут, Илья даже не успел покрутить свой пятак.

В кабинете сидели Молотов, Каганович, Жданов. На столе перед Хозяином лежала открытая папка, Илья сразу узнал ее по обтрепанным лиловым ленточкам.

Когда он вошел, Сталин не шевельнулся, не поднял головы, не сказал: «Садитесь, товарищ Крылов».

Молотов, Каганович и Жданов также не удостоили его взглядом, сосредоточенно читали бумаги.

«Изба-читальня», – подумал Илья, и сердце перестало учащенно бухать, прошла сухость во рту. Он стоял и ждал, когда к нему обратятся, спокойно перебирал в памяти подробности сводки.

Начиналась она с обзора внутреннего положения в Германии. В первых числах мая на совещании руководства рейхсвера Гитлер произнес речь, в которой назвал рейхсвер самой надежной своей опорой в борьбе не только с внешним врагом, но и с внутренним. Затем заявил, что история знает случаи, когда вчерашние друзья становятся врагами. Это был явный намек на штурмовые отряды СА и самого Рема.

– Товарищ Крылов, сколько штурмовиков в СА? – Сталин произнес это, не поднимая головы, очень тихо.

– Два с половиной миллиона, товарищ Сталин.

– Два с половиной миллиона вооруженных людей, – задумчиво повторил Хозяин, поднялся из-за стола, не спеша направился к Илье, обошел его, встал за спиной и следующий вопрос задал еще тише, почти шепотом:

– Какие отношения у Гитлера с этим Ремом?

– Они были близкими друзьями, но сейчас у них серьезные разногласия, – ответил Илья не оборачиваясь.

Он отлично помнил наставления Товстухи: «Если он у тебя за спиной, не оборачивайся, стой смирно и продолжай говорить как можно громче, он глуховат, но ни в коем случае не кричи».

– Товарищ Крылов, это вы написали в сводке, я читал, – Сталин обошел Илью, остановился прямо перед ним. – Как вы думаете, Гитлер сказал о бывших друзьях, чтобы успокоить военных, которые недовольны Ремом, или за словами последуют действия?

– Я думаю, последуют действия, товарищ Сталин.

Хозяин на мгновение застыл, глядя в глаза Илье, и пошел дальше. Молотов, Каганович и Жданов сидели молча, следили за каждым его движением. Хозяин как будто забыл о них, обращался только к Илье.

– Какие именно действия?

– Он избавится от Рема.

Сталин подошел к столу, взял папиросу, закурил, опять направился к Илье, глядя на него сквозь клубы дыма.

– Каким же образом, по-вашему, он это сделает, товарищ Крылов?

– Он его убьет, товарищ Сталин.

Хозяин покачал головой и улыбнулся. Тут же, как по команде, оскалились Молотов и Каганович, а Жданов даже захихикал. Впрочем, он явно перестарался. Сталин остановился, бросил на него сердитый взгляд.

– Товарищ Жданов, разве смешно, когда убивают старых верных друзей?

Столбик пепла упал на ковер. Сталин, опять оказался за спиной у Ильи, остановился, спросил:

– Когда?

– Скоро, товарищ Сталин.

– Почему скоро? Гитлер умный человек, в таких вещах не стоит спешить.

– У него мало времени. Гинденбургу восемьдесят семь лет, он болен, его кончина может стать поводом для путча. Гитлеру надо успеть ликвидировать Рема, пока Гинденбург жив.

Хозяин долго молчал, расхаживал по кабинету.

– А как же два с половиной миллиона вооруженных штурмовиков? Они, наверное, обидятся.

– Ничего, товарищ Сталин, я думаю, Гитлер сумеет их утешить.

Илья не видел лица Инстанции, только спину и затылок. Спина была круглая, сутулая, плечи покатые, на затылке жирные складки. Дойдя до стола, Хозяин сел, затушил окурок в пепельнице, перевернул страницу в открытой папке и сказал, не глядя на Илью:

– Спасибо, товарищ Крылов. Продолжайте внимательно следить за событиями в Германии. Можете идти.

Товстуха предупреждал: «Если он тебя обругает, грубо обматерит, считай, что похвалил. А вот похвалит – беда. Особенно плохо, когда начнет спрашивать о здоровье, о семейных делах, знаешь, так участливо, по-свойски, с теплой улыбкой».

В тот раз не было ни мата, ни теплой улыбки. Возможно, не стоило так уверенно заявлять, что Гитлер убьет Рема. А вдруг не решится? Все-таки старый близкий друг. Тогда получится, что спецреферент Крылов не в состоянии правильно анализировать и прогнозировать. Но если убьет, то спецреферент Крылов окажется слишком умным. Что лучше – быть умным или глупым в глазах Инстанции?

Конец мая и весь июнь 1934-го прошли в напряженном ожидании. Илья следил за событиями в Германии, как болельщик за схваткой на ринге. Жадно читал газеты, слушал в специально отведенном помещении передачи немецких радиостанций.