Конечно, Кира понимала, что дело не только в Лукьянове. К этому горю прибавилось ещё кое-что.

Денежный человек, владелец шикарной иномарки, похожей на малахитовое яйцо, исчез так же, как исчезали все его предшественники.

Казалось бы, пора уже привыкнуть к этому, но Борис Иванович не мог. С возрастом его чувствительность к обидам и разочарованиям не притуплялась, как это бывает у многих, а наоборот, обострялась до невозможности. Каждую свою неудачу он принимал настолько близко к сердцу, словно на этом кончалась жизнь и уже ничего хорошего больше не будет.

Помимо упорных поисков в области омоложения, Борис Иванович занимался разработкой и усовершенствованием биопрепаратов, облегчающих специфические старческие недуги. Ему приходили в голову свежие, оригинальные идеи. Он использовал не только известные с древности лекарственные растения, но совершенно неожиданные, экзотические вещества, например гемолимфу колорадского жука, пищеварительные соки личинок диамфидий, слюнные железы голотурий.

Последним его открытием стал рофексид-6, средство от артрита. Он создал новую комбинацию растительных и животных компонентов, проводил опыты, писал статьи, делал доклады, но в процессе испытаний выяснилось, что препарат обладает слишком серьёзными побочными действиями, и, как ни бился Борис Иванович в своей лаборатории, пытаясь выяснить, почему, и как эти побочные действия устранить, от рофексида-6 пришлось отказаться. Препарат этот не лечил, а убивал.

Очередное тяжёлое разочарование удалось пережить только благодаря тому, что появился новый денежный человек, Иван Анатольевич Зубов, на своём изумрудном яйце, с ужинами в дорогих ресторанах и обещанием фантастических перспектив.

Но опять ничего из этого не вышло. Зубов исчез, не звонил, не приезжал, словно и не было его вовсе. Прошло уже достаточно времени, чтобы успокоиться, не ждать. Но Борис Иванович все равно ждал и бросался, как хищник, к телефону при каждом звонке. Звонили все не те люди, и, поговорив, он раздражённо отшвыривал трубку.

Когда очередной аппарат был с силой брошен на кафельный пол кухни, Кира не выдержала и сказала:

— Боря, ты ломаешь уже третий телефон за месяц. Может, хватит швыряться?

Она ожидала, что он, как это часто случалось в последнее время, начнёт орать, но он сам поднял трубку с пола, осмотрел её и сказал вполне мирным тоном:

— На этот раз ничего не сломалось. Извини. Я нечаянно.

— Так я не поняла, Софи и Верочка придут к нам?

— Да. Обязательно, — ответил он и ушёл из кухни в комнату. Кира пошла за ним.

— Сегодня? Я должна знать. Ты хочешь зажарить лисички, их надо заранее разморозить.

— Да-да, — ответил он так рассеянно, будто вовсе её не слушал, подошёл к платяному шкафу и открыл его.

— Боренька, ты что-то ищешь?

— Уже нашёл, — он достал маленькую дорожную сумку.

— Подожди, я не поняла, когда они всё-таки придут?

— Обещали, значит, придут. — Он снял с вешалки брюки и положил в сумку.

— Что ты делаешь? — удивлённо спросила Кира.

— Собираюсь. — Он положил ещё две рубашки и свитер.

— Куда?

— В Копенгаген, на конференцию.

Кира вскочила с кресла, всплеснула руками.

— Боренька, они позвонили? Они наконец появились? Что же ты молчал? Почему не сказал раньше?

— Боялся сглазить.

— Когда же ты летишь?

— Послезавтра, рано утром. Самолёт в семь двадцать.

— Что, уже есть билеты?

— Конечно. — Он открыл бельевой ящик и стал складывать в отдельный полиэтиленовый пакет носки, трусы, майки.

— А виза?

— Ты забыла, у меня годовая, она ещё не кончилась. — Он вытащил со дна шкафа обувную коробку, вытряхнул на ковёр пару новых ботинок и вдруг громко заорал: — Где шнурки? Почему никогда нет шнурков?

— Боря, ты же сам их вытащил, чтобы вставить в те коричневые, замшевые.

— Так надо было новые купить! Разве трудно купить шнурки?

— Вот и купил бы!

Стоило начать обычную громкую перепалку, и тут же проснулась кошка. Она стала крутиться под ногами, мяукать, прыгать с дивана в сумку. Борис Иванович завёлся так, что даже покраснел и вспотел.

Кира тоже не выдержала, разнервничалась. Опять не хватало носков, пуговиц на рубашках. В кармане единственной приличной куртки обнаружилась дырка. Пропала новая зубная щётка, закончилась паста.

— Боря, что ты бесишься? Ещё полно времени, можно все спокойно купить!

— Отстань! Где мои лезвия? Есть в этом доме хоть одна расчёска?

Бим в очередной раз налетел на жену в ванной, вышиб у неё из рук баночку с пилюлями и заорал:

— Что ты собираешься пить?

Жёлтые желатиновые капсулы рассыпались по полу. Кира испуганно уставилась на мужа.

— Хочу принять что-нибудь. От нервов.

— Вот! — Борис Иванович открыл аптечку, достал флакон с настойкой пустырника. — На! Прими!

— А почему эти нельзя? — удивилась Кира и, опустившись на корточки, принялась собирать рассыпанные пилюли. — Ты говорил, это хорошее лекарство, ты мне дал его для Сони, на поминках. Помнишь?

— Соне тридцать, а тебе шестьдесят! — рявкнул Бим так громко, что кошка в спальне забилась глубоко под кровать. — Иди, пей пустырник! Я сам все соберу.

Кира ушла на кухню, вжав голову в плечи и обиженно ворча себе под нос:

— Не шестьдесят, а пятьдесят восемь, и вообще, какая разница? Успокоительное, оно и есть успокоительное. Чего разорался?

Впрочем, она привыкла к неоправданным истерикам мужа, не обижалась и, не задавая лишних вопросов, помогала ему собирать сумку.

— Возьми зонтик, в Копенгагене всегда идёт дождь.

— Без тебя знаю!

— Да, ты обещал пойти со мной вместе за шубой, я наконец нашла, что хотела, там сейчас очень хорошие скидки.

Борис Иванович вдруг остановился, резко развернулся, посмотрел на жену, помолчал немного, произнёс совсем другим голосом, мягко, виновато:

— Кирочка, прости, с шубой придётся подождать.

— Боря! Что ты такое говоришь? — испугалась она. — Как это — подождать? Зима уже, мне ходить не в чём. Моя дублёнка вся засалилась, истёрлась, в ней можно только мусор выносить. Мы же два года откладывали деньги.

— Прости, — повторил он, — но мне пришлось эти деньги взять. Получилось так, я сам должен оплачивать эту поездку. Билеты, гостиница. Но ты не расстраивайся, они мне все компенсируют, я вернусь, и мы купим тебе шубу, в сто раз лучше той, и без всяких скидок.

Кира, не веря своим ушам, бросилась в кухню, встала на табуретку, вытащила большую жестянку. Там, засыпанный гречкой, должен был лежать заветный свёрток. Но ничего, кроме остатков крупы, Кира не нашла, уронила банку, чуть не упала с табуретки. Боря поддержал её, помог слезть, молча взял веник и стал подметать.

Она готова была заплакать. Но он подошёл, обнял её, поцеловал, нежно погладил по спине. В последние годы это случалось так редко, что от изумления она тут же успокоилась.

Настоящего голода пока не было, но с продуктами в Москве и во всей России с каждым днём становилось всё хуже. Цены росли непомерно. Деньги, огромные, как газетные листы, «керенки», ничего не стоили.

К концу августа события развивались столь стремительно, что за ними трудно было уследить. Газеты выходили нерегулярно. Информация в них была противоречива, вся деятельность правительства казалась абсурдом, возможным лишь в дурном сне. Министерские портфели летали, как футбольные мячи, и полем для игры была вся Россия. Транспортный инженер Некрасов стал министром юстиции, через пару недель — министром финансов, ни в юстиции, ни в финансах он ничего не смыслил, но не ленился строчить приказы и циркуляры, окончательно доламывая государственную машину. Продолжались съезды и совещания, на них единодушно признавался факт повсеместного развала власти.

— В свободном народе оказалось слишком много невежества и слишком мало опытности в управлении государством, — заявил министр-председатель Керенский. Михаил Владимирович узнавал новости от адвоката Брянцева, который стал теперь членом Московской думы, от Любы Жарской, которая возглавила подкомитет «творческих женщин» при каком-то то ли союзе, то ли блоке.