Ника не спросила, почему нельзя домой, не села вместе с Зинулей в черный «Мерседес», который ждал у ворот больницы. Она даже не стала выходить через ворота, чтобы не показываться на глаза ни шоферу, ни охране. Сообщив фельдшеру и сестре, что вернется минут через двадцать, она покинула больничный сад вместе с Зинулей через дырку в заборе.

«Ох какая замечательная сцена, первая леди города вылезает через дыру в заборе. Жаль, нет видеокамеры или хотя бы фотоаппарата. Осторожно, мадам, не порвите колготки, здесь гвоздик. Ловко, ловко, ничего не скажешь. Да вы бледная какая, краше в гроб кладут. А подружка-то наша, умница. Прыг-скок, и готово. Шустрая, исполнительная. Спасибо ей, птичке. Прилетела, насвистела… Больно вам, Вероника Сергеевна? Вижу, еще как больно! Ничего, придется потерпеть. Все только начинается. Вы уж простите, придется потерпеть и пострадать. В этом нет ничего плохого. Это справедливо и благородно – страдать за правду. За мою правду. У вас она совсем другая. Вы привыкли врать самой себе. Я отучу вас от этой дурной привычки. В вашем мире, в мире так называемых нормальных здоровых людей, все врут. Себе, другим, близким и чужим, налоговой инспекции и Господу Богу…»

– Мадам, подайте, Христа ради, убогому инвалиду…

Ника вздрогнула и посмотрела вниз. На нее пахнуло нестерпимой вонью. У больничного забора сидел нищий. Он был пристегнут ремнями к маленькой плоской тележке на четырех колесиках. Безногий обрубок.

Черное, как будто закопченное, лицо. Красные, глубоко запавшие глаза. Густая щетина. На голове какие-то обмотки, то ли остатки почерневшего бинта, то ли женский платок. Дрожащая, замотанная грязной тряпкой рука тянулась вверх. Ника вытащила мелочь из кармана плаща и положила в эту руку.

– Если будете так сидеть, в самом деле лишитесь ног рано или поздно, – быстро проговорила она, – не советую…

– Наше вам спасибочки, – прошамкал нищий и скинул монету в облезлую ушанку у своей тележки.

– Слушай, ты чего, всех бомжей консультируешь? – усмехнулась Зинуля. – Мало тебе больницы?

– А, это машинально, – ответила Ника, – врачебная привычка.

– Так он что, правда с ногами? – Зинуля оглянулась на нищего, который уже улепетывал на своей каталке, ловко отталкиваясь обезьяньими длинными руками.

– Конечно, – рассеянно кивнула Ника, – он их поджимает, стягивает ремнями. Нарушается кровообращение. Ладно, Бог с ним. Куда мы с тобой пойдем? Ко мне домой ты не хочешь. А больше здесь некуда. Гриша победил на выборах. Завтра инаугурация. В этом городе меня каждая собака знает в лицо.

– Есть одно местечко, – произнесла Зинуля и весело подмигнула, – грязное, уютное и спокойное. Там тебя точно никто не узнает. Там никто ни на кого не смотрит.

– Ты что, бывала здесь раньше? – удивилась Ника.

– Нет. Никогда. Я прилетела вчера вечером. Но у меня нюх на всякие грязные уютные местечки.

Это была пельменная за вокзальной площадью. Чудом сохранившаяся «стекляшка» образца поздних семидесятых. Казалось, с семидесятых здесь ни разу не мыли стеклянные стены. Кому принадлежало это странное заведение, памятник благословенного советского «общепита», как умудрилось оно выжить в центре губернской столицы, поделенной на сферы бандитского влияния, оставалось загадкой.

– Два анонимных послания. Тебе и мне, – таинственно произнесла Зинуля и приложила палец к губам, – твое я не читала, конверт запечатан. Возможно, там есть какая-нибудь подпись типа «доброжелатель».

– Что? – машинально переспросила Ника. Шок никак не проходил.

– Мне ведь денег дали на билеты. И просили тебя разыскать. Слушай, давай сначала поедим. У меня живот болит от голода. Утром в гостинице пожевала печенья, и с тех пор ни крошки во рту. История долгая и путаная, на голодный желудок не разобраться.

– Какая история? О чем ты?

– Это связано со смертью Никиты. Давай сядем за столик, и я тебе изложу все по порядку.

– Хорошо, – кивнула Ника.

Занято было только два столика из десяти. За одним сидели работяги в спецовках, за другим – две нищие аккуратненькие бабушки. Никто даже не взглянул в сторону жены нового губернатора. Никому дела не было до случайной элегантной дамочки.

– Пельмешки будешь? – спросила Зинуля, деловито хватая засаленный пластмассовый поднос и шлепая его на решетчатый прилавок.

– Ты забыла, я их терпеть не могу.

– Да, действительно. Вареное тесто, – улыбнулась в ответ Зинуля, – ты с детства не ешь ни вареники, ни макароны, ни пельмени. Я помню, конечно, помню. Но только здесь нет больше ничего.

– Шпроты возьмите, – зевнув, посоветовала толстая раздатчица в марлевом колпаке, накрахмаленном До фанерной твердости.

Две скрюченные черные рыбки плавали на блюдечке в ржавом масле. Над этим блюдечком, за облезлым столом в уголке пельменной и распечатала Ника странный конверт. Собственно, конверт был самый обычный, почтовый, без марок и адреса. Только две буквы в уголке: «Н. Е.», написанные от руки, синими чернилами. И почему-то от этих двух буковок, которые обозначали всего лишь ее имя, «Ника Елагина», тревожно стукнуло сердце.

Внутри был листок бумага с текстом, отпечатанным на старой машинке.

"Вероника Сергеевна! Ваш давний знакомый Ракитин Никита Юрьевич найден мертвым в общежитии гостиничного типа, в комнате Зинаиды Резниковой. Следствию удобней, если смерть Ракитина будет выглядеть как несчастный случай. Но он убит. Это заказное убийство, выполненное с хитрой инсценировкой. Заказчика вы знаете. К несчастью, слишком хорошо знаете. Это ваш муж. Вам решать, ввязываться в эту историю или нет. От вас зависит, останется ли убийство «несчастным случаем».

Простите, если потревожил вас напрасно. Однако никто, кроме вас, в этом копаться не станет. Я сам не уверен, надо ли что-то доказывать, кого-то разоблачать. Слишком высокого ранга заказчик, слишком хлопотно сажать его на скамью подсудимых, особенно сейчас. Но все-таки мне кажется, ради себя самой, вам стоило бы разобраться в случившемся и отправиться в Москву как можно скорее. Еще раз простите".

Никакой подписи.

Зинуля, с аппетитом уплетая вторую порцию пельменей со сметаной, вытащила из кармана другой листок, измятый и уже порядком засаленный.

– А вот это было для меня.

К Зинуле аноним обращался сухо, деловито, перечислял по пунктам, что ей следует сделать:

"1. Здесь семьсот долларов. Этого достаточно, чтобы купить билеты на самолет Москва-Синедольск и обратно. Все, что останется, можете взять себе.

2 Вам необходимо встретиться с Вероникой Сергеевной Елагиной, вашей давней знакомой, и передать ей то письмо в запечатанном виде, без свидетелей. Веронику Сергеевну можно найти в городской больнице, в хирургическом отделении. По вторникам и пятницам она консультирует в кабинете зав.отделением с девяти до трех.

3. Оба письма, ее и ваше, не должны попасть в чужие руки ни в коем случае. При неожиданной экстремальной ситуации постарайтесь их уничтожить.

Будьте разумны и осторожны".

Ни числа, ни подписи.

– Жуть какая-то, – вздохнула Зинуля, – кстати, помянуть-то мы с тобой должны Никитку или как? Здесь только всякую гадость продают. Но я девушка запасливая, – она подмигнула и извлекла из своего потрепанного рюкзачка плоскую фляжку.

– Что это? – спросила Ника, когда в ее руке оказалась крышка от фляги и в нос ударил крепкий кисловатый запах.

– Коньячок. Давай, не чокаясь, пусть земля ему будет пухом. – Зинуля жадно припала к горлышку фляги.

Коньяк был гадкий, сивушный. Ника зажмурилась и залпом выпила. А потом заставила себя еще раз перечитать оба послания. Они были отпечатаны на стандартных листах финской бумаги, на старенькой машинке с мелким нестандартным шрифтом. Лента, вероятно, была совсем новая. Ника заметила несколько грязных пятен. Буквы получились жирно, расплывчато. "К" и "л" западали. Но имелась буква "ё", которая встречается в клавиатуре только очень старых машинок.