– Это… это… – повторял Борис Александрович, глядя на заколку, – я нашел…. принес… – В груди у него хрипело и булькало, кашель сменялся тяжелой одышкой.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – мягко сказал следователь, – у вас ведь астма, да? Вам нельзя волноваться.

За дверью послышался топот. В учительскую вбежал рыжий лейтенант с баллончиком вентолина в руке.

– Извините. Пришлось залезть к вам в карман, не тащить же сюда плащ.

Он протянул баллончик и посмотрел на Соловьева. Как ни было худо Борису Александровичу, он успел заметить, что улыбка на круглом лице рыжего лейтенанта слишком быстро сменилась серьезным, тревожным выражением. Оперативник и следователь обменялись непонятными взглядами.

– Дмитрий Владимирович, на минуту, – тихо сказал оперативник.

Они отошли в дальний угол комнаты, стали шептаться. Толстый майор направился к ним. Старый учитель видел только три спины и не слышал ни слова. Он брызнул в рот порцию вентолина. Лекарство действовало слишком медленно. Надо было расслабиться, закрыть глаза, считать про себя до ста. Но не получалось. Он, как зачарованный, смотрел на седого следователя, рыжего оперативника и толстого майора. Откашлявшись, он спросил:

– Как вы узнали мой плащ?

Голос его прозвучал тихо, сипло, но рыжий услышал и резко повернулся, успев надеть на лицо все ту же приятную улыбку.

– В учительской раздевалке он единственный мужской.

– Да, конечно. Кроме меня в школе еще двое мужчин. Учитель труда у мальчиков и учитель физкультуры. Но они носят куртки.

«Зачем я это говорю? – подумал он. – Я уже могу говорить, но сказать должен совсем не то. Мне необходимо сообщить им нечто важное. Что же? Господи, что же?» – После приступа сознание его путалось. Ему требовалось еще минут тридцать, чтобы окончательно прийти в себя.

– Борис Александрович, вам лучше? Вы уверены, что врач не нужен? – спросил следователь.

– Уже все в порядке. Спасибо.

Соловьев взял стул, подвинул его и сел совсем близко, напротив.

– Можете отвечать на вопросы?

– Попробую.

– Значит, вчера вечером к вам приходил человек, который назвал себя дядей Жени Качаловой, – напомнил следователь, – вы раньше были с ним знакомы?

– Никогда. Я даже не знал, что у Жени есть дядя. Но он объяснил, что долго работал за границей. С матерью Жени у них конфликт, и они много лет не разговаривают. Она якобы даже утверждает, что у нее нет брата.

– А брат родной, да? – уточнил рыжий.

– Да. Значительно старше нее. Лет на двадцать, наверное.

– Как, вы сказали, его зовут?

– Михаил Николаевич.

– Как имя-отчество мамы Жени Качаловой, случайно не помните? – спросил следователь.

У Бориса Александровича стало горячо в желудке, как будто он наглотался углей, а руки, наоборот, заледенели.

– Нина… – произнес он, зажмурившись, – Нина Сергеевна. Может, у них разные отцы?

– Может быть, – легко согласился следователь, – так зачем он к вам приходил?

– Поговорить о Жене. Он позвонил мне на мобильный в понедельник, часов, наверное, в восемь. Представился. Сказал, что ему необходимо срочно со мной встретиться. Я продиктовал ему адрес, он приехал.

– Вы сказали, у Жени были огромные проблемы. Так называемый дядя знал о них от нее. А вы узнали случайно. Если я правильно понял, именно поэтому вы звонили Жене и встречались с ней в воскресенье вечером, и с этим же был связан визит дяди. – Голос следователя звучал спокойно, лицо его было усталым, очень приятным. В серых глазах никакой враждебности. Наоборот, сочувствие и даже симпатия.

– А кстати, почему надо было обязательно встречаться так поздно и на улице? – вдруг спросил толстый, в форме, который раньше все время молчал.

– Не я выбирал время и место, – сказал учитель, – мне надо было с ней поговорить. Я дозванивался, ее не было в школе несколько дней.

– Почему именно с ней, а не с ее мамой, например? – спросил толстый.

– Простите, как ваше имя-отчество? Я не могу так разговаривать.

– Руководитель оперативной группы майор милиции Завидов Эдуард Иванович, – представился толстый и презрительно поджал губы.

– Да, Эдуард Иванович, – кивнул учитель, – я полностью с вами согласен. Со стороны это, действительно, выглядит странно. Подождите. Сейчас я попробую рассказать по порядку. – Борис Александрович зажмурился, жадно, глубоко вдохнул, словно приготовился нырнуть в ледяную воду. – Дело в том, что пару недель назад я случайно наткнулся в Интернете на порносайт. Марк Молох. Порнограф. Он сочиняет мерзкие рассказы и снимает детское порно. Там я увидел Женю.

Загремел звонок. Перемена кончилась. В дверь заглянула завуч старших классов.

– Извините, мне надо взять журнал. – Она проскользнула к шкафу, принялась нарочно медленно перебирать журналы, а сама смотрела на Бориса Александровича. Она даже не поздоровалась с ним.

«У меня такое лицо и такая поза, как будто я подозреваемый. Она это сразу поняла. Она знает, что меня подозревают и допрашивают».

– Борис Александрович, как вы себя чувствуете? – Голос у завуча был громкий, учительский. Она нашла наконец нужный журнал, но уходить не спешила. – Мне сказали, у вас только что был приступ. Еще бы, такое потрясение! Мы все в шоке. Может, позвать сестру, чтобы померила вам давление?

– Спасибо, Алла Геннадьевна. Я в порядке. – Ему даже удалось улыбнуться.

– Держитесь. А вы, товарищи, пожалуйста, не слишком мучайте нашего Бориса Александровича. Он, между прочим, заслуженный учитель России, школа гордится им. Дети очень его уважают и любят.

Он покраснел. Сердце глухо стукнуло.

«Господи, что это с ней? Я привык думать, что она меня ненавидит. Старый идиот!»

– Спасибо. Как там десятый «А»?

– Не волнуйтесь. У Альбиши свободный урок, она вас подменит. Ну все, мне пора.

– Алла Геннадьевна, а с моими детьми что?

– Я как раз иду к ним. Попробую провести урок, ну или просто поговорю. Они все знают, сидят тихие, как будто оглушенные. – Завуч покосилась на седого следователя и добавила с вызовом: – У Карины Аванесовой истерика после допроса.

Соловьев никак не отреагировал. Он придвинул свой стул к столу и писал что-то на разлинованных бланках, низко опустив голову.

– Простите, пожалуйста, вам пора на урок, а нам надо работать. – Толстый майор подхватил завуча под руку и проводил до двери. Напоследок она грустно улыбнулась Борису Александровичу и кивнула, мол, держитесь.

– Же… Же… – повторяла Ика, не в силах преодолеть мягкое, совсем безобидное «ня».

Она опять стала заикаться, даже хуже, чем раньше. Она думала, что уже ничего на свете не может ее всерьез напугать, огорчить, ужаснуть. Ей казалось, что все слезы она выплакала в детстве.

После выпускных экзаменов Ика приехала в Москву, но поступать никуда даже и не пыталась. Ее сразу закружила бурная Маринкина жизнь. То ли подруга, то ли прислуга, она спала в маленькой уютной комнатке при кухне, чистила, пылесосила, готовила, мыла. Когда собирались гости, ее, как равную, приглашали в гостиную. Маринка давала ей деньги на хозяйство и на карманные расходы. Качалов относился к ней доброжелательно и слегка насмешливо, все обещал поговорить со своим знакомым юристом, чтобы занялся Икиными проблемами.

Гости собирались часто, два-три раза в неделю. Ику они не замечали, она не замечала их. Первое время она жила как во сне.

Качалов часто уезжал на гастроли, Маринку брал с собой. Ика оставалась одна в огромной пустой квартире, смотрела телевизор и видик, валялась на диване, постоянно что-нибудь жевала. Она уже не могла без чипсов, сырокопченой колбасы, печенья, булочек, шоколадок, огромных бутербродов с маслом и сыром. Иногда она вставала на весы в ванной и видела, что стрелка с каждым разом все ближе подбирается к цифре «80». Но ей это было безразлично. Она продолжала пребывать в странном, тупом оцепенении. Ела, спала, гудела пылесосом, катила тележку в супермаркете, загружала стиральную и посудомоечную машину. Носила бесформенные, как мешок, джинсы, мужские ковбойки навыпуск, кроссовки. В зеркало не смотрела, даже когда умывалась и чистила зубы.