Зацепа покорно кивнул. Наверное, он бы многое отдал сейчас, чтобы на некоторое время забыть русский язык и не понимать, о чем поет кумир продвинутой молодежи.

Песня была про вылазку некрофила на кладбище. Профессор Кастрони подавился соленым орешком, закашлялся, и его чуть не стошнило. «Может быть, я понимаю все слишком буквально? Это просто ирония такая? Или, как они говорят, стеб, прикол, экстрим, фишки-мульки?»

Что бы это ни было, пришлось выйти в туалет. Там, возле умывальника, два хрупких юноши, один из которых оказался девушкой, сыпали белый порошок на карманное зеркальце.

«Кокаин!» – ахнул про себя Зацепа и нырнул в кабинку.

Когда он вернулся в зал, Жени за столиком не было. Он увидел ее на эстраде, опять в объятиях певца. Решительно встал, пошел к ним, не зная, что сейчас скажет. Просто сидеть, смотреть и ждать он не мог.

– Ник! Иди к нам, я вас познакомлю! – крикнула Женя.

У певца оказалось влажное, вялое рукопожатие.

– Я дам ему твои диски, он возьмет с собой в Рим, у него есть знакомые продюсеры! – крикнула Женя певцу по-русски, потом лучезарно улыбнулась Кастрони и обратилась к нему по-английски: – Ник, скажи этому скромному поэту, что он гений! Ну, пожалуйста, для меня, скажи ему, что ты восхищен его песнями!

– Вы хорошо поете, – произнес Кастрони покорно и тупо, – хотя я совсем не понимаю слов.

– Большое спасибо. Я обязательно подарю вам пару своих дисков, – ответил певец на скверном английском.

Женя запрыгала и радостно захлопала в ладоши.

Рядом болталась кукольная блондинка лет восемнадцати.

– Марина, моя мачеха, – представила ее Женя и оскалилась.

Был еще одышливый потный толстяк, продюсер, некрасивая хмурая девушка по имени Наташа и еще какие-то люди. Всем Женя выдала легенду о том, что профессор Кастрони – отец ее итальянской подружки. Он впервые в Москве, ему интересно, как развлекается молодежь.

Когда наконец они очутились в машине, профессор спросил синьорину, знают ли ее родители, где она бывает ночами.

– Нет. Но о тебе они тоже не знают. – Она засмеялась.

В ее смехе слышались истерические нотки. Она была странно, нехорошо возбуждена. У Зацепы перед глазами возникла юная кокаиновая парочка из клубного сортира.

– Женя, очень плохо, что ты ходишь в такие места. – Кастрони чуть не сказал это по-русски и прикусил язык.

– Почему? – Она перестала смеяться и уставилась на него.

Машина стояла на светофоре. Глаза Жени казались черными оттого, что зрачки были расширены. Пальцы, теребившие застежку сумочки, заметно тряслись.

– Там наркотики, там черт знает какая гадость.

– Не волнуйся. Я не колюсь и не нюхаю. Я даже не пью и курю совсем мало. Я хорошая девочка. – Она опять стала смеяться.

Они ехали по пустой предрассветной Москве. Зацепа испугался, что от ее надрывного смеха машина сейчас взорвется. Давно наметилась точка в будущем, когда все кончится для них, когда они расстанутся. Черный карлик. Дыра в космосе. Сейчас они неслись именно туда, к черной дыре, и Зацепа сам прибавлял скорость.

– У тебя впереди вся жизнь. Ты окончишь школу, поступишь в институт, выйдешь замуж, родишь ребенка, – бормотал профессор, – ночные клубы, их обитатели, пьяные, обкуренные бездельники – это все не для тебя. Ты умная, чистая девочка, ты должна понимать, насколько это опасно и разрушительно.

Старый дурак Кастрони гнал машину к Черемушкам, произносил невнятные монологи и думал только о том, как они окажутся в их волшебном гнездышке, как он ее, нервную, горячую, разденет. А что будет завтра, не важно.

Осторожный Зацепа предчувствовал беду.

– Куда ты поворачиваешь? – вдруг крикнула Женя. – Я же просила отвезти меня к папе!

– Нет. Ты не просила, – растерялся Кастрони, – мы об этом вообще не говорили. Я думал…

– Ничего ты не думал! Я устала, ясно тебе? Я хочу спать. А ты не дашь мне спать, если мы поедем в Черемушки!

Свидание не состоялось. Бедняга Кастрони чувствовал себя обманутым. Никакой награды за ужасный вечер в клубе, за некрофильские песни и сцены объятий его синьорины с певцом он не получил. Треск от падающих, разваливающихся декораций потом еще несколько суток не давал ему уснуть.

…– Колюня, солнышко, давай теперь спокойно поужинаем? – Зоя закинула в багажник пакет с обновкой. – Тут есть отличное местечко.

«Конечно, – усмехнулся про себя Зацепа, – иного я и не ждал».

«Местечко» оказалось тем самым рестораном, куда его привела Женя в день их знакомства и куда потом они еще приезжали обедать, в последний раз это было всего лишь десять дней назад.

Дима отодвинул тарелку с остывшим рассольником, ковырнул картофельное пюре, отрезал кусок курятины. Мясо оказалось жестким и жилистым.

– Вам надо было взять судачка. Он вполне съедобный, – произнес у него за спиной знакомый низкий голос, – приятного аппетита. Я все-таки решил к вам подсесть. Не прогоните?

Профессор Гущенко поставил на стол чашку кофе и сел напротив Соловьева. Откуда он взялся, непонятно. Только что казалось, что в обеденном зале вообще никого нет.

– Дима, у вас такой унылый вид. Это из-за курицы или из-за совещания?

– Все вместе, Кирилл Петрович.

– Да, – кивнул Гущенко, – у меня тоже скверное чувство. Особенно неприятно, что мое замечание о фантазиях было принято как намек на некомпетентность доктора Филипповой. Между тем я имел в виду не только ее, но всех нас, всю группу. Мы ведь тогда совсем запутались с этим Молохом. Разогнали нас, как двоечников. Может быть, и поделом. А вы, если я правильно понял, считаете, что это опять он?

С трудом дожевав кусок курицы, Дима хлебнул яблочного соку.

– Да, Кирилл Петрович. Я уверен, это он.

Гущенко откинулся на спинку стула и посмотрел в окно.

– До чего гадкая погода. То заморозки, то дождь. Все никак весна не наступит. Скажите, Дима, вы хорошо помните профиль, составленный доктором Филипповой?

– Ну в общих чертах помню. А что?

– Советую перечитать на досуге. На мой взгляд, там есть кое-что любопытное. Нет, я не об идее миссионерства, это как раз ее главная ошибка. Но вот в чем она была права, так это в том, что Молох в силу своей профессии как-то связан с детьми, с подростками. Детский врач. Тренер. Учитель. Правда, это больше относится к нынешнему варианту.

У профессора зазвонил мобильный. Он извинился и, прежде чем ответить, сказал:

– Вы будете брать себе кофе? Заодно для меня возьмите еще чашечку.

Дима встал и отправился к буфетной стойке. Народу в зале было совсем мало. Пока буфетчица готовила эспрессо, он слышал, как Гущенко говорит в трубку:

– Нет. Электрошок без меня не делайте. Ни в коем случае. Переведите его в бокс. Не надо пока ничего колоть. Просто наблюдайте. Да? Неужели мать? Очень интересно. И когда она объявилась? Надо же! Ну пусть приходит. Я пока в управлении. Нет, уже не совещаюсь. Обедаю. Через час, не раньше. Почему? Я охотно с ней побеседую.

Когда Соловьев вернулся с двумя чашками, профессор убрал телефон.

– Да, очень грустная история, – он посмотрел на Диму, вздохнул, достал из пачки сигарету, – мальчишка, студент, накачался какой-то синтетической дрянью и зарезал своего соседа по комнате в общежитии. Двадцать пять ножевых ударов. Сосед, видите ли, одержим дьяволом. Вот теперь этого, с позволения сказать, экзорциста прислали к нам на экспертизу. Мать из Бердянска приехала, а он только вчера уверял меня, будто круглый сирота. Ну да ладно. Мы с вами говорили совсем о другом. Знаете, существует стойкое убеждение, и у нас, и на Западе, что серийник никогда не трогает тех, с кем давно и хорошо знаком. Мне кажется, в этом заключалась наша главная ошибка с Молохом.