Он узнал своего бывшего ученика, но не мог разглядеть, кто с ним рядом.

— Не волнуйтесь, мой дорогой учитель, — успокоил хозяина Штраус, — это отряд личной охраны рейхсфюрера. У вас сегодня такой торжественный день и такой высокий гость. Поздравляю, — он наклонился и поцеловал побледневшего профессора в щеку.

— Отто, я рад. Не ожидал, — растерянно промямлил Лах.

— Поздравляю вас, дорогой профессор, — широко улыбнулся Гиммлер, сверкнул в темноте безупречными белыми зубами и пожал дрожащую руку хозяина.

Вслед за нежданными гостями в дом был внесен крупный плоский прямоугольный предмет, обернутый алой тканью со свастикой. Два эсэсовца бережно поставили его на диван в гостиной, выбросили вперед руки в нацистском приветствии, щелкнули каблуками и застыли у двери.

В просторной, красиво обставленной гостиной собралось человек двадцать. Мужчины во фраках, дамы в вечерних туалетах. При появлении Гиммлера и Штрауса стало страшно тихо. Тишину нарушал только шорох дождя за окном.

Среди гостей было несколько военных, офицеров Абвера, но большинство штатские, университетская профессура. Штраус со спокойным любопытством разглядывал собравшихся, каждому заглянул в лицо. Гиммлер, в отличие от него, был слегка смущен, прятал глаза за сверкающими стеклами пенсне. Никто, ни единый человек, не поднял руку в нацистском приветствии, не сказал «Хайль Гитлер!».

У одной из дам накренился бокал. Красное вино текло на платье. Она не замечала этого. Сколько продлилась бы немая сцена, неизвестно, но нарушил ее внезапный грохот и звон разбитого стекла. Молоденькая горничная уронила поднос.

— Добрый вечер, господа! — громко произнес Штраус. — Я вижу, вы слегка удивлены? Расслабьтесь, продолжайте веселиться. Мы с господином рейхсфюрером сами не ожидали, что приедем поздравить дорогого профессора, моего любимого учителя. Но мы оба в Мюнхене, и наш единственный свободный вечер так удачно совпал с юбилеем профессора!

Он взял Гиммлера под руку и подвел его к красивой белокурой девушке в голубом платье.

— Познакомься, Гейни. Это Софи, дочь профессора. Я помню ее маленькой девочкой. Смотри, какая выросла красавица.

Гиммлер улыбнулся, крепко пожал руку Софи.

— Очень приятно, — пробормотала девушка, — такой замечательный сюрприз. На улице ужасная погода.

— В Мюнхене весной всегда дождь, — заметил кто-то из гостей.

— Господин рейхсфюрер, вы не могли бы издать специальный указ, чтобы хоть иногда в нашем городе весной выглядывало солнце? — к Гиммлеру подошла высокая яркая брюнетка лет тридцати и взяла его под руку. — У вас такой усталый вид! Очень мило, что вы приехали.

Напряжение потихоньку растаяло. Незваные гости вели себя свободно, шутили, были приветливы со всеми. Штраус принялся ухаживать за Софи, засыпал ее комплиментами, вспомнил, что в детстве она отлично рисовала, спросил, рисует ли сейчас.

Они оказались вдвоем в кабинете Софи. На столе стояли два бокала с вином. Пока Софи доставала папку со своими акварелями. Штраус вылил в ее бокал прозрачную жидкость из маленькой пробирки. Она ничего не заметила. Они выпили за здоровье ее отца. Потом Штраус предложил ей папиросу из своего портсигара. Он посмотрел ее нежные пейзажи и натюрморты, похвалил, они еще немного поболтали и вернулись в гостиную.

Вечер продолжался мило и непринужденно. Хозяин увлекся разговором со Штраусом о перспективах современной генетики. Когда-то Отто был одним из самых любимых его учеников. Профессор сначала старательно обходил тему, которая очень его беспокоила, но, выпив еще вина, решился:

— Отто, я задам тебе вопрос, ты можешь не отвечать. Но я все-таки спрошу. Это правда, что ты тоже проводишь эксперименты на живых людях? Я много слышал об этом, но, честно говоря, не верю. Кто угодно, только не ты.

— Почему, профессор? — Штраус удивленно поднял брови. — Почему кто угодно, только не я?

— Потому, что ты талантливый врач, ученый. Талантливый человек не может быть безжалостным.

— Интересная мысль, — кивнул Штраус.

К ним подошла маленькая полная дама с рыжими кудряшками, кокетливо улыбнулась и обратилась к Штраусу.

— Простите, Отто, меня мучает любопытство. Что вы подарили профессору?

— Ах, да! — спохватился Штраус, легонько хлопнул себя по лбу, встал и громко окликнул Гиммлера.

— Гейни! Мы забыли о подарке!

Гиммлер тоже встал и кивнул двум эсэсовцам.

Они подошли к дивану и осторожно распеленали непонятный прямоугольный предмет. Все, кто был в гостиной, замерли. Все смотрели, как упала красная ткань со свастикой и появилась написанная маслом фигура Адольфа Гитлера. Это был парадный портрет, в мундире, с железным крестом, на фоне каких-то неопределенных лиловых гор.

Штраус, Гиммлер и двое эсэсовцев одновременно вытянулись, выбросили вперед руки, хором рявкнули «Хайль Гитлер!». Никто из гостей не последовал их примеру. Опять стало тихо. Все стояли и молча смотрели на портрет.

— Спасибо, Отто, — сказал профессор, — благодарю вас, господин рейхсфюрер.

Сзади послышался странный глухой стук и высокий женский голос прокричал:

— Не надо! Папа, я прошу тебя, остановись, не делай этого! Они убьют тебя и всех нас!

На ковре, в неловкой позе, сидела Софи. Длинные светлые волосы растрепаны, помада смазана. Юбка задралась, видны края шелковых чулок и резиновые подвязки. В руке был зажат маленький дамский пистолет. Девушка медленно поднесла дуло к своему виску.

— Пожалуйста, не надо, папа! Я не хочу, чтобы тебя убили! — по щекам текли слезы.

— Что с тобой, Софи? — профессор хотел кинуться к дочери, но Штраус удержал его, крепко схватив за руку, выше локтя.

— Отто, в чем дело? Отпусти меня! Софи, детка, ты пьяна! Кто-нибудь, отнимите у нее пистолет!

— Нет, мой дорогой учитель. Она не пьяна. Ее просто мучает совесть.

Штраус выпустил профессора, но он больше не двинулся с места. Рядом с ним оказался эсэсовец. Когда люди в гостиной слегка опомнились и огляделись, они обнаружили, что эсэсовцев уже не двое, а штук десять.

— Что изменят ваши листовки и надписи на стенах? Ради чего так рисковать? Умоляю, не надо! Осталось терпеть совсем немного, скоро кончится этот кошмар!

Софи кричала так надрывно, что у Штрауса заныл затылок. В последнее время он чувствовал себя неважно, его раздражали громкие резкие звуки. К тому же опять стала пульсировать правая рука, и раскалился перстень. Он так увлекся спектаклем, что не сразу заметил это.

— Они нас всех арестуют! Я не выдержу пыток! Я не выдержу, если они станут пытать тебя! Лучше сейчас, сразу, без мучений! — кричала Софи.

Дуло переместилось от виска к груди.

Гости наблюдали молча. Никто не смел сказать ни слова. Отто Штраус стоял рядом с Гиммлером. Оба в идеально сшитых черных фраках, в галстуках-бабочках. Волосы слегка смазаны бриолином.

— Тридцать минут назад она получила дозу моей сыворотки правды вместе с питьем и выкурила папиросу с коноплей. Она не знает об этом, — прошептал Штраус, склонившись к Гиммлеру.

— Ты использовал гипноз перед этим? Почему она хочет застрелиться? — спросил Гиммлер.

— Никакого гипноза. Только мой эликсир и конопля.

— Папа, мне страшно! Я не могу спать, мне снятся кошмары! Если бы мама была жива, она бы никогда не позволила! Ты большой ученый, политика не твое дело! — кричала Софи

— Прежде чем она застрелится, надо ее допросить, — прошептал Гиммлер на ухо Штраусу.

— Пистолет не заряжен, — улыбнулся Штраус и слегка помассировал себе затылок, — не спеши, Гейни.

— Прекратите это! — истерически выкрикнула рыжая толстуха. — Разве вы не видите, ему плохо?

Лицо Эрвина Лаха стало багровым, глаза выкатились из орбит, он тяжело, хрипло дышал, повиснув на руках у двух эсэсовцев.

— Ладно, Гейни, — тихо сказал Штраус, — пора заканчивать вечеринку. У него сердечный приступ. Прежде чем он умрет, он должен все рассказать.

Стиснув зубы, Василиса наблюдала, как эсэсовцы выволакивали из особняка нарядных гостей, как тащили по грязи Софи. Она продолжала кричать, и солдат ударил ее прикладом в лицо.