— Шама, она дура, ваще, блин! — заявил Серый, когда они остались на минуту вдвоем.

— Не понял! — шепотом рявкнул Приз. — Скажи то же самое, только приличными словами.

— Шама, я могу любыми словами сказать, но проблема не уйдет. Она дура. Зачем ты вообще ее во все это впутываешь?

— Ни во что я никого не впутываю. Она ничего не знает. Я просто хочу помочь своему бывшему учителю. У него тяжело больна внучка, и нет денег на хорошую сиделку. Но он очень гордый, денег у меня не возьмет и не позволит, чтобы я за него платил сиделке. Вот я и придумал такой благородный ход.

— И она тебе поверила? — Серый криво усмехнулся.

— Разумеется.

— Ну вот, я ж говорю, дура!

— Ничего, ничего, — успокаивал себя Приз, когда они, наконец, выкатились из квартиры, — терпеть этот бред придется еще довольно долго, но все когда-нибудь кончается. Сейчас главное — перстень. Я придумал хороший план, тихий и безопасный. Он должен сработать. Ох, Серый! Не понимаешь, мразь, что настанет момент, когда будет довольно одного моего слова, чтобы от тебя мокрого места не осталось. И от тебя, и от Михи. А потом дойдет очередь до Лезвия. Простите, пацаны, — он посмотрел в зеркало, очень печальным взглядом. Он представил, как красиво, торжественно будут хоронить его ближайших друзей. Оркестр. Военный салют. Горы цветов. Представил — и прослезился. Простите, пацаны!

Что делать? Настоящий диктатор, добившись власти, вынужден уничтожать тех, с кем начинал. Наступает момент, когда не должно существовать людей, которые помнят тебя жалким и слабым, которые могут сказать тебе «ты».

Приз продолжал смотреть в зеркало и горько, искренне плакать. Натуральные соленые слезы обильно текли по его щекам.

Сергей Павлович Дмитриев до приезда корреспондентки с фотографом ужасно переволновался. Он нашел в справочнике несколько телефонов служб, по которым можно было вызвать доктора на дом. И узнал, что визит доктора (только визит!) стоит от тысячи рублей до двух тысяч. Сейчас таких денег у него не было.

Нет, Сергей Павлович не нищенствовал. Разные случались в жизни периоды. Иногда удавалось получать вполне приличные суммы. Каждый раз он говорил себе, что вот, пока денег много, надо отложить что-то на черный день. Купить самое необходимое, решить накопившиеся проблемы: погасить задолженность за квартиру, за телефон, вернуть долги приятелям, купить пару приличных зимних ботинок, брюки, новый чайник, кое-что из белья, поменять смеситель в ванной.

Он садился за стол с карандашиком и начинал подсчитывать. Получалось, что после всех неотложных трат должна остаться пара-тройка сотен долларов. Но почему-то всегда этот остаток существовал только на бумаге. Стоило начать тратить, и уходило все, до копейки. Сергей Павлович попадал в очередную финансовую дыру.

Именно в такой дыре он находился сейчас. В бумажнике лежала последняя сотня рублей с мелочью. Две сотни остались на сберкнижке. Дней через десять должна была прийти жалкая пенсия от Союза кинематографистов. Потом маячили на горизонте кое-какие выплаты за ретроспективный показ его старых фильмов по нескольким телеканалам. Но когда выплатят, сколько и выплатят ли вообще, он точно не знал. И, как назло, на дворе был август, все его немногочисленные приятели, у которых он мог бы попросить взаймы, разъехались, кто куда.

Сказать внучке, что сегодня, сейчас, денег на врача у него нет, было нестерпимо стыдно. Получалось, что он забрал ее из больницы, взял на себя ответственность, а лечить ему Василису не на что.

После завтрака она опять уснула. Она вообще очень много спала, что вполне естественно для ребенка после таких тяжелых потрясений. Повязки с ее рук и ног Сергей Павлович снял, промыл ожоги в растворе фурацилина, как научили его в больнице, попытался забинтовать, но ничего не вышло.

— Пусть немного на воздухе все подсохнет, — сказал он, — так быстрее заживет.

Василиса не возражала. Она зевнула, свернулась калачиком на чистой простыне и тут же заснула. Дверь в кабинет он на всякий случай оставил приоткрытой.

«У кого же занять денег? Я и так много должен Маше. Пятьдесят долларов она дала врачу, тысячи две рублей потратила в супермаркете и в аптеке, столько всего накупила. Где, в какой стране возможно, чтобы режиссер моего уровня жил как нищий? Стыдно. Мне стыдно, а не им, хотя я, в общем, ни в чем не виноват. Но это все эмоции. Надо вернуть деньги Маше и еще где-то достать».

Сергей Павлович растерялся, расстроился, и, пока он думал, как выйти из этого дурацкого, унизительного положения, в дверь позвонили.

На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. У нее было милое, яркое лицо. Она даже напомнила ему какую-то известную итальянскую звезду шестидесятых.

— Марина, — представилась она. Сергей Павлович по своей старой привычке поцеловал ей руку.

За спиной у нее маячил плечистый мужик с лицом мрачным и даже немного ублюдочным. В руках он держал большую сумку, в которой была фотокамера.

— Познакомьтесь, это Сережа, наш фотограф, — сказала Марина и улыбнулась очень приятно, тепло.

— А что он у вас такой мрачный? — спросил Сергей Павлович, когда они с Мариной прошли в комнату, а фотограф остался в коридоре, разбирать свое оборудование.

— Он просто стесняется, — объяснила Марина, — как ваша внучка себя чувствует?

— Спит. Она пока очень слабенькая.

— Сколько ей лет?

— Семнадцать. Зовут Василиса.

— Замечательное имя. Что же с ней случилось?

Сергей Павлович в нескольких словах объяснил, что Вася поехала с друзьями за город, попала в зону пожара, у нее ожоги кистей рук и ступней.

— Ну, если все так серьезно, может, лучше в больницу? — участливо спросила Марина.

— Я ее только вчера вечером оттуда забрал. Лучше дома, — ответил Дмитриев.

— А где ее родители?

— За границей, — Сергей Павлович нахмурился. Ему не хотелось обсуждать эту тему. — Марина, о чем будет интервью? Вы хотите поговорить о моих старых фильмах или вам интересно узнать мое мнение о сегодняшнем кино, вернее о том, что сегодня называют новым российским кино?

— Мне интересно все. Давайте сядем где-нибудь и начнем.

Хорошо, что Дмитриев успел прибрать на кухне. В гостиной творилось что-то ужасное, все раскидано, на диван сесть невозможно, торчат пружины, одно кресло косое, отвалилось колесико. На другое навалена стопка старых газет и журналов, такая пыльная, что страшно прикоснуться. В кабинете спит Василиса. Остается только кухня. Единственное место, где не стыдно принимать людей.

Марина оказалась отличной журналисткой, умным, приятным собеседником. Она умела задавать вопросы, умела слушать. К тому же была очень красивой женщиной. Пока они беседовали, фотограф Сережа щелкал Сергея Павловича, тактично, незаметно, только изредка подавая короткие реплики:

— Головку, пожалуйста, чуть левей. Вот так. Спасибо. Снимаю.

Пока Марина меняла кассету в диктофоне, он попросил разрешения заглянуть в другие комнаты.

— Мне нужно сделать несколько картинок на разном фоне.

— Простите, у меня не убрано, — смутился Дмитриев.

— Ничего страшного, — ответила за фотографа Марина, — у творческого человека редко бывает идеальный порядок в квартире. Не волнуйтесь, Сережа найдет возможность снять красиво.

— Ну хорошо, — согласился Дмитриев. — Только, пожалуйста, тихо, особенно в кабинете. Там моя внучка спит.

— Да, кстати, — сказала Марина, когда фотограф удалился, — если я правильно поняла, вы сейчас один с внучкой. Вам кто-нибудь помогает?

Дмитриев смутился. Вопрос был очень и очень актуальный. Но не хотелось жаловаться и посвящать постороннего человека в свои трудности.

— Я просто знаю, как сложно в наше время найти квалифицированную сиделку. Сама недавно столкнулась с такой проблемой.

— Сиделку? — переспросил Дмитриев удивленно.

Этот вариант ему в голову еще не приходил.

— Конечно! Если у вашей Василисы ожоги кистей рук и ступней, она же совершенно беспомощна. Есть моменты, в которых вы не можете ей помочь. — Марина тактично понизила голос. — Ну, самые элементарные гигиенические процедуры, понимаете? Она все-таки взрослая девочка, а вы, хоть и родной дед, но мужчина. Нужна сиделка, женщина, раз нет рядом мамы или бабушки.