Он исчезал через неделю, потом появлялся месяца через три. Она рассказывала сказки серому майору. То ли майор был недостаточно прозорлив, то ли сказки были слишком похожи на правду, но ничего страшного не происходило. Алисе верили.

За ней ухаживали приличные, надежные молодые люди. Ее звали замуж. Она не хотела. Но не из-за Карла. Она знала, что не сможет бросить папу и никто чужой не выдержит рядом тяжело больного, безнадежно пьющего человека.

Представить совместную жизнь с Карлом было невозможно. Он никогда не заикался об этом, оба заранее знали – ничего не выйдет. Эта тема была у них как бы под запретом по взаимной молчаливой договоренности.

Год назад у Юрия Владиславовича случился второй инфаркт. Ей сказали, что надо готовиться к худшему и надежды нет. Она выхаживала отца, сначала в реанимационном отделении, потом дома. Он выжил. У нее началась обратная реакция – тяжелая, затяжная депрессия.

И тут появился Карл. Впервые ей всерьез, по-настоящему не хотелось его видеть. Совсем не хотелось. Она вешала трубку, когда слышала его голос. Она не открыла дверь, когда увидела его через «глазок» с большим букетом. Она знала он может простить, пропустить мимо ушей любые, самые резкие слова. Но молчание, запертая дверь оскорбят его по-настоящему. Он исчезнет. Все кончится.

– Я барон фон Майнхофф, последний барон. Я имею право судить и делить, по голосу было слышно, что он тоже пьян.

– А я князь, если хочешь знать. Я Воротынцев, мать твою! – орал отец. Мой род древнее твоего варварского баронства. Когда мой прадед женился на немке, урожденной фон Раушенберг, курляндской баронессе, это было почти мезальянсом. Вообще, вся история России – это сплошной мезальянс, неметчина. Вы нами правили триста лет, а все мало вам! Революцию нашу вы оплатили. Кто давал деньги большевикам? Кто пропустил Ленина в Петроград и оплатил ему проезд в мягком вагоне? – Юрий Владиславович шарахнул кулаком по столу. – Барон! Ты, Карлуша, сопляк из гитлерюгенда, а не барон! Спесь – первый признак плебейства! Спесь и снобизм! Это свойственно лакеям, нуворишам и партийным работникам!

Повисла тишина. Было слышно, как льется водка в стаканы.

– Значит, в тебе, Юра, княжеская кровь? – тихим, совершенно трезвым голосом спросил Карл. – А прабабка была курляндской баронессой? Ты не шутишь?

– Ничего ты не понял, Карл. – Юрий Владиславович печально покачал головой. – Для меня нет разницы, какая кровь. Третья группа, отрицательный резус. Остальное не важно. Дед был белым полковником, отец – красным рядовым, потом стал врагом народа, сгнил на Колыме как честный зек сталинского призыва. Все. Хватит об этом. Лисенок, свари нам картошечки.

Алиса стояла в дверном проеме, прислонившись к косяку.

– Папа, ложись спать. Поздно уже. Тебе, Карл, пора уходить.

– Я у вас ночую, – сообщил Карл.

– Нет, – она покачала головой, – ты ночуешь в гостинице.

– Доченька, мы уже договорились, он поживет у нас дней пять. Я раскладушку поставлю в своей комнате, – Юрий Владиславович слил последние капли водки к себе в стакан, – у него неприятности.

– Папа, ну какое тебе дело до его неприятностей?

– Не смей! Человек пришел к нам в дом! – Отец опять шарахнул кулаком по столу, но не сильно, и тут же поморщился, схватился за сердце. – Мне дела нет, что там у вас с ним было. Он мой гость, у него проблемы…

Последние слова он проговорил отрывисто, тихо. Губы побелели, на лбу выступили крупные капли пота.

Он покачнулся на табуретке. Карл вскочил, успел подхватить его.

– Ничего, доченька, не пугайся… немножко совсем заныло, сейчас пройдет. Карлуша, помоги мне до койки дойти.

Приступ был не сильный. Нитроглицерин снял боль. Алиса не стала вызывать «Скорую». Через двадцать минут Юрий Владиславович мирно похрапывал. Карл курил на кухне.

– Ты серьезно собираешься жить у нас пять дней? – спросила Алиса, усаживаясь напротив.

– Да. Ты ведь не выгонишь бедного Карлушу на улицу, в лапы КГБ? А, Лисенок, не выгонишь?

– Не называй меня так, – она поморщилась, – ты пока еще не член семьи. А что касается КГБ, то именно здесь они тебя и будут искать в первую очередь. Она поднялась и стала убирать со стола. – Карл, я устала играть в эти игры. Хватит с меня.

– Потерпи еще немножко. Мы скоро уедем отсюда.

– Мы?

– Да. Я приехал за тобой. Мне надо решить здесь кое-какие проблемы, сделать тебе загранпаспорт. Я забираю тебя в Германию. Я на тебе женюсь, Алиса.

Она застыла у раковины с грязной тарелкой в руках.

– Нет, Карл. Я не могу… не хочу.

– Можешь и хочешь! – Он засмеялся, подошел сзади, обнял ее. – Бросьте эти глупости, фрау фон Майнхофф. Я уже все решил, и вам, милая фрау, ничего не остается, как сказать свое нежное «да».

– Нет, Карл, – она передернула плечами, – я слишком устала и перенервничала сейчас, чтобы обсуждать такие серьезные вещи, но, в общем, и не надо ничего обсуждать. Я не выйду за тебя замуж. Ты темная неопределенная личность, шпион, бандит, неизвестно кто. Ты немец, наконец, а я русская. У меня папа больной, никому, кроме меня, он не нужен. Мы с тобой совершенно не подходим друг другу.

Она говорила и ожесточенно терла губкой тарелки, с грохотом ставила их в сушилку.

– Да! О, да, фрау Майнхофф, я не сомневался, что вы ответите мне согласием! Их либе дих, и вы меня тоже! У нас родятся чудесные красивые киндеры, о, я, натюрлих, майне либе. Мы будем жить долго и счастливо. – Он держал ее за плечи, зарывался лицом в ее волосы, скользил губами по шее, по затылку, смеялся в ухо и мешал мыть посуду.

– Перестань, Карл. Я серьезно… Перестань, не придуривайся…

– Лисенок, я тебя люблю, – он протянул руку, выключил воду, схватил Алису в охапку, – не возражай мне, Лисенок. Никогда мне не возражай. Я все равно умней и сильней, – он зажал ей рот своими горячими губами.

Из КГБ не звонили. Утром, по дороге на работу Алиса тревожно оглядывалась по сторонам, все время ждала, что рядом остановится машина. Но ничего не происходило. С девяти до шести она стояла за чертежной доской в своем конструкторском бюро.

– Ты так всю жизнь хочешь? С девяти до шести, за девяносто рублей в месяц? Ты посмотри на себя в зеркало! С таким лицом, с такой фигурой гнить в этой серости, в жалкой клетушке из двух комнат… Что тебе здесь светит? Очень скоро у вас в России все полетит вверх тормашками. Система прогнила изнутри, и, когда она рухнет, вонючие обломки посыпятся на ваши головы. Исчезнет еда. Введут карточную систему. Ты знаешь, что такое крушение империи? Это прежде всего голод, разруха, озверелые толпы на улицах. А потом по Москве пойдут танки, прямо по толпе, по людям. Вами всегда правили воры, но прежде они хотя бы стыдливо прикрывали свой срам фиговыми листочками коммунистической идеологии. Те, которые придут после них, срама не прикроют. Здесь, у вас, будет стыдно и страшно жить. Вы, русские, – суицидальная нация. Вы просто не умеете жить прилично, по-мещански, по-бюргерски. Я сам ненавижу тупой бюргерский быт, но он все-таки приличней вашего свинства.

Карл держал ее за плечи. Они стояли у большого зеркала в ее комнате. За стеной был слышен папин храп. Ледяной ноябрьский ветер бил в стекла. Батареи

Были чуть теплыми. За окнами стоял густой, тяжелый мрак.

– Мне завтра рано вставать, Карл. Я уже все тебе сказала.

– Ты врешь, Алиса. Ты врешь самой себе. Да, ты любишь своего отца, это я могу понять. Но ведь не настолько, чтобы хоронить себя здесь заживо.

– Я и не хороню. Я живу своей жизнью. Это родина моя, в конце концов…

– Ой, какие мы патриотки, ой, фрейлейн, я тронут до слез. Это тебя серый майор Харитонов научил так горячо любить советскую родину? Прислушайся, что там шепчут тебе твои благородные гены? В тебе, между прочим, голубая княжеская кровь и четверть немецкой, баронской. Я видел альбомы с вашими старыми семейными фотографиями. Твой отец неплохо знает историю рода до седьмого колена и очень сожалеет, что ты совсем не интересуешься своими княжеско-баронскими корнями.