— Вы серьезно это говорите? — Вера чуть склонила голову набок и посмотрела на него внимательно. Она была без очков и от этого сильно щурилась.

— А разве можно такое говорить не всерьез? Ну сами подумайте, зачем? Какая у меня может быть корысть? Единственная моя корысть — вы сами, Верочка…

— Это замечательно, честное слово! — Вера опять засмеялась. — Скорее всего, вы преувеличиваете, но слушать — одно удовольствие.

— Я не преувеличиваю, — он протянул руку через стол и коснулся Вериных пальцев, — просто я привык называть вещи своими именами. Когда я вас увидел, у меня даже голова закружилась. Я испугался одного: вдруг вы замужем? Впрочем, если бы вы были замужем, я бы вас отбил, увел, похитил, что-нибудь придумал.

Вера осторожно убрала руку из-под его горячей ладони. Она была совершенно спокойна. Не то чтобы этот Федор ей ни капельки не нравился. Нет, нравился, но и немного пугал, как-то настораживал, она не могла понять, чем именно. К тому же почти весь запас сильных чувств был израсходован на другого человека. Она устала от переживаний, слишком часто ее сердце останавливалось, потом начинало дико стучать, лицо заливалось краской.

— Вы как будто заморожены. Кто-то сильно обидел вас? — спросил он, требовательно заглядывая ей в глаза.

— Почему вы так решили? Никто не обижал. Я не замороженная, я в принципе не очень эмоциональный человек, — соврала Вера.

— И все-таки мне кажется, кто-то сделал вам больно. Больше такого не будет. Я вам это обещаю. Пока я рядом, никто вам больно не сделает. Я вижу, вас обижали, вас не любили так, как вы того заслуживаете.

— А как я заслуживаю? — Вера отхлебнула кисловатого терпкого вина.

«Что-то не то, — думала она, — он говорит как герой сериала. Однако слушать почему-то приятно. Если честно, никто ничего подобного мне не говорил. Пусть это отдает дурной патетикой, но ведь на самом деле такие вот внезапные чувства сложно сформулировать, а сериалы сейчас все смотрят, и в каждом доме сладкие сопли с телеэкранов льются. Человек, даже если сам специально не смотрит, все равно поневоле получает свою ежедневную порцию, впитывает эту лексику, думает, что так и надо разговаривать в жизни. Впрочем, может, я ничего не понимаю? Может, я и вправду замороженная? Чтобы оттаять и прийти в себя, мне нужен такой вот красивый роман, сладкая сказка. У меня не было ни одного мужчины, кроме Стаса. А мне уже тридцать. Сколько еще осталось женского века? Каждый раз, когда с кем-то другим доходило до серьезных отношений, Стас налетал, как коршун, говорил, что погибнет без меня, что все у нас будет по-другому, и я верила. Потом некоторое время все действительно было по-другому. Стас делался нежным, внимательным, у нас начинался медовый месяц. Недолгий, но медовый… Интересно, налетит ли он, как коршун, на этот раз? И что будет? Охранник Федор не похож на прежних моих ухажеров…»

Официант между тем уставил стол закусками — семга, черная икра, огромные тигровые креветки. Верочка, глядя на все это великолепие, тихонько присвистнула:

— А вы, Федор, оказывается, еще и богатенький Буратино? Неужели охранники так много получают?

— Как вам сказать? Зависит от того, кого охраняешь. Я получаю средне. Но сегодня у меня праздник.

— День рождения? Он вдруг засмеялся, весело и заразительно.

— Нет, день рождения у меня в январе. Мой праздник — вы, Верочка. Я всегда мечтал встретить именно такую женщину, с такими волосами, глазами, с такой улыбкой. Но дело даже не в этом, то есть не во внешности, а в чем-то совсем другом. Я просто чувствую, вы — моя женщина.

— Ого! Даже так? Мой фасончик, мой размерчик. Заверните! — Вера достала еще сигарету, он щелкнул зажигалкой.

Он уже не смеялся. Глаза его уперлись в Веру, и появилось в них что-то жесткое, неприятное.

— Я вас обидела, Федор? Простите.

— Нет, Верочка, вы не можете меня обидеть. Я понимаю, вам трудно поверить, что я вот так, сразу, влюбился в вас, но я ничего с этим поделать не могу. Наверное, вы здорово обожглись в жизни, но я не виноват в этом. Я тоже обжигался, и мотало меня так, что вы даже представить не можете. Я понимаю, мы с вами очень разные люди. У меня нет высшего образования, я вырос без отца, мама моя работала судомойкой в грязной столовке, всю жизнь я видел вокруг только грязь, гадость, предательство, пьяные рожи. А вы похожи на ангела, поэтому не смейтесь надо мной.

«Когда-то давно Стас тоже сказал мне, что я похожа на ангела, вернее, на рембрандтского херувима. А Федор наверняка даже не знает, что в Голландии в первой половине семнадцатого века жил художник Рембрандт… Впрочем, нет, он совсем не такой темный и уж точно не дурак».

— Я тоже выросла без отца, — серьезно сказала Вера, — а высшее образование здесь ни причем. Просто чем старше становишься, тем тяжелей веришь в серьезные чувства, особенно когда они вспыхивают так внезапно. Я вовсе не смеюсь над вами, ничего подобного. А вы, оказывается, обидчивый человек?

— Ну, есть немного. — Он мягко улыбнулся и налил в свой пустой бокал каплю белого вина. — Может, выпьем на брудершафт?

— Выпьем, — кивнула Вера.

Он встал, подошел к ней совсем близко, наклонился. Пить брудершафт в такой позе ему было не очень удобно. Быстро отхлебнув из своего бокала, он прикоснулся губами к Вериным губам. Опять на Веру повеяло чем-то жарким, напряженным, жутковатым, но одновременно головокружительным.

«Я как будто одичала, храня верность своему Зелинскому, — подумала она, а драгоценный Стас между тем любит меня, только когда я ускользаю. Так почему бы не ускользнуть всерьез? Такой подходящий случай… Приятно ведь, когда перед тобой рассыпаются в признаниях, кормят икрой и шашлыком из осетрины. Зачем загадывать, как все сложится? Вот узнаю получше этого Федора, привыкну к нему, сумею оценить его горячие чувства, отвечу взаимностью. Почему нет?»

— Может, погуляем немного? — спросил он, когда они вышли из ресторана. До дома два шага, но так не хочется расставаться.

— Поздно уже, Федор.

— Ну хотя бы до бульвара, и сразу обратно. Надо ведь перед сном подышать воздухом.

— Хорошо, до бульвара и обратно можно.

Они прошли несколько кварталов. В загазованном центральном микрорайоне большой старинный бульвар был единственным тихим и зеленым местом. Он находился в пятнадцати минутах ходьбы от Вериного дома.

В детстве Верочка проводила здесь много времени, зимой приходила кататься с горки, весной и летом — качаться на качелях и играть в «резиночку». С бульваром были связаны самые радостные детские воспоминания.

Днем здесь прогуливались мамы с колясками, подростки носились на роликах по длинным аллеям, на лавочках сидели вечные старички-доминошники.

Вечерами собиралась лихая молодежь, слышались пьяные вопли, хохот. Но сейчас почему-то было тихо. Может, мамаши и старички нажаловались, что по утрам валяются в песочницах осколки бутылок, горы окурков, презервативы, и теперь милиция гоняет отсюда лихую молодежь?

Верочка давно к бульвару даже близко не подходила, гулять было не с кем, да и некогда.

Оказывается, на центральной аллее шли какие-то ремонтные работы, часть ее огородили. Днем долбили асфальт отбойными молотками, и под ногами попадались крупные асфальтовые обломки. Верочка была без очков и в темноте почти ничего не видела. А фонари светили тускло. Она споткнулась, не упала, но подвернула ногу, а главное, высокий каблук босоножки хрустнул и отлетел.

— Очень больно? — Федор присел перед ней на корточки, она, опершись на его плечо, стояла на одной ноге.

— В рекламном ролике у девушки ломается каблук, она бросает в рот мятную конфету, отрывает второй каблук, делает из туфель тапочки и гордо шагает дальше, — морщась от боли, проговорила Вера, — ничего, здесь недалеко, я как-нибудь доковыляю с твоей помощью. Босоножки жалко. Они у меня самые нарядные.

— Вообще-то до моего дома еще ближе, — сообщил Федор, — и ковылять не надо. — Он легко поднял ее на руки.

Это было так неожиданно, что Вера не знала, как реагировать. Она удивилась, он держал ее на руках без всяких усилий, а весила она совсем немало.