И тут послышался осторожный стук в дверь.

— В чем дело? — спросила она недовольно.

— Регина Валентиновна, — раздался за дверью испуганный голос секретарши Инны, — Вениамину Борисовичу нехорошо. К нему пришел какой-то журналист, вам лучше зайти в зал прослушивания.

— Сейчас иду! — Регина выхватила из шкафа первое, что попалось под руку, надела на голое тело клетчатую шотландскую юбку и толстый белый свитер ручной вязки. Сунув голые нога в мягкие замшевые туфли без каблуков, она мельком взглянула в зеркало, провела щеткой по волосам и быстро вышла из кабинета.

Веня был бледен как смерть. Руки его тряслись. Он стоял в узком проходе между стульями с открытым ртом и не мог произнести ни слова.

Тут же, у сцены, сидел темноволосый парнишка лет двадцати пяти, с приятным умным лицом. Регина отметила мельком, что парнишка этот совсем не похож на журналиста, занимающегося поп-музыкой. Ни серьги в ухе, ни длинных волос, никаких двусмысленностей в одежде. Дорогие джинсы, аккуратный темно-синий свитер, чистая добротная обувь.

— Здравствуйте, — поднялся он навстречу Регине и протянул руку:

— Георгий Галицын, журнал «Смарт».

Регина вздрогнула, но на рукопожатие ответила. И тут же увидела, что в левой руке парень держит маленький диктофон.

— Веня, в чем дело? — Она подошла к мужу вплотную.

— Я… Мне стало нехорошо, — выдавил он, с ужасом глядя Регине в глаза.

— Мы просто разговаривали, — мягким извиняющимся голосом стал объяснять Галицын, — Вениамин Борисович сам назначил мне встречу. Может, вызвать врача?

— Сколько кассет вы успели записать? — быстро спросила Регина.

— Одну.

— Отдайте ее мне, пожалуйста.

— Почему? — удивился журналист. — Там записан обычный разговор, мы говорили о Тобольске. Я могу дать вам прослушать.

— Вы мне отдадите эту кассету и уйдете отсюда, — сказала Регина с вежливой улыбкой.

— Да пожалуйста! — пожал плечами Галицын. — Если вы считаете, что ваш муж мог сказать что-то неприличное, возьмите. — Он вытащил из диктофона микрокассету и протянул Регине.

— Не обижайтесь, молодой человек, — смягчилась она взяв кассету у него из рук и спрятав в карман юбки, — Вениамин Борисович сегодня не в том состоянии, чтобы давать интервью. Я знаю ваш журнал. Будет лучше, если вы придете в другой раз. Вениамин Борисович с удовольствием ответит на ваши вопросы. А сейчас — всего доброго. Извините.

Галицын быстро вышел из зала.

Кассета, которую он отдал Регине, оказалась чистой.

— Деточка, так нельзя. Выкидывать хорошую коляску только потому, что у нее отвалились колеса, — это транжирство. — Вера Федоровна чинно уселась на кухонный диванчик и повела плечами:

— Опять у тебя сквозняк.

— Вера Федоровна, хотите гречневой каши с грибами? — спросила Лена.

— Хочу. Но ты мне зубы не заговаривай. Лизонька, а ты куда смотрела?

— Коляска совсем сломалась, — вздохнула Лиза и отправила в рот ложку гречневой каши с шампиньонами, — но ты, баба Вера, не грусти. Я уже большая девочка, я буду ножками ходить. Хочешь, я покажу тебе мою обезьянку?

Лиза слезла со стула и побежала в комнату.

— Можно было отдать в ремонт. Куда ты мне так много кладешь? Я не люблю на ночь наедаться.

— Вера Федоровна, но Лиза правда уже может ходить по улице. Скоро станет сухо. Рано или поздно все равно пришлось бы эту коляску выбросить, — оправдывалась Лена, ставя перед ней тарелку.

— Тебе бы все выбрасывать! А вдруг вы с Сережей на второго ребенка решитесь? Что же, опять новую покупать? Такая отличная была коляска, немецкая, удобная, легкая.

— Баба Вера, смотри, какая у меня обезьянка! — закричала Лиза, вбегая в кухню. — Мы возьмем ее с собой в домодых, она там будет со мной вместе спать и кушать.

— Как ее зовут? Ты уже придумала ей имя? — спросила Вера Федоровна, рассматривая игрушечного зверька.

Раздался звонок в дверь. Взглянув в «глазок», Лена увидела Гошу Галицына.

Пока он снимал ботинки, в прихожую выбежала Лиза.

— Привет! — важно сказала она.

— Привет, ребенок. Как у тебя дела?

— Хорошо. У нас сегодня коляска сломалась. — Лиза побежала назад в кухню с криком:

— Баба Вера! Я назову обезьянку Гоша!

— Это кого же ты хочешь назвать в мою честь? Покажи. — Гоша вошел в кухню, поздоровался с Верой Федоровной и сел рядом с ней на диванчик. — Ну, в общем, я не против, — сказал он, взглянув на обезьянку, — очень симпатичный тезка.

— Гоша, это не тетка, это игрушечная обезьянка, — серьезно возразила Лиза.

Гоша подробно объяснил ей значение слова «тезка», Лиза слушала и важно кивала.

— У обезьянки Гоши-тезки был еще маленький стульчик, кроватка и посудка. Мы с мамой купили, — сообщила Лиза, когда он закончил, — но коляска о-очень сильно сломалась.

— Как это? — не поняла Вера Федоровна.

— Коляска сделала так, — Лиза глубоко вдохнула и выкрикнула во все горло:

— Ба-бах! Мы с мамой упали, а потом толстый дядька хотел взять меня на ручки. А я плакала.

— Ой, Лизонька, я совсем забыл! — Гоша вышел в прихожую и вернулся через минуту, держа в руках маленький набор пластмассовой игрушечной посуды в пластиковой упаковке — Смотри, как раз для твоей обезьянки.

— Спасибо! И ложечки есть, и чашечки! Открой скорей.

— Лена, я не поняла, — строго спросила Вера Федоровна, — что у вас сегодня произошло?

— Ничего, Вера Федоровна, — Лена поставила перед Гошей тарелку с кашей, — я же сказала, коляска сломалась прямо на ходу, я поскользнулась и упала, Лиза вместе со мной. Сейчас очень скользко.

— А куда делись игрушки, вы ведь сегодня утром ездили в магазин?

— Все рассыпалось, потонуло в грязи.

— А что за «толстый дядя»?

— Прохожий помог подняться.

— Ох, темнишь ты, девочка моя, — покачала головой Вера Федоровна. — Ладно, мы с Лизой пойдем спать. А вам выезжать через полчаса, встречать американца.

— Я был сегодня у Волкова, — сказал Гоша, когда они сели в машину, — знаешь, все так странно получилось. Я наконец дозвонился. Он назначил мне встречу у себя в офисе. У него потрясающий зал. Представь — шикарный офис, все сверкает, горничные, охрана, а зал для прослушиваний — как в каком-нибудь старом Доме пионеров. На стенах горны и барабаны намалеваны, стулья занозистые, скрипучие, все обшарпанное, ветхое. Я стал задавать ему вопросы — про детство, про маму с папой. Потом про юность. Он говорил вяло и скучно, я решил его подогреть, когда мы дошли до комсомольской молодости, спросил, а помнит ли он, как парился в ведомственной бане с группой журналистов из Москвы, как пил с ними водку и жарил шашлыки ночью на берегу Тобола. И тут с ним что-то произошло. Он резко побледнел, на лбу выступил пот, руки затряслись. Смотрит на меня выпученными глазами и спрашивает: «Кто вам рассказывал это?»

Я отвечаю, что рассказывала моя начальница и близкая подруга Елена Николаевна Полянская. Вы, говорю, наверняка ее помните. И тут он как заорет на весь офис: «Нет!» Сразу влетела секретарша, потом прибежала жена, потребовала, чтобы я отдал кассету. А я как раз перед этим вставил новую, чистую. Вот ее и отдал. Хочешь послушать?

— Хочу, — кивнула Лена.

— Тогда возьми с заднего сиденья мою сумку, достань диктофон. Кассета с Волковым в кармашке.

Лена надела наушники, включила диктофон. — У меня была очень строгая мама, секретарь партийной организации хлебозавода, — говорил тусклый баритон, — она вносилась ко мне требовательно, приучала быть сильным… Я привык с детства не щадить себя.

— Поэтому пошли в комсомольские работники? — спросил насмешливый голос Гоши.

— Ну, в общем, да. У меня были определенные идеалы, в отличие от многих я действительно верил в победу коммунизма.

«Господи, какая чушь! — подумала Лена. — Веня Волков, тобольский комсомолец, водивший нас в партийную баньку, кормивший шашлыками и сырокопченой колбасой в полунищем городе, воспылавший ко мне неземной любовью Веня Волков верил в победу коммунизма? Зачем он прикидывается идиотом? Впрочем, что-то болезненное, ненормальное было в нем».