– А заявление Полянской Елены Николаевны к вам поступало?

Вопрос был неожиданный, и Кротов заметил, как побледнел капитан.

– Поступало, – ответил он после небольшой паузы.

– Можно взглянуть?

– Да… – растерянно кивнул Савченко. – Но оно уже в архиве. Я могу вам показать регистрационный номер…

На самом деле заявление так и осталось лежать в кармане его кителя. Он вспомнил об этом только сейчас. Но не доставать же из кармана при этом подполковнике!

– Почему в архиве? Оно ведь поступило совсем недавно? – удивился Кротов.

– Недавно, – кивнул Савченко, – но я уже все по нему проверил, заявителю отправлен официальный ответ.

– И какой?

– Об отказе в возбуждении уголовного дела. Могу копию показать.

– Не надо. – Кротов достал из кармана пачку сигарет, предложил Савченко и Глушко. Все трое закурили. – Вы мне можете в двух словах рассказать, что было в заявлении гражданки Полянской? – спросил Кротов, глубоко затянувшись и выпустив дым колечками.

– Да там какая-то ерунда была, – махнул рукой Савченко, – какая-то петрушка про искусственные роды. Я, честно говоря, не совсем понял.

– Но ответ написали, – напомнил Кротов.

– Я поговорил с врачами, мне популярно объяснили, что больная Полянская Е.Н, была недовольна диагнозом и лечением и сбежала из больницы. Это дело чисто медицинское, а я не медик. А никаких уголовных нарушений там не было и быть не могло.

– И все-таки, – задумчиво, как бы про себя, проговорил Кротов, – все-таки странно. Два случая с искусственными родами, и обе женщины из Москвы. Странно. Вы не находите? – резко вскинул он глаза на Савченко.

Капитан отвел взгляд и спросил;

– Простите, у нас с вами беседа официальная, или как?

– Или как, – улыбнулся Кротов, вставая. – Спасибо за гостеприимство. Пойдем, Жорик.

Георгий уже вышел за дверь, а Сергей остановился и взглянул на Савченко:

– Ты все же к больнице присмотрись, капитан. А то проглядишь какую-нибудь серьезную дрянь на вверенной территории. Потом не расхлебаешь.

Весело подмигнув Савченко, Кротов закрыл за собой дверь.

Почти всю дорогу они ехали молча. Когда подъехали к дому Глушко, Кротов сказал:

– Надо забирать твою Лиду оттуда. В понедельник утром вместе поедем, заберем.

– А если не отдадут? – тихо спросил Георгий.

– Пусть попробуют.

– Слушай, Серега, а эта Полянская, про которую ты спрашивал, она кто?

– Знакомая. Просто знакомая.

– Эй, подполковник, ты часом не влюбился на старости лет?

– С чего ты взял? – Кротов удивленно уставился на Георгия.

– Не знаю. Ты другой какой-то. Мы с тобой три месяца не виделись, и ты стал другой.

– Какой именно?

– Ну, как тебе объяснить… Не обидишься?

– Попробую, – пообещал Сергей.

– Ты живой стал. Глаза у тебя живые.

– А раньше мертвый, что ли, был?

– Ну, почти. Последние два года с Лариской твоей… И потом, после развода. Нет, честно, я тебя никогда таким не видел. Только в школе. Так что за Полянская Е.Н.?

– Я ее видел-то один раз, – признался Кротов.

Они давно подъехали к дому, но все сидели в машине.

– Слушай, – спохватился Георгий, – пошли ко мне. На мальчишек моих посмотришь. Данилка совсем большой стал, все говорит, даже песенки поет.

– Нет, Жорик, не могу. Мне сейчас на Петровку надо.

* * *

Амалия Петровна проснулась поздно. Сегодня спешить было некуда. Заслуженный выходной она решила полностью посвятить себе. Это будет ее день, ее маленький праздник.

С особым старанием и удовольствием она сделала свою сложную, обязательную утреннюю гимнастику, приняла контрастный душ. На завтрак позволила себе съесть, кроме обычного йогурта, еще и бутербродик с черной икрой.

Через полтора часа ее серебристая «Тойота» остановилась в самом начале Тверской улицы, возле салона «Жак Де-Санж», где в течение двух часов Амалию Петровну массировали, мазали нежнейшими кремами, стригли, тонировали и освежали воздушные щебечущие создания.

После всех этих приятных процедур помолодевшая Зотова выпила чашечку кофе в маленьком баре салона. Из бара она позвонила человеку, с которым намерена была сегодня поужинать.

Оставив машину на платной стоянке у салона, Амалия Петровна дошла пешком до Петровского пассажа.

После долгой реставрации старейший московский магазин превратился в шикарный торговый центр, где расположились бутики и шопы известнейших французских, итальянских и немецких фирм. Цены на товары этих фирм были поистине астрономические – в полтора-два раза выше, чем в любой другой стране. Простым смертным здесь делать было нечего, а потому даже в субботу царили покой и тишина.

Амалия Петровна останавливалась у изысканных витрин, заходила к «Версаче» и в «Балли Шоп», примерила кучу пиджаков, юбок, платьев и только через три часа приобрела у «Боско да Чильеджи» темно-синий строгий костюм, кремовое платье из плотного натурального шелка и шелковый комплект нижнего белья.

Поздравив себя с покупками, Амалия Петровна решила отдохнуть и выпить чашечку кофе в кафе на первом этаже. Не мешало и перекусить, до ужина в ресторане оставалось еще много времени.

Высокая, коротко стриженная блондинка, похожая на немку, которая в течение трех часов заходила в те же шопы и бутики, что и Зотова, задумчиво перебирала то блузки, то пальто на вешалках, вежливо отказываясь от помощи продавцов и ничего не примеряя, вздохнула с облегчением.

Ей казалось – это никогда не кончится. Она удивлялась, откуда у такой старушенции столько энергии. Хотя Амалию Петровну никак нельзя было назвать старушенцией, особенно после посещения салона «Жак Де-Санж». Если бы блондинка не знала, что Амалии Петровне шестьдесят, она не назвала бы ее про себя старушенцией. На вид ей можно было дать не больше сорока пяти.

Подхватив красивые фирменные пакеты с покупками, Амалия Петровна направилась вниз, в кафе.

Похожая на немку блондинка села за соседний столик с чашкой кофе. У нее ныли ноги и слипались глаза. Почти всю ночь ей пришлось провести в машине. Старенький заляпанный грязью «жигуленок» выехал из Москвы в половине четвертого утра, сорок минут несся по пустому шоссе со скоростью и легкостью, удивительной для такой развалюхи. В спящем городе Лесногорске после недолгих плутаний по незнакомым темным улицам «жигуленок» остановился во дворе добротного семиэтажного дома довоенной постройки. Таких домов в городке осталось совсем мало, и жили в них только самые богатые лесногорцы.

Основная же часть населения занимала панельные «хрущобы».

Именно в этом доме в трехкомнатной квартире жила Амалия Петровна Зотова.

Утром, отправляясь на свою приятную прогулку в Москву, Амалия Петровна, естественно, не обратила ни малейшего внимания на жалкий грязный «жигуленок», следовавший за ней неотлучно от самого дома.

Сейчас, в кафе, мельком взглянув на блондинку, Зотова подумала: «Красивая девушка. Знакомое лицо… А, конечно, она напоминает рекламу то ли жвачки, то ли шампуня. Похожа на иностранку, немка, наверное».

Блондинка не была немкой. Ни жвачек, ни шампуней никогда не рекламировала. Звали ее Света. Она была идеально, стандартно красива, и это очень помогало ей в ее работе. Как ни парадоксально, именно из-за этой стандартной красоты Свету невозможно было запомнить. Встретив несколько раз, ее не узнавали. Срабатывал рекламный стереотип: человек думал, что видел прежде не Свету, а картинку на пачке мыла.

«Сколько сейчас появилось таких вот стандартных красоток, – размышляла между тем Амалия Петровна. – Будто новую породу вывели. И все на одно лицо. Еще лет двадцать назад красавицы были совсем другие. Их было меньше, и все разные. А в мое время…»

Зотова прекрасно помнила себя молодой девушкой. Ее тогда ужасно раздражало собственное имя – Амалия. Оно совсем не шло ей. Ведь она была… Да, пожалуй, вот такой же тоненькой длинноногой блондинкой; если ее, тогдашнюю, одеть и причесать по теперешней моде, она была бы похожа на эту красотку за соседним столиком.