– Ну, особенных обид нет. Наоборот. В восемьдесят девятом году пресса и телевидение мне серьезно помогли в борьбе с нашей бюрократией. Благодаря нескольким публикациям и телесюжетам нам с мужем удалось пробиться через тернии всевозможных официальных инстанций. Однако это скучная история. Я не люблю вспоминать о проблемах, которые давно решены.

– Завидую вам, это счастливое свойство. Однако какие-то проблемы все-таки остались нерешенными?

– О, только вечные проблемы. Они есть в каждой семье. Любовь, дружба, учеба, отношения между детьми.

– Я знаю, что год назад вы потеряли мужа. Вам, вероятно, стало значительно трудней.

– Мне бы не хотелось обсуждать это.

– Да. Конечно, извините. Сейчас, кроме вас, кто-нибудь взрослый живет в доме?

– Мне помогает учитель физкультуры, Руслан. Он с самого начала с нами, с восемьдесят девятого года. Я считаю, физическое воспитание едва ли не самое важное для ребенка. У нас есть поговорка: в здоровом теле здоровый дух. Я стремлюсь к тому, чтобы дети мои были не только здоровы, но могли за себя постоять. Руслан мастер спорта по боксу, чемпион России в легком весе. Из-за травмы он ушел из спорта, стал преподавать. После смерти мужа переселился к нам, он очень мне помогает.

– А где он сейчас? Мне бы хотелось с ним познакомиться, поговорить.

– Он в Москве, у своей мамы.

– Вы не могли бы дать мне телефон? Было бы интересно задать ему несколько вопросов, для полноты впечатлений.

– Простите, телефон я вам дать не могу. Но через пару дней Руслан вернется, вы можете приехать еще раз.

– Спасибо за приглашение, обязательно приеду. Я буду здесь еще неделю, так что времени достаточно. Скажите, а как складывались в самом начале отношения между вашими родными детьми и приемными? Не было ревности, соперничества?

– Конечно, первое время всем было трудно. Но есть одно верное средство. Любовь. Я с самого начала приучала детей, и родных, и приемных, к любви и дружбе. Один за всех, все за одного. Такой у нас девиз. Знаете, я пытаюсь объяснять им все как можно образней. Вот показываю руку, – она вытянула вперед пухлую холеную кисть, растопырила пальцы, – разве можно сильно ударить? Нельзя. Пальцы сломаются, и все дела. Но если вот так, – она сжала руку в кулак и увесисто потрясла, – если так, удар получится мощным. Дети меня понимают.

– Да, это очень образно, – кивнул корреспондент, – а как ваши дети отдыхают?

– Мы предпочитаем активный отдых на свежем воздухе, спортивные занятия, подвижные игры. Я же говорю, в здоровом теле здоровый дух.

– Скажите, с кем-нибудь из детей я могу побеседовать? Мне бы хотелось задать несколько вопросов вашей младшей дочери. Кажется, ее зовут Люся?

– Почему именно ей?

– Она девочка, к тому же младшая и, вероятно, наиболее ранима. Мне интересно узнать, как она чувствует себя в такой большой семье, как к ней относятся другие дети.

– Люся чувствует себя отлично, – отчеканила Изольда, – отношения между всеми детьми в нашем коллективе ровные, товарищеские, – она пробуравила переносицу корреспондента совершенно ледяным взглядом, затем демонстративно посмотрела на часы и резко встала. – Какие-нибудь еще вопросы?

– Вопросов много, – вздохнул корреспондент, – но я вижу, у вас больше нет времени. Спасибо, – он выключил диктофон, убрал в сумку.

Изольда проводила его до железных ворот и, открыв их, спросила с маргариновой улыбкой:

– В какой вы остановились гостинице?

– Она называется «Ор-рленок».

– Телефон там есть?

– Да, конечно… Однако я не помню его наизусть, где-то записан, сейчас посмотрю, – он принялся рыться в сумке, потом в карманах, наконец пожал плечами: – От жары я становлюсь рассеянным, все забываю, вот, кажется, забыл визитку гостиницы, там был записан телефонный номер. Но у меня есть моя визитка, – он протянул ей карточку, на которой по-французски было написано: «Пьер Жермон». Хозяйке хватило школьных знаний, чтобы разобрать французское слово «корреспондент», название журнала «Лез анфан», Париж меленько, внизу, там, где обычно помещается адрес.

– Простите, вы не могли бы открыть окно? – откашлявшись, попросил Илья Никитич начальника районного отделения милиции.

– Не открывается. Забито, – ответил начальник, закуривая очередную сигарету.

– Ну тогда хотя бы включите этот агрегат, – Бородин кивнул на огромный пыльный вентилятор.

– Сломан, – начальник выпустил дым из ноздрей.

– Как же вы работаете в таком прокуренном помещении? – покачал головой Бородин. – Совершенно нечем дышать.

– Вам нехорошо? – пухлые губы майора растянулись в улыбке. – Конечно, в вашем возрасте много сложностей со здоровьем.

– Ладно, Иван Романович, – вздохнул Бородин, – я понимаю, больше всего вам хотелось бы, чтобы я ушел и оставил вас в покое. У вас серьезные неприятности, но вовсе не из-за меня.

– Разумеется, не из-за вас… – майор замер, глядя выпуклыми глазами сквозь Бородина, сделал несколько жадных нервных затяжек, наконец с выразительным вздохом произнес: – Это вряд ли можно назвать неприятностями. Это беда, настоящая беда. Очень жалко парня, молодой, вся жизнь впереди, осталась беременная жена, совсем девчонка, едва исполнилось восемнадцать. И как она справится одна с ребенком, в наше-то сложное время, не представляю.

– Извините, – вкрадчиво произнес Илья Никитич, – когда вы в последний раз звонили в больницу?

– Некогда мне звонить, – махнул рукой майор, – да и зачем? И так все ясно. Ребята пришли, доложили… Кошмар, бедный парень! Ну, мы, конечно, поможем с похоронами и оформим все, как положено, геройски погиб при исполнении, и все такое, хотя, между нами, никакого исполнения там не было. Дежурство у него кончилось как раз утром, домой шел, может, и выпил малость, после ночи, чтоб расслабиться. С кем не бывает? Но, разумеется, мы все оформим, как положено, чтобы жене хотя бы пенсию выплачивали.

– Да, с вашей стороны это чрезвычайно благородно, Иван Романович. Скажите, а о чем беседовал с вами младший лейтенант Телечкин сегодня утром?

– Утром? – выпуклые глаза майора тревожно забегали. – Ах, ну да, он заходил ко мне, буквально за час до несчастного случая.

– За час до чего, простите? – Бородин слегка приподнял брови.

– До того, как попал под машину, переходя проезжую часть на красный свет, – по слогам отчеканил майор, загасил сигарету и тут же закурил следующую.

– Ах, ну да, конечно, – Илья Никитич отвернулся от дыма, искоса взглянул на майора и точно так же, по слогам, отчеканил: – Будьте добры, Иван Романович, постарайтесь припомнить, о чем вы беседовали с младшим лейтенантом Телечкиным сегодня утром в вашем кабинете?

– Можно узнать, зачем вам это? – майор откашлялся и оттянул ворот рубашки, как будто он душил его.

– Если позволите, я объясню чуть позже. Так вы можете мне ответить или нет?

– Я, честно говоря, сейчас уже и не помню. День был тяжелый, все из головы вылетело. Я ведь на земле сижу, в дерьме копаюсь. У меня на участке каждый третий подросток наркоман. И еще рынок на моей территории. Тут вам карманники, кукольники, кидалы, в общем дерьма хватает. Когда только будет в стране порядок?

– И не говорите, – Бородин вздохнул, выдержал сочувственную паузу и елейным голосом спросил: – Иван Романович, значит, вы не запомнили ни слова из разговора, который длился двадцать пять минут? Вы вызвали Телечкина или он явился к вам по собственной инициативе?

– Откуда вам известно, сколько длился разговор? – майор покраснел и чуть повысил голос.

– Мне ничего не известно, – Илья Никитич широко улыбнулся, – я назвал эту цифру случайно, однако вижу по вашему лицу, что угадал.

– Вы умеете читать по лицам? – усмехнулся майор.

– Иногда, – скромно признался Бородин и тоже усмехнулся, – однако, Иван Романович, не надо быть психологом, чтобы заметить, как не хочется вам рассказывать об утреннем разговоре с младшим лейтенантом.

Взгляд майора стал осмысленным и злым, вытаращенные глаза уставились Бородину в переносицу, губы сжались, на лбу выступили бисерины пота.