— А Феликс разбирался в ее гардеробе? Знал, где что лежит?

— Я же объясняю, она сделала его чем-то вроде своей дуэньи, при этом она могла не то чтобы унизить его, но у нее был такой стилек, знаете, подпустить к себе человека очень близко, а потом внезапно щелкнуть по носу, показать, что он для нее пустое место, после этого опять приласкать, подольститься. Она это так элегантно проделывала, что многие теряли голову. Я в том числе. Хотя меня, конечно, она по носу щелкать не смела. Мне казалось, она просто меня любит. На самом деле она никого не любила, кроме себя. Она всего лишь лимита, хищница. За мой счет сделала отличную карьеру, получила не только прописку, но и квартиру в Москве. У нее было все: деньги, престижная работа, — из нищей провинциалки она превратилась в московскую светскую львицу, ей нравилось шляться по всем этим тусовкам, иметь кучу шмоток, красоваться перед камерами, видеть свои фотографии в глянцевых журналах, общаться со знаменитостями и, как теперь выяснилось, спать с кем хочется. Все за счет моей любви, моего доверия. Нет, я понимаю, это нормально. Это закон жизни, закон психологии, а я вот дожил до седых волос и все никак не могу избавиться от иллюзий. В итоге остался в дураках. И главное, каждый про себя радуется моему унижению. Я ведь вижу их лица, ловлю взгляды, очень нехорошие взгляды.

"Господи, помоги!” — взмолилась про себя Маша, когда он, прикуривая, съехал на обочину и успел притормозить в нескольких сантиметрах от стального основания рекламного щита.

Он вел машину, как пьяный. Так водил только ее отчим. Рязанцев вообще чем-то напоминал отчима, народного артиста. Он тоже любил произносить монологи за рулем. Конечно, Рязанцев не пил в ресторане, но жалость к себе пьянила его сильней алкоголя. Совсем некстати пришло в голову, что как раз где-то здесь, на Ленинградке, мама с отчимом попали в аварию.

— Мне пятьдесят лет. Я лидер крупнейшей оппозиционной партии, глава влиятельной думской фракции, я баллотировался в президенты и набрал солидное число голосов. Если бы мою предвыборную кампанию организовали лучше, разумней, я набрал бы больше. Нет, я понимаю, президентом России я не стану, и мне не надо этого. У меня есть своя ниша в политике. Хотя, кто знает, если я очень захочу, по-настоящему захочу, не буду отвлекаться на ерунду, на множество всяких пустяков… — он помолчал минуту, напряженно думая, и вдруг выпалил, громко и сердито:

— Чем я хуже того, кто победил? Тут дело в простом везении, ну и еще в цинизме, в изворотливости, в умении перешагивать через трупы соратников и соперников. Главное, чтобы была сильная команда и толковый пиар.

"Успокойся, дорогой, президентом ты не станешь, это тебе не грозит, и сильной команды у тебя не будет, потому что ты сам слабый, — ехидно заметила про себя Маша, — и вообще, мне тебя теперь совершенно не жалко. Ты как будто забыл, что твою Вику убили. Тебя беспокоит твое уязвленное мужское самолюбие. Можно подумать, что она была всего лишь твоей любовницей и только этим заработала все, что имела. Ты забыл, как она выстраивала твой поганый имидж, как делала из тебя то, чем ты сейчас стал и чем так гордишься? Ты ведь ничего не можешь сам, тебе постоянно нужна нянька. Возможно, твоя Вика была не лучшей нянькой, она чего-то хотела и для себя тоже. Ты называешь ее лимитой. А сам ты кто? Забыл, где родился и вырос, как женился на москвичке и где она сейчас, твоя верная жена. В психушке! И диагноз у нее такой, за которым не врожденная патология, не органическая, а приобретенная. А Вику твою, коварную хищницу, убили, черт бы тебя подрал, а ты все ноешь, какая она плохая, неблагодарная, как тебя, бедного сиротку, обманула и предала”.

— Мало того, что женщина, которую я любил, оказалась предательницей, — продолжал между тем Рязанцев, безобразно виляя колесами, — меня еще и шантажируют. Какая-то сволочь позвонила мне в прямой эфир. Миллионы зрителей, я один, и этот жуткий, наглый, злобный звонок. Вы можете себе представить?

— Да, ужасно.

— Ужасно… Не то слово! Шок, позор на всю страну. Теперь эти шакалы в Думе меня с удовольствием загрызут. Я стал посмешищем. Конечно, камеру тут же выключили, но нескольких секунд, которые я оставался в эфире после звонка, вполне достаточно. Мне потом дали просмотреть запись.

— Звонок удалось отследить?

— Нет. Это для всех было неожиданностью. Там у оператора стоит определитель номера, но не все номера определяются, мерзавец аноним очень быстро положил трубку.

— А голос был мужской или женский?

— Какой-то странный тембр, бесполый, для женщины слишком низкий, для мужчины слишком высокий.

— То есть звонивший изменил голос?

— Понятия не имею. Да, кстати, я хотел спросить, что вам обо мне рассказали, когда отправляли сюда?

— Ox, Евгений Николаевич, вы такой знаменитый, что о вас все можно узнать из газет и теленовостей.

— Я вас серьезно спрашиваю, — он в очередной раз съехал на обочину и вдруг остановился, — какие-то вещи мы должны прояснить с самого начала. Это важно.

— Хорошо, давайте проясним.

— Вас прислали вместо Томаса Бриттена?

— Нет. Я при всем желании не могу заменить мистера Бриттена. Просто я должна проходить здесь практику, собирать материалы для диссертации. Моя поездка планировалась давно, но когда у вас случилось несчастье, мистер Хоган попросил меня поддержать вас, быть с вами рядом и помогать по мере сил.

— Это была его личная просьба?

— Конечно. Он очень тепло к вам относится и беспокоится за вас.

— Вы согласились только потому, что он вас попросил об этом?

— Нет. Не только поэтому. Я помню ваши лекции, вы интересный, яркий человек.

"До чего же он нудный”, — вздохнула про себя Маша, подавила очередной зевок и покосилась на часы. Было начало девятого. Больше всего на свете ей хотелось спать.

Несколько минут он молча курил. Машина стояла у обочины.

— Сейчас мы с вами ненадолго выйдем на воздух, — произнес он внезапно.

— Да, я как раз хотела выйти на минутку, — обрадовалась Маша.

Сразу за обочиной была канава, за ней крутой невысокий откос, дальше начинался сосновый лес. Откос оказался скользким, Рязанцев чуть не упал, Маша поддержала его за локоть. Туфли ее мгновенно промокли от вечерней росы. Когда поднялись и оказались в лесу, она попыталась отойти в сторону, подальше от Рязанцева, но он упрямо плелся за ней и продолжал говорить.

— Я больше никому не доверяю. Конечно, можно предположить, что звонил какой-то сумасшедший. Но откуда он узнал про Вику и про Бриттена? Эта пикантная подробность еще не успела просочиться в прессу, моя служба безопасности и ФСБ умудрились скрыть это даже от меня. Послушайте, куда вы так несетесь? Нам надо поговорить, а вы бежите.

"Вот болван, честное слово!” — разозлилась Маша и сказала:

— Если вы опасаетесь, что ваша машина прослушивается, советую вам вытащить из кармана мобильный телефон и оставить его в салоне. К тому же вы забыли запереть машину и включить сигнализацию.

— Но телефон и так остался там, — возразил Рязанцев, — а сигнализацию включать незачем, здесь никого нет.

— Я в любом случае хотела вас попросить отойти на пару минут, — тяжело вздохнула Маша.

— Зачем?

— Ой, мамочки, как же вы не понимаете, глава думской фракции, кандидат в президенты, умный вроде бы человек, а не понимаете. Мне пописать надо.

Он наконец смутился, наверное, впервые за этот вечер, принялся извиняться и поплелся назад к машине. Было слышно, как он опять чуть не упал, спускаясь с откоса, и тоскливо, жалобно чертыхнулся.

Не успела Маша застегнуть молнию брюк, затрещали Сухие ветки.

— Мисс Григ, где вы?

— Я здесь. Осторожно, не упадите. Он вынырнул из темноты, подошел совсем близко и, наклонившись к ее уху, спросил:

— Скажите, у вас нет русских корней? Вы так это сказали, как будто здесь родились.

— Что именно?

— Ну, что вам надо по малой нужде. И еще “ой, мамочки!”. Это ведь чисто русский менталитет — скрывать свои естественные надобности. Такая знаете, гигиеническая застенчивость. Американцы и европейцы обычно называют вещи своими именами и не стесняются.