– Садитесь, товарищ Крылов.

– Спасибо, товарищ Сталин.

Илья подошел, сел. Глаза вождя прояснились, заблестели.

– Товарищ Крылов, как вы считаете, почему Муссолини позволяет себе такие высказывания? – Он ткнул пальцем в открытую папку и процитировал: – «Решение вашей проблемы жизненного пространства лежит в России, и нигде больше». Кто он такой, чтобы указывать Гитлеру?

– Никто, товарищ Сталин. – Илья пожал плечами. – Армии у него нет, авторитета тем более. Придворный шут Гитлера.

Хозяин взял папиросу, пошарил глазами по столу в поисках спичек. Илья поспешно достал коробок из кармана, чиркнул, поднес огонек к кончику хозяйской папиросы.

Сталин выпустил клуб дыма и задумчиво произнес:

– Конечно, этот синьор очень хочет поссорить нас с Германией, из кожи вон лезет, мечтает натравить нас друг на друга, но сие не в его власти.

Илья вежливо усмехнулся. Употребление архаизмов следовало воспринимать как юмор, и в том же юмористическом духе он заметил:

– Синьор мучается ревностью.

Очередной клуб дыма закрыл лицо Хозяина, голос звучал мягко, почти лирически:

– Англо-французам наш союз с немцами не дает покоя, эти господа стараются вбить клин между нами, спровоцировать, натравить, поссорить, вот чего хотят эти господа. И вы тоже, товарищ Крылов.

Дым развеялся. Хозяин загасил папиросу и пристально уставился в глаза.

Илья знал: оправдываться и возражать равносильно самоубийству. Надо выдержать взгляд и ответить лишь тогда, когда прозвучит прямой вопрос. Ответить очень быстро, уверенно и кратко. Ни одного лишнего слова.

Пауза длилась меньше минуты, но оказалась тяжелей той, предыдущей. Не было привычного прищура, глаза распахнулись, что случалось крайне редко. Илья видел прямо перед собой, на расстоянии не более полутора метров, две бездонные черные ямы.

– Вы на кого работаете, Крылов? На англичан? Или на японцев?

– На вас, товарищ Сталин.

– На меня? – Он слегка повысил голос. – На товарища Сталина никто работать не может! Товарищ Сталин сам работает на советский народ! Зачем вы тут мне понаписали всякую чепуху? Что значит «Гитлер не будет делить господство в Европе со Сталиным»?

– Так говорят наши враги, товарищ Сталин, они нас ненавидят и хотят поссорить с Германией.

Эффект бумеранга сработал. Две ямы спрятались в складках припухших век. Хозяин опустил глаза, зашуршал страницами, тихо, деловито спросил:

– Где ответ Гитлера?

– Его нет, товарищ Сталин. Похоже, он еще не ответил.

– Почему так думаете?

– В дипломатических кругах обсуждается именно этот факт – что Гитлер слишком долго не отвечает. В германском МИДе опасаются, что молчание Гитлера может предоставить Муссолини свободу действий в смысле сближения с союзниками. Муссолини продолжает продавать Англии стратегическое сырье. Берлин постоянно шлет Риму официальные протесты. Отношения между Италией и Германией сейчас хуже некуда.

– Сколько прошло времени?

– Полтора месяца. Письмо Муссолини датировано пятым января. В начале марта планируется визит Риббентропа в Рим, возможно, он привезет ответ.

Хозяин погладил себя по щеке, потрогал кончик уса, помолчал секунду и наконец произнес долгожданное:

– Идите.

Александровский сад был пуст и тих, только дворники шуршали лопатами, расчищали снег. Морозы сменились метелями. Сахарные головы сугробов отбрасывали густые лиловые тени. В золотых конусах фонарного света косо неслись рябые хлопья. Снег забивался за шиворот, таял на лице, смывал потный ужас сталинского кабинета.

Илья остановился у своего любимого старого клена, тронул ствол. Ладонь ничего не почувствовала, кроме холода и шершавости, но под грубой корой шла работа, движение влаги, света, тепла, брожение живых соков, сосредоточенная подготовка к будущей весне. Он погладил ствол, надел перчатку, двинулся дальше и улыбнулся простой мысли: созданный Богом мир слишком прекрасен, чтобы исчезнуть.

Теперь, успокоившись, он стал размышлять, почему же сегодня его так сильно пришибло? Нет, дело не в очередной провокации Хозяина. К этому он давно привык, накопил богатый опыт отражения внезапных атак. Подобные проверки периодически устраивались каждому и считались хорошим знаком, потому что, собираясь кого-то сожрать, вождь вел себя нарочито любезно и приветливо, тупиковых вопросов не задавал, голоса не повышал.

Шок вызвало долгое глубокое оцепенение Хозяина. Тяжело и страшно находиться наедине с человеком, впадающим в прострацию, тем более если этот человек единовластно правит твоей страной накануне войны.

«А может, он просто устал? Все-таки седьмой десяток разменял. Спит мало, жрет много, причем ночами, что при его гипертонии крайне вредно. Ведь бывает, люди отключаются, засыпают сидя, с открытыми глазами, особенно старики. – Илья поежился, вспомнив свои ощущения лицом к лицу с темным изваянием в пустом кабинете. – Ну нет, не ври, не был он похож на спящего».

Карл Рихардович рассказывал, что Гитлер тоже иногда цепенел. Доктор называл это «абсанс» – специальный медицинский термин, в переводе с французского – «отсутствие». Потом наступало сильнейшее возбуждение. Выпученные глаза, вопли, брызги слюны, метания по комнате. Приближенным Гитлер объяснял, что в такие минуты он вступает в контакт с потусторонними силами, которые питают его высшим знанием и космической энергией для выполнения великой миссии.

Сталин из своего «абсанса» выходил спокойно, без воплей. Но что же творилось с ним во время «отсутствия»? В какие пространства он удалялся? Какие силы и чем его питали? Вот уж действительно, государственная тайна.

На Боровицкой площади порыв ветра ударил в лицо. Илья вздрогнул, вспомнил смутные слухи, будто иногда ночами Хозяин спускается в мавзолей, подолгу торчит в одиночестве возле трупа, колдует, консультируется с нечистой силой. Оказывается, все проще и страшней. Никаких магических манипуляций и черных месс. Рога не вылезают, клыки не торчат. Он сидит неподвижно, и в эти минуты его конический череп, как антенна, принимает сигналы черт знает откуда.

В отличие от болтуна Гитлера, он впечатлениями не делится, прячет, копит полученные заряды бешенства про запас, будто хочет растянуть удовольствие. Лишь глаза выдают адское внутреннее кипение. Илья впервые заглянул в них так близко, без завесы привычного прищура, и невольно вспомнил красивый афоризм Ницше: «Когда ты заглядываешь в бездну, бездна заглядывает в тебя».

«А кто сказал, что бездна способна видеть что-либо, кроме собственной черноты? – думал Илья, шагая через заснеженную Боровицкую площадь. – Мания величия играет злые шутки. Уголовник Сосо так презирает людей, что видит лишь свои высокомерные фантазии о людях, убогие химеры. Он никому не доверяет, хотя убежден, что никто, глядя ему в глаза, врать не способен. При этом все ему врут, в глаза и за глаза, просто потому, что ничего иного не остается. Врут ему, ладно. Зачем продолжают себе врать? Твердят, как попки: я верю товарищу Сталину, он знает, чего мы не знаем, у него с Гитлером договор, он это гениально придумал. Гениально. Шедевр хитрости. Гитлер не нападет, потому что обещал. Честное слово Гитлера гарантирует нам безопасность. В крайнем случае, если вдруг все-таки очень захочет напасть, то лишь когда товарищу Сталину это будет удобно и выгодно, а поскольку товарищу Сталину это никогда не будет удобно и выгодно, то Гитлер никогда и не нападет. Конечно, договор у них есть, но только какой-то совсем другой, нам неведомый».

Когда он вернулся домой, Маша давно спала. Он подошел на цыпочках, поцеловал ее. Она, не открывая глаз, обняла его, притянула к себе, забормотала что-то и принялась в темноте, на ощупь, снимать с него пиджак, расстегивать рубашку. Кровать заскрипела, Маша прошептала:

– Соскучилась невозможно.

Ее волосы щекотали его плечо. За окном зарычал мотор. Еще недавно этот звук имел над ними чудовищную власть, мгновенно отрывал друг от друга, заставлял вскакивать, одеваться, замирать у окна, вглядываться из темноты комнаты в темноту двора, ждать, молча молиться, чтобы лифт остановился на другом этаже, чтобы не позвонили в дверь.