Митя подул на чай, осторожно отхлебнул.

– Допустим, я сирота.

– Ладно, – кивнул доктор, – где ты рос, сирота? В приюте? Кто из работников этого приюта узнает тебя в лицо при очной ставке? Хорошо, рос ты не в приюте, а в приемной семье. Допустим, семью тебе организовали. А соседи, родственники, одноклассники, учителя где? Или, может, тебя в капусте нашли, готовенького, взрослого, с подходящим акцентом? Откуда известно, что ты немец? Это надо доказать, фальшивых документов недостаточно.

– Все будет хорошо, не волнуйтесь, – медленно выговорил Митя по-немецки.

– Мг-м, навербуют дюжину реальных фольксдойче на каждого фальшивого.

– Конечно, а как же иначе? – Митя насупился, помолчал и добавил по-русски: – Ну, не пошлют же они нас, голеньких, на верную смерть?

Доктор молча помотал головой и вдруг с такой силой шлепнул ладонью об стол, что зазвенели стаканы в подстаканниках.

– Карл Рихардович, вы чего? – испуганно прошептал Митя.

Для него, как и для всех курсантов, доктор Штерн был воплощением терпения и спокойствия, никогда не срывался, не повышал голоса.

– Ты работал в советском торгпредстве, вот чего! – Доктор сморщился, разглядывая покрасневшую ладонь.

– Кто меня запомнил? – Митя сломал в кулаке сушку. – Я ж там почти не высовывался, на машинке печатал, бумажки перебирал.

– Достаточно, чтобы попасть в картотеку гестапо. Каждого иностранца автоматически ставят на учет. За советскими гражданами ведется плотное наблюдение. В картотеке твои фотографии в профиль и анфас.

– Внешность изменят, – неуверенно перебил Митя.

– Пластическую операцию сделают?

– Нет, ну, можно волосы покрасить, усы отрастить, бородку.

– Отпечатки пальцев, рост, вес, телосложение, приметы, привычки… – Доктор нервно загибал пальцы. – Допустим, подберут тебе родственников и знакомых, выучишь ты несколько латышских или эстонских фраз. Но любая случайность, любая…

Митя сидел, низко опустив голову. Карл Рихардович заметил, что у него двойная макушка, и подумал: «Может, все-таки повезет? Единственный сын одинокой матери… Поговорить с Журавлевым? Глупо. Не мне его учить. Вообще, куда я лезу?»

– Пойми, я не пугаю тебя, просто есть вещи, о которых нельзя забывать.

– Да знаю я. – Митя махнул рукой. – Конечно, меня там пасли, фотографировали и пальчики могли срисовать запросто.

«Господи, как же ему страшно, – подумал Карл Рихардович, – держится, хорохорится, а внутри все застыло. Зачем я затеял этот разговор? Он сам все отлично понимает. Нет, поговорю с Журавлевым, вроде не похож на идиота. Это элементарные вещи. Забрасывать в качестве нелегала человека, который работал в советском торгпредстве, – преступление. Может, у них там какая-то ведомственная неразбериха? Ошибка? Бумажки перепутали?»

– Ладно, в конце концов, операция секретная, не нам с тобой ее обсуждать, – произнес он с вымученной улыбкой.

– Не нам? – Митя вскинулся, выпрямился, жестко прищурился. – А кому? Я туда отправляюсь, вы меня готовите.

– Ну, наверное, не я один. – Доктор пожал плечами.

– Мг-м, – кивнул Митя, – меня еще в спецотделе обрабатывают, кишки на кулак мотают, чтоб я к немцам не переметнулся. – Он сморщился и добавил чуть слышно: – Гады…

– Митя, все, не заводись. Они выполняют свои обязанности, – сказал доктор и подумал: «Нет, не ошибка, в спецотделе бумажки не путают, просто им плевать. Перебросят как можно больше, на удачу. Если хоть один не провалится в первые пару месяцев, выживет, выйдет на связь, операцию назовут успешной. С кем же он выйдет на связь, этот везунчик? Агентурная сеть уничтожена».

– Маму жалко, она все чувствует. – Митя поежился. – Не спрашивает ни о чем, только смотрит. На сердце не жалуется, а комната насквозь каплями пропахла.

– Ей передается твой страх. Но ведь еще ничего плохого не произошло, операцию только готовят, разрабатывают, по-разному может повернуться.

«Да, по-разному, допустим, хватит ума не перебрасывать Митю, так перебросят моих лучших – Любашу, Владлена. Они в картотеке гестапо не числятся. А собственно, почему лучших? Им ведь главное – количество. Пожалуй, всех перебросят, всю мою группу, включая Толика Наседкина».

– Ладно, Митя, меняем тему, – произнес он бодро по-немецки, – ты ведь учился на физико-математическом факультете.

– С четвертого курса забрали, по комсомольской путевке. А что?

– Физику совсем забросил?

– Кое-что почитываю. Честно говоря, по физике я здорово скучаю. В Берлине хотя бы время было в библиотеке посидеть. Там библиотека Общества кайзера Вильгельма отличная, все что пожелаешь. На руки, конечно, не давали, я ж иностранец, а в читальный зал пускали.

– Ты читал книги по физике?

– В основном, журналы.

Он перечислил несколько названий, немецких и английских, лицо у него при этом было, как у голодного человека, вспоминающего что-то вкусное, он даже облизнулся.

– Мне удалось разыскать номера со статьями Гана, Штрассмана, самыми первыми, когда они только догадались.

– О чем?

– Ну, что оно расщепляется. Это же с ума сойти. У Герберта Уэллса есть роман «Освобожденный мир», написан еще в четырнадцатом году, там как раз об энергии распада ядра. Буквально так: слиток металла умещается на ладони, но его достаточно, чтобы осветить и согреть огромный город. Или уничтожить. До конца тридцать восьмого это было фантастикой, то есть теоретически возможно, но лет через сто, не раньше…

Митя говорил по-немецки, быстро, возбужденно, русский акцент почти исчез, глаза сверкали. Он рассказывал то, что Карл Рихардович уже слышал дважды, о чем читал и думал постоянно все эти дни. Научные термины больше не пугали его, он стал понемногу понимать их смысл, не перебивал, думал: «Зачем выдернули мальчишку с четвертого курса? Вот его стихия, тут он как дома. Протоны, нейтроны…»

– Простите, – спохватился Митя, – я вас совсем заболтал, я, когда начинаю об этом, остановиться не могу. А вам, наверное, неинтересно.

– Очень интересно. Особенно про бомбу. Думаешь, возможно ее сделать?

Митя нахмурился, произнес по-русски вполголоса:

– Ее уже делают.

– Где?

– В Германии.

Он ответил так быстро и уверенно, что Карла Рихардовича продрал озноб.

– Понимаете, какая штука, – продолжал Митя, – я, когда читал журналы, обратил внимание: немцы после статей Гана и Штрассмана год ничего не публикуют по урановой теме. Такого быть не может. Должны идти исследования во всех институтах, конференции, симпозиумы, в общем, куча публикаций. Но ни словечка. В английских, в американских журналах только об этом и пишут.

– В Германию поступают английские журналы? – слегка удивился Карл Рихардович.

– Ну а как же? Обязательно, война не война, все равно обмен научной информацией продолжается. К нам тоже все поступает, только с опозданием.

– Значит, ты считаешь, немцы засекретили тему потому, что работы идут?

– Вот именно! Я докладную написал Фитину, отдал Журавлеву, он как-то скептически отнесся, но обещал передать лично в руки. Знаете, самое обидное, что у нас урана полно, месторождения на Урале, в Сибири, в Средней Азии. Вернадский еще до революции организовал несколько экспедиций, специально по урану. Но добывать не начали до сих пор. Вот так. Урана полно, и физики есть мирового уровня. Капица, Френкель, Иоффе. Николай Семенов цепную реакцию просчитал еще в середине двадцатых, его так и называют: мистер Цепная Реакция. Ландау… – он запнулся и добавил быстро по-русски: – Ландау весной тридцать восьмого посадили. Иваненко… – Он вздохнул, пробормотал чуть слышно: – Сидит Иваненко.

– Фамилия Мазур тебе знакома? – спросил доктор.

– Марк Семенович? – Митя вскинул голову. – Еще бы! Он преподавал у нас, я ходил к нему на семинар. Но только он тоже… – Митя запнулся.

– Сидит?

– Да. А почему вы спросили? Откуда знаете?

– Потом объясню. Он серьезный ученый?

– Странный вопрос. – Митя хмыкнул. – Марк Семенович Мазур – радиофизик мирового уровня. Погодите, вам что-нибудь о нем известно? Он жив?