– Я бы хотела стать такой же сильной и умной, как тетя Аннелиз, и такой же красивой, как вы, только не знаю, с чего начать. Мама говорит, я ем слишком много сладкого, от этого полнею, но если я не ем сладкое, у меня портится настроение. Могу легко отказаться от свинины, от картофеля, но когда вижу горячий вишневый штрудель со сливками, теряю контроль над собой.

Габи сдвинулась на краешек, готова была просунуть голову между спинками передних кресел.

– …уморил голодом миллионы собственных крестьян… случаи людоедства…

– Для дикарей это нормально…

– …самые настоящие дикари… мой шурин был в Ленинграде… плюют под ноги, мусорят на улицах…

«Те двое, продавец и „Шляпа“, очень похожи на русских, – думала Габи. – Допустим, с Бруно что-то случилось. Он предупреждал: если какая-то срочная информация, долго нет связи, никто не появляется в музее, нужно выбраться в Цюрих, зайти в „Скарабей“. Там обязательно кто-то будет. Пароль „Око Гора“ знают в Москве. Кого же они прислали? И какого черта за мной таскался болван в шляпе?»

Подошел стюард с подносом, Габи взяла два бокала шампанского.

– Наше висбаденское, полусладкое, – радостно сообщила Стефани, – мое любимое. Однажды в детстве я вылакала потихоньку целую бутылку, оно же вкусненькое! Я стала пьяная, ужас. Габриэль, вы когда-нибудь напивались так, чтобы вести себя неприлично?

– Мг-м.

– Потом очень стыдно. Я когда напьюсь, хохочу, как безумная, и всегда икаю. А вы?

– Пою песни и лезу ко всем целоваться.

Чиновники тоже пили шампанское, прозвучало «Пройст!». Тихо звякнули бокалы.

– Предпочитаю сухое, – сказал тот, что сидел у иллюминатора.

– Шампанское – дамский напиток, больше люблю коньяк…

Габи решила, что они сменили тему, расслабилась, откинулась на спинку кресла, но услышала:

– …взялся за коммунистов и евреев…

– Интересно, зачем он это делает?

– …просто больной…

– …разгромит собственную армию, ставлю сто марок…

– … наглядное подтверждение расовой теории… полноценные народы таких издевательств над собой не потерпят…

– …немецкая кровь…

– …нет, ни капли, он кавказец…

– …вряд ли понимает… психическое заболевание… но работает на нас, это главное…

Чиновники смеялись так громко, что Стефани удивленно замолчала на полуслове и шепотом спросила Габи:

– О чем они говорят?

– Не знаю. Кажется, тот самый случай. Напились и ведут себя неприлично. Мы тоже выпьем и перейдем на «ты». Пройст!

Доктор никак не мог избавиться от идеи, которую подкинул ему перед смертью старый большевик Ланг, – устроить побег Володе.

«Терять все равно нечего, ни мне, ни ему. Так почему бы не рискнуть? – думал он по дороге к пряничному домику. – Пока болеет Майрановский, а Кузьма вместе с охраной дрыхнет, пьет, играет в дурачка, ничего не стоит выбраться за бетонный забор, наружу. Золотое время скоро кончится, и я не прощу себе, что даже не попытался предложить Володе такой вариант».

Карл Рихардович заранее приготовил все необходимое, аккуратно сложил на нижней полке своего платяного шкафа брюки, теплую фланелевую рубашку, свитер, носки, нижнее белье. План Володиного побега крутился в голове.

Главное, выбраться из Москвы, доехать до какого-нибудь тихого провинциального города, где никто Володю не знает. Там можно прийти в милицию, заявить, что ограбили, отняли документы, назваться любым вымышленным именем, объяснить, что рос в детдоме, настоящего своего имени вообще не помнит. Отлично подойдет какая-нибудь большая стройка, там нужны рабочие руки. За молодого, здорового парня ухватятся, тем более работать Володя умеет и любит.

«Не исключено, что арестуют его мать и сестру. Когда я предложу бежать, он сразу подумает о них. Но почему обязательно должны арестовать? В самом деле, разве они устроили ему побег? Они в ссылке, далеко отсюда, и совершенно ясно, что не виноваты… Не виноваты, но сосланы… Кто-нибудь из арестованных, сосланных, расстрелянных виноват? И в чем именно? Интересный вопрос… И все-таки я поговорю с Володей. Невозможно, чтобы десятки тысяч людей вот так, покорно, безропотно, давали издеваться над собой, над своими близкими, шли на убой, а оставшиеся прославляли и благодарили убийц, ожидая своей очереди. Какое-то сопротивление должно быть… Хотя бы одна слабенькая попытка…»

Размышляя, прикидывая разные варианты Володиного счастливого спасения, он незаметно дошел до калитки.

Ждать не пришлось. Кузьма открыл через пару минут. На утрамбованном снегу аллеи что-то темнело. Подойдя ближе, доктор увидел лежащую лицом вниз фигуру в телогрейке и высоких валенках.

«Сюрприз!» – пропел зеркальный уродец и тоненько захихикал.

– Утечь хотел, сука троцкистская, – Кузьма сплюнул в снег.

Доктор опустился на колени возле убитого, увидел кровь и дыру от пули на бритом затылке, тронул пальцами еще теплое запястье, осторожно перевернул тело на спину, стряхнул с мертвого лица липкий снег.

– Телогрейку спер, падла, и валенки мои, едрена вошь, – пожаловался Кузьма. – Валенки-то новехонькие, ненадеванные, вчера только со склада доставили.

С трудом удалось закрыть Володе глаза. Сердце бухало глухо, медленно, голова кружилась, голос Кузьмы доносился откуда-то издалека, тонул в оглушительном шепоте зеркального урода:

«Тебе хочется врезать кулаком по мерзкой роже, руки чешутся? Ну давай! Какое-то сопротивление должно быть, хотя бы одна слабенькая попытка! Ударь его, а еще лучше – попробуй задушить. Разве он не заслуживает смерти? Спасти никого не можешь, так убей палача».

– Поднимайся, товарищ доктор, простудитесь, на коленках-то, – Кузьма, кряхтя, наклонился и легко, за подмышки, поднял Карла Рихардовича на ноги. – Пойдем, чайку горяченького, с пряничком…

– Почему ты его убил? – просипел доктор и не узнал своего голоса.

– Так я ж грю, чуть не утек, едрена вошь.

– Как? Куда? Он слабый, больной. Товарищ Блохин велел вылечить его, а ты убил.

Кузьма часто заморгал, нахмурился, переваривая услышанное, и, дернув головой, неуверенно произнес:

– Так я, это самое, по инструкции. Попытка к бегству, едрена вошь, стрелять на поражение.

– С чего ты взял, что это была попытка к бегству?

– Ну а чё ж еще? Мы только завтракать сели, слышу, какая-то возня. Сначала думал, померещилось, на всякий случай выглянул, гляжу, телогрейки нет, валенки пропали, дверь открыта. Ну я во двор, а он идет, падла, по направлению к забору. Я за ним, кричу: стой, сука! Он бегом, ну я и пальнул на поражение.

– Как он вышел из лазарета?

Вопрос подействовал на Кузьму сильно. Под ржавой щетиной проступили багровые пятна, глаза заметались в своих норках-глазницах.

– Это самое, полы я мыл, как положено, перед завтраком, во всех помещениях, ну и, это, едрена вошь, замудохался, а тута еще дымоход забился, это самое, я туды-сюды…

– Туды-сюды и забыл запереть дверь лазарета, – продолжил за него Карл Рихардович.

– Не помню я, товарищ доктор, ни хера не помню, дымоход, опять же, сосули сбить, едрена вошь, – Кузьма наклонился, сжал пальцами ноздри и шумно высморкался в снег. – Ну а может, они это, а? Как думаете? – он обтер пальцы подолом засаленного фартука.

– Кто «они»? – спросил доктор, пытаясь поймать блуждающий взгляд Кузьмы.

– Ну, эти чертовы куклы, Терентьев с Вайнштоком, а?

– Да, пожалуй, ты прав, дверь в лазарет открыли призраки. Так и доложим товарищу Блохину.

Карл Рихардович отчетливо помнил, что, уходя вчера вечером, не повернул ключ в замке, нарочно, чтобы проверить, заметит ли Кузьма. Если не заметит, значит, у Володи есть реальная возможность тихо уйти ночью.

«Вот он и ушел сегодня утром, – хихикнул в голове зеркальный уродец и после короткой паузы добавил серьезно, с проникновенными нотками: – А ведь это ты убил его, добрый доктор Штерн, ты, а вовсе не болван Кузьма».

– Заругается Михалыч, – Кузьма грустно вздохнул. – Хорошо, успел я вовремя, едрена вошь, а то бы утек он через забор, вот тогда бы с меня бы три шкуры. Ладно, товарищ доктор, чего стоим-то, мерзнем? Айда в дом, документ оформите по нему, как положено.