— Кто выигрывал?

— Бывало по разному. Ильич — хороший игрок, с плохими я не играю. Скучно.

Князь замолчал, потушил папиросу. Проводил взглядом пару, которая прошла по коридору к вагону ресторану. Упитанный лысеющий блондин в модном пиджаке, столь узком в бедрах, что шлица сзади расходилась, непристойно выпячивался круглый зад. Спутница его, темноволосая стройная дама в кремовом шерстяном платье, на ходу нервно щелкала замком сумочки. Князь причмокнул и облизнулся, дама была хороша. Федор странным образом почувствовал, как князь мысленно приказывает ей обернуться. И она обернулась. Глаза князя подернулись маслянистой влагой. Дама заправила за ухо завитую короткую прядь и посмотрела на Федора.

— Ну, а загадку мою не забыл? — задумчиво спросил князь, когда пара исчезла за дверью тамбура. — Можешь сказать, кто из вождей в детстве пошутил, пустил свинью в синагогу? Как звали того маленького шалуна?

— Шалуна звали Коба.

Князь радостно засмеялся, хлопнул в ладоши.

— Молодец, правильно! Только Кобой он стал позже. Тогда его звали Сосо.

— Вы знали его в детстве?

— И в детстве, и в юности, и теперь знаю.

— С ним вы тоже играли в шахматы?

— Нет.

— Почему? Он плохой игрок?

Князь глухо рассмеялся, потрепал Федора по плечу.

— Сосо тебе не нравится. Тебе никто из них не нравится. Но ты им служишь.

— Я лечу Ленина. Я врач. Так сложилось, что он стал моим пациентом. Когда ему плохо и нужна помощь, я не думаю о том, что он вождь. Просто выполняю свою работу.

— А если станет плохо Сосо и помощь понадобится ему, тоже выполнишь свою работу?

— Да, конечно.

— Молодец. Честно выполнять свою работу — это почти свобода. Во всяком случае, это правильный выбор, добровольный и сознательный. А теперь тебе надо поспать. Ты слабый совсем. Вставать рано, день впереди тяжелый.

Федор не возражал. Ушел в купе. Князь остался курить в коридоре.

Растянувшись на мягком диване, Федор подумал, что князь вряд ли даст возможность ему поговорить наедине с доктором Крафтом. Отделаться от него будет нелегко.

«Куда он лезет? Зачем всюду сует свой нос? Кажется, ему заплатили достаточно, чтобы он выполнял работу без лишних вопросов. И вообще он очень утомительный человек».

Федор почти уснул, когда князь вошел в купе. Сквозь стук колес слышалась тихая возня, скрип дивана, какое-то монотонное невнятное бормотание.

— Омма не пад ме гумм… омма аввалукед швары пад…

«Молится он, что ли?» — подумал Федор. Череда непонятных звуков иногда причудливо складывалась в слова.

— Омма не пад лукед… Профессор Свешников воспитал хорошего ученика. Дисипулус ин коннивус.

Федор не был уверен, что прозвучало именно это, он вполне мог ослышаться.

— Омма вочам не пад, омма авалукед пад… Рр псс… рр…псс.

Теперь звучал уже просто храп немолодого, не очень здорового мужчины.

— Почему Герман называет вас Зигги, а не Эммануил? — спросил Кольт, поражаясь своему спокойствию.

— Мое полное имя — Эммануил Зигфрид фон Хот. Будем, наконец, знакомы. Нам предстоит долгое и, надеюсь, плодотворное сотрудничество. Это лучше, чем вражда, верно? Ну, ну, не хмурьтесь. Забудем все мелкие недоразумения. Без меня у вас ничего не получится.

— Почему?

— Препарат у меня.

— Тут, в развалинах, есть шанс найти цисты, — неуверенно возразил Петр Борисович.

— Безусловно, — Хот кивнул, — и Софи наверняка найдет. Но цисты — только первое действие задачки, в которой много неизвестных. Биология, медицина — это, конечно, серьезно, важно. Однако не главное.

— Что же, по вашему, главное?

— Сакральная составляющая. Если хотите, магический элемент.

— Я не верю в магию.

— Верите. Не лгите себе. Когда склянки с цистами оказались у вас в руках, вы могли бы нанять большую команду ученых, организовать научную лабораторию, целый институт могли бы купить. Команда скорее добьется желаемых результатов, — Хот снисходительно улыбнулся. — Препарат должен быть всесторонне изучен, проверен. Нужны сотни, тысячи опытов, чтобы понять закономерность воздействия. Одному человеку, даже специалисту, научному гению, охватить такой огромный масштаб работы трудно. Но вам понадобилась именно Софи. Только она одна, и никто больше. Ведь так?

— Группа не позволила бы сохранить все в тайне, — пробормотал Кольт, чувствуя, что невольно оправдывается, и от этого ему стало совсем скверно.

— Ерунда, — Хот махнул рукой. — Вам хватило бы средств, чтобы обеспечить секретность. Вы сделали ставку на Софи потому, что все это уже было, в тридцатые, у вас в России, в Москве, в Институте экспериментальной медицины. Большой штат сотрудников, сотни, тысячи опытов, в том числе и на людях. Строжайшая секретность. Не хватало главного: профессора Свешникова. И ничего у них не вышло.

— Точно неизвестно. Партию заключенных, которым введен был препарат, расстреляли. Это была бюрократическая ошибка, — быстро произнес Петр Борисович.

— Ошибка не в том, что их расстреляли, — Хот мягко улыбнулся, — а в том, что тела кремировали. Крылатый змей может бесконечно долго спать в органических тканях. Но в огне он погибает. Таким образом, они лишились препарата. Но еще раньше они лишились профессора Свешникова, и потому, даже останься у них препарат, ничего не могло получиться.

— Что произошло со Свешниковым? — сипло спросил Кольт.

Тонкие губы Хота растянулись в медленной гадкой улыбке. Он едва заметно дернул головой.

— А вот тут, мой дорогой Петр Борисович, уже и начинает действовать сакральная составляющая. Вы чувствуете ее. Вы привыкли к тому, что ваш добрый друг Федор Федорович старательно избегает этой темы. Сколько раз вы его спрашивали, куда делся профессор, жив ли он? И слышали в ответ: отстань, придет время, узнаешь.

Хот скорчил рожу и довольно точно спародировал сердитые интонации старика Агапкина. Кольту стало холодно в парном воздухе оранжереи.

— Старый пень врет, морочит вам голову, дурачит вас, идиота из вас делает, — быстро зашептал Хот, — он за ваши деньги украл у вас дозу препарата, украл, теперь скачет, как юный заяц, а вам приходится начинать все сначала. Надул он вас, кинул, развел по полной.

Акцент исчез совершенно. Хот удивительным образом оказался рядом, наверное, незаметно придвинул кресло ближе и шептал в самое ухо. Дыхание его было холодным. Как будто образовалась дыра в стеклянной стене оранжереи и сквозь дыру струя ледяного воздуха била прямо в ухо, в голову.

Кольт чувствовал, как гаснут, исчезают чудесные воспоминания о вчерашнем вечере, радость, счастье. Он попытался представить лицо Орлик, но увидел лишь расплывчатое белое пятно, условные дыры глаз. Он подумал о старике Агапкине, которого все-таки любил, но мысли потекли по скверному руслу, проложенному господином Хотом: «Он врет, врет, он украл».

И почудился сквозь розовый аромат какой-то странный, слабый, тухлый запашок.

Кольт вспомнил, как Соня говорила об этой, едва уловимой, вони, зажмурился, тряхнул головой. Когда он открыл глаза, господин Хот сидел на месте, покачивал ногой, подкидывал и ловил тапочку. В оранжерее было по прежнему очень тепло, влажно, аромат роз мягко переплетался с ароматом цветущего лимонного дерева. Пахло чудесно, никаких посторонних гадких примесей.

— Петр Борисович, кажется, мы с вами нашли общий язык, — Хот протянул руку через стол и дружески тронул его плечо. — Вы поняли, зачем я вам нужен.

— Да, наверное, — как автомат, повторил Кольт и заметил, что у его собеседника опять появился сильный немецкий акцент.

— Но вас беспокоит вопрос, — Хот убрал руку и улыбнулся, не разжимая губ, — зачем вы нужны мне?

— Беспокоит, — слабым эхом отозвался Кольт и опять вспомнил слова Сони:

«Иногда кажется, будто он умеет читать мысли. Позже я поняла, в чем фокус. Он следит за эмоциональной реакцией и ловит то, что лежит на поверхности. Страх. Растерянность. Но если контролировать себя, он ничего не поймет. Глубоко в сознание он влезть не может».