— Господин Агапкин, пожалуйста, откройте. С вами все в порядке?

Еще раз взглянув на часы, Федор понял, что они остановились. Вскочил, натянул брюки и джемпер, отпер дверь, увидел большое румяное лицо хозяйки и бодро произнес:

— Доброе утро, фрау Зилберт.

— Седьмой час вечера, — язвительно сообщила хозяйка и поджала губы. — Какой-то русский ждет вас с полудня. Я стучу уже в десятый раз.

— Русский? Он назвал свое имя?

— Нет. Он сказал, что вы его знаете.

— Усатый? С лысым черепом? — спросил Федор, понизив голос.

— Господин Агапкин, выйдите и посмотрите сами. У меня очень много дел, извините. — Она хотела уйти, но все-таки задержалась и добавила шепотом: — Лысый, усов нет. Лет сорок ему. Вид болезненный.

— Спасибо, фрау Зилберт, вы очень любезны, вы ангел. Скажите ему, что я сейчас выйду.

— Хорошо, господин Агапкин. Если хотите, сварю вам кофе.

— Да, буду вам весьма благодарен.

Зеркало над умывальником отразило бледную небритую физиономию с красными глазами. Бриться не хотелось, Федор решил, что и так сойдет. Почистил зубы, ополоснулся холодной водой. Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не было сил волноваться. Кто явился по его душу? Зачем явился? Ясно, что не князь, не Радек и не серый призрак.

Федор почти не удивился, когда увидел в кресле у камина беднягу, которому князь устроил расстройство желудка. Незваный гость курил дешевую вонючую папиросу и вяло листал случайный журнальчик.

«Как же я не узнал его сразу, вчера, в кафе? — подумал Федор. — Хотя, конечно, он сильно изменился. Отощал, волос нет. Дела у него плохи».

Гость увидел Федора, вскочил, поспешно раздавил папиросу в пепельнице, бросил журнал, протянул навстречу обе руки, призывая к дружеским объятьям.

— Федя, здравствуй, сколько лет, как говорится, сколько воды утекло. Ну, узнал меня? Узнал!

Федор уклонился от объятий, руки не подал, уселся в кресло напротив и произнес с коротким вздохом:

— Привет, Петя Степаненко.

В восемнадцатом году Петька Степаненко, молодой заслуженный большевик, помогал своему приятелю, высокопоставленному чекисту Кудиярову, продавать ценности, изъятые при обысках и арестах, и переправлять деньги за границу. В нескольких швейцарских банках у них скопились приличные суммы, они готовились тихо удрать из России.

Петерс давно уж подозревал Кудиярова и Степаненко в присвоении конфискованных ценностей, за обоими следили. Им следовало спешить.

Кудияров за год службы в ЧК ослаб от кокаина, алкоголя, обжорства, ночных гульбищ с актрисами. Ему хотелось вступить в новую заграничную жизнь не только богатым, но молодым и здоровым. Он был мистик, и смутные сведения о препарате толковал по своему, верил, что профессор Свешников изобрел магический эликсир молодости. Шантажом и угрозами он выбил у Михаила Владимировича обещание влить ему дозу.

Профессор тянул время, потребовал, чтобы Кудияров лег в госпиталь на обследование. Он знал, что паразит убьет Кудиярова, и не желал брать греха на душу. Собирался влить чекисту безвредный изотонический раствор.

Кудиярова арестовали в госпитале, при аресте он оказал сопротивление, и если бы Михаил Владимирович не позаботился о том, чтобы заранее забрать у него пистолет, чекист наверняка уложил бы всех, кто был в палате.

Кудиярова расстреляли. Молодой заслуженный большевик, заместитель наркома здравоохранения Петька Степаненко исчез бесследно. И вот теперь он, худой, лысый, сидел напротив Федора и лирически улыбался.

Воротник кителя лоснился от грязи. Сапоги потрескались, у правого отваливалась подметка. Штаны галифе сбоку были зашиты черной ниткой неумелой мужской рукой.

— Ну что, как там, в Москве? — спросил он, облизываясь, блестя голодными воспаленными глазами.

Хозяйка принесла на подносе кофейник, вазочку с печеньем и одну чашку. Поставила перед Федором, хмуро покосилась на Степаненко, который тут же цапнул несколько печений и стал быстро, жадно жевать.

Федор попросил ее принести еще чашку и бутербродов.

— Да, да, бутерброды — это ты умно придумал, — пробурчал Степаненко с набитым ртом, — я как раз позавтракать не успел, а сейчас уж обедать пора или ужинать. Немец, шельма, так он вообще не ужинает, экономит. Обед черт знает когда.

«Станет клянчить денег, — подумал Федор, — дам немного, потребует больше. Странно, он ведет себя так, словно мы с ним друзья с детства. Но мы едва знакомы. Первый раз я увидел его в ноябре семнадцатого, в особняке Мастера на Никитской. Потом он часто заезжал в госпиталь за Михаилом Владимировичем, возил его к Кудиярову. Со мной даже не здоровался. Был толстенький, румяный, важный. Заместитель Семашко. Как же он нашел меня? Князь сказал, что заметил его еще на набережной, по дороге».

Степаненко быстро поедал печенье, глотал, не жуя, словно боялся, что отнимут, вытащат изо рта, но при этом умудрялся болтать без умолку.

— Федька, Федька, до чего ж я рад видеть тебя, подлеца! А ты, смотрю, процветаешь, благоденствуешь, буржуем стал и прямо красавец, артист синема! Да не молчи ты, рассказывай, как там все? Как профессор? Что Ильич? Совсем плох? Тут говорят, ему уже настойчиво телефонируют с того света. Правда? Или врут? Нарочно пускают слухи?

Вазочка опустела. Петька высыпал крошки на ладонь и отправил в рот. Хозяйка принесла вторую чашку и бутерброды. Серый хлеб с маргарином, прозрачные ломтики сухого сыра. Петька налил себе кофе, выпил залпом, как водку. Схватил бутерброд.

— Каким образом ты меня нашел? — мрачно спросил Федор.

— Да случайно, совершенно случайно. Что наша жизнь? Как говорится, игра случая! В кафе сидел, газетку читал, смотрю, рожа знакомая, родная русская рожа. А я тут истосковался, не поверишь! Своего брата, русского человека, за версту чую.

— Значит, ты случайно увидел меня в кафе? — уточнил Федор.

— Мг-м. Ты с каким-то усатым абреком сидел. Меня, конечно, не заметил, не узнал. Ну, думаю, подлец Федька. Ладно. Мешать не стану. Мало ли, какой там у вас разговорец? Позже подойду, да тут как раз у меня брюхо и прихватило. А кстати, что за абрек?

— Как ты узнал адрес пансиона? — спросил Федор.

— Что, это такая страшная тайна? — Степаненко прищурился. — Может, ты тут вообще нелегально, а, Федька? У тебя секретная миссия? Не бойся, я умею держать язык за зубами.

Федор зевнул, потянулся в кресле, взял с тарелки последний бутерброд.

— Петька, не обольщайся. Я тут легально, и ничего секретного в моей миссии нет. А ты мне все-таки поведай, как узнал адрес.

Степаненко печальным взглядом проводил последний бутерброд, вздохнул и принялся раскуривать свою дешевую папиросу. Явилась хозяйка, помахала рукой, разгоняя вонючий дым.

— Господин Агапкин, при всем уважении к вам я попросила бы, чтобы ваш гость больше не курил тут эти ужасные папиросы.

— Конечно, фрау Зилберт. Простите. Я дам ему свои, — сказал Федор.

— Дай свои, дай, а то такую дрянь приходится курить, — сказал Степаненко по русски, одарил хозяйку любезной улыбкой и продолжил на скверном немецком: — Все будет хорошо, милая фрау, не волнуйтесь.

Федор достал из кармана пачку папирос, бросил на стол. В третий раз задавать тот же вопрос не хотелось. Он доел бутерброд, выпил остывший скверный кофе, закурил.

— Да, Федька, в миссии твоей ничего секретного, — сказал Степаненко, сладко затягиваясь его папиросой, — прямо даже как-то скучно. Аптечная контора, порошки, клистиры, градусники. Только при чем тут абрек, не понимаю.

— Петька, а зачем тебе это понимать? — спросил Федор. — Ты чего от меня хочешь?

— Эх ты, Агапкин. Откуда в тебе столько цинизма? Я, можно сказать, жизнью рискую, чтобы тебе, подлецу, помочь.

— Не уверен, что нуждаюсь в твоей помощи, — Федор погасил папиросу, поднялся. — Все, извини, мне пора.

Он устал от этого вязкого, бессмысленного разговора. К тому же хозяйка явно выражала свое недовольство, ходила туда сюда по гостиной, хмуро косилась на Степаненко. Наконец взяла половую щетку и принялась мести вокруг, все ближе подбираясь к креслам. Петька резво вскочил, схватил Федора за локоть.