— Нет необходимости или вытаскивать нечего? — спросил он свистящим шепотом.

— Карл, простите, не знаю вашего отчества. Я наслышан о вашем своеобразном чувстве юмора, вы сочиняете анекдоты, но ранение Владимира Ильича не повод для шуток.

— Отчество у меня такое, что язык сломаете. Бернгардович. А по поводу ранения это вовсе не шутка. Это позиция наших врагов, меньшевиков. Тут вот недавно Мартов Юлий Осипович выдал версию, будто никто в Ленина не стрелял и Володарского с Урицким прикончили сами чекисты. Все это якобы иезуитские интриги большевиков, чтобы удержаться у власти. Кстати, я видел Бокия на платформе, он что, с нами едет?

— Нет. Впрочем, не знаю. Извините, Карл Бернгардович, у меня голова болит, я, с вашего позволения, покину вас, — Федор хотел уйти в купе, но Радек удержал его.

— Еще один малюсенький вопрос. Любопытство — часть моей профессии, я журналист. Почему вы не вступаете в партию?

— Не хочу.

— Понятно, — Радек тряхнул рыжей шевелюрой, — раз на этот малюсенький вопрос вы не ответили, позволю себе задать следующий. Сколько вам лет?

— Тридцать два.

— Стало быть, вы всего на пять лет меня моложе. А выглядите двадцатилетним юнцом. Только, пожалуй, глаза выдают возраст. Странное несоответствие, тем более странное, если учесть ваше давнее близкое знакомство с профессором Свешниковым.

Федор опять открыл свой портсигар, протянул Радеку.

— Карл Бернгардович, возьмите пару папирос, про запас, я вынужден откланяться. Очень болит голова.

Радек усмехнулся, папиросы взял, не две, а сразу пять штук и, прежде чем Федор закрыл дверь своего купе, успел пригласить его вместе поужинать, через пару часиков.

— Я зайду за вами, — пообещал он, — лучшей компании все равно в этом поезде не найти ни вам, ни мне.

Оказавшись наконец в своем купе, Федор легонько постучал пальцем по стенке, пытаясь понять, насколько она тонка и звукопроницаема. Они с Бокием говорили шепотом, но Радек был рядом, и поезд стоял.

О том, что Карл Радек причастен к самым темным авантюрам большевиков, тесно связан с германской военной разведкой, когда-то обмолвился покойный Матвей Леонидович Белкин, Мастер стула международной ложи «Нарцисс», наставник и покровитель Федора.

Сотрудник спецотдела Слава Линицкий, поляк, знал Радека еще по Кракову и терпеть его не мог, называл мерзавцем и вором. Рассказывал, что Радек в эмигрантскую пору таскал из квартир, где ему давали ночлег, дорогие книги и продавал букинистам. Был исключен из партии за присвоение крупной суммы партийных денег, но восстановлен по личному ходатайству Ленина.

Сквозь стук колес Федор услышал, как Радек вернулся в свое купе, и решил, что все-таки воспользуется приглашением, поужинает с любопытным журналистом.

«Тут в степи ничего нет, кроме ветра и снега», — думала Соня, глядя в окно джипа.

Во мгле неслись белесые вихри, льнули к стеклам, крутились в свете фар волокнистыми спиралями. Соне стало казаться, что все пространство от земли до неба пронизано ордами призраков. Навстречу одинокому автомобилю мчались смутные силуэты всадников на крылатых конях, вой ветра был наполнен криками, ржаньем, разбойничьим посвистом, хлопаньем хлыстов.

— Лет десять таких метелей не случалось, — сказал шофер, — климат резко континентальный, сухой. Летом жара, зимой стужа, но почти без снега.

— Соня, зачем нас сюда занесло? — шепотом спросил Савельев.

— Мы приехали в гости к мозговому паразиту. Тут его вотчина.

— Он нас приглашал?

— Он нас давно ждет. Меня, во всяком случае.

— Ну, тогда и меня тоже, — Савельев вздохнул и легонько сжал Сонины пальцы, — куда ж я теперь денусь?

— Ты можешь вернуться в Москву в любой момент. Это была идея старика, чтобы именно ты летел сюда со мной. Смотри, если тебе здесь так не нравится, я тебя не держу.

— Совсем?

— Что совсем?

— Не держишь.

— Дима, прости, не понимаю.

— Да, это я уже заметил. Не понимаешь, — он отпустил ее руку, отодвинулся, отвернулся, стал смотреть в окно, на вьюгу.

— Я тебя обидела чем-то? — удивленно спросила Соня.

— Нет.

Они замолчали надолго. Стекла дрожали от порывов ветра. Впереди маячили огни джипа, который вез Кольта и двух охранников.

Казалось, Петр Борисович мгновенно забыл, как непристойно вел себя в самолете, как орал и рвался. Он словно выздоровел после душевной болезни. На участливый вопрос пилота о самочувствии он равнодушно буркнул что-то невнятное, вытащил телефон, стал звонить и отвечать на звонки. Соня услышала, как он говорил с какой-то Еленой Алексеевной, приглашал ее на ужин сегодня вечером. Голос его при этом звучал мягко, даже как будто смущенно. В конце разговора он пробормотал в трубку «соскучился ужасно», и потом несколько секунд на губах его подрагивала странная, слегка шальная улыбка.

«Что мне делать? — думала Соня. — Сказать ему правду? Но он не поверит. Рано или поздно мне придется ввести ему препарат. Я буду тянуть время. Самые поверхностные исследования займут минимум год. И Хоту ничего вводить не стану, пока не найду какую-нибудь закономерность. Что бы там ни оказалось особенного в его крови, в ДНК, в обмене веществ, каким бы он ни был мерзавцем, он все-таки больше похож на человека, чем на крысу. О применении препарата на людях пока не может быть и речи. Да, но я это уже сделала. Я спасла старика и об исследованиях в тот момент вовсе не думала. Я знала, что старик выживет и поправится от препарата. Просто знала, и все. Откуда взялась такая уверенность?»

— Ты обещала рассказать, каким образом здесь появился паразит, — донесся тихий голос Димы.

— Появился он не обязательно здесь. Это было так давно, что вряд ли возможно выяснить, где именно. Просто сюда ведет единственный известный след. Первую крысу, зараженную паразитом, поймали в 1916 году в подвале старинного московского дома, когда-то принадлежавшего Никите Семеновичу Коробу. Он был этнограф, историк. Путешествовал по Вуду-Шамбальским степям дважды, вел раскопки на развалинах святилища местного божества Сонорха, хозяина времени.

— Клад искал?

— Не знаю. Какая разница, что именно он искал? Просто копал, и все. Интересовался древностью.

— И нашел паразита, будь он проклят.

— Нет, Короб вообще ничего не знал о паразите. Во время второй экспедиции ему удалось раскопать древнее захоронение. Он привез в Москву кости, черепки. Все это добро многие годы хранилось в подвале, из которого мальчишка, сын дворника, приносил крыс Михаилу Владимировичу Свешникову для опытов.

Впереди забрезжили слабые огоньки. Шофер прибавил скорость. Через несколько минут джип въехал в город. Он весь состоял из панельных коробок. Прямые унылые улицы были пусты, вероятно, из-за вьюги.

— Скажи, а что, паразиту все равно, где жить? — спросил Дима.

— Ему не все равно, он живет исключительно в эпифизе, в маленькой железке, спрятанной в самом центре мозга. Древние считали эпифиз чем-то вроде третьего глаза. Цисты безошибочно находят путь по кровотоку именно к эпифизу.

— Цисты — это яйца его, что ли?

— Да. Они могут спать где угодно бесконечно долго. Жизнеспособных цист разных паразитов находят везде. В египетских мумиях, в останках мамонтов доледникового периода.

— Кажется, я понял, кого ты мне напоминаешь.

— Мумию или мамонта?

— Нет. Ты похожа на мальчика Кая из «Снежной королевы».

— Почему?

Савельев не ответил, помолчав несколько минут, громко обратился к шоферу:

— Вроде бы не поздно, а на улицах ни души. Город как будто вымер.

— Йорубы сейчас нет, — не оборачиваясь, объяснил шофер, — Йоруба отбыл в Африку, на сафари. Пока он стреляет слонов и жирафов, народ отсыпается.

— Йоруба — это ваш губернатор Тамерланов? — уточнила Соня.

— Он самый. Герман Ефремович. Вас велено до его возвращения разместить в гостинице. Это лучший отель в городе, бывший крайкомовский. Вот как раз мы и подъезжаем.