В записной книжке Ника отыскала номер своего сокурсника Пети Лукьянова. Петя работал в Институте судебной медицины. Это был не лучший способ выяснять обстоятельства смерти Никиты, узнавать, проводились ли дополнительные экспертизы по опознанию. Куда проще и логичней было использовать Гришины связи в прокуратуре. Втайне она даже надеялась, что не застанет Петю ни дома, ни на работе, и тогда уж со спокойной душой позвонит в прокуратуру, а вечером – Грише. И все расскажет ему, наконец.

Но Лукьянов оказался дома.

– Ника, когда ты успела прилететь в Москву? Я тебя вчера по телевизору видел, в «Новостях». Инаугурацию показывали. Тебя без конца брали крупным планом. Поздравляю, госпожа губернаторша. Я всегда знал, что твой Гришка далеко пойдет. У тебя случилось что-нибудь?

– С чего ты взял?

– Да ты бы ни за что просто так не позвонила, – засмеялся Петя, – сейчас никто просто так никому не звонит. Сколько мы с тобой не виделись?

– Сто лет.

– Вот именно. Сто лет. Так что случилось?

– Погиб мой знакомый, Никита Ракитин, – начала Ника.

– Ничего себе, знакомый, – присвистнув в трубку, перебил ее Петя. – Все вы, женщины, такие. Я отлично помню Ракитина. Это же твоя первая любовь. Он стал классным детективщиком. У нас весь институт читает. Горжусь знакомством. Только зачем-то псевдоним взял, Виктор Годунов. Слушай, что, правда погиб? Убили?

– Ну почему сразу – убили? Там вроде бы несчастный случай. Пожар.

– Знаем мы эти несчастные случаи. Только я не понимаю, у твоего Грини такие связи, а ты ко мне обращаешься.

– В том-то и дело, что у него слишком уж серьезные связи. Мне не хочется заявляться к помощнику Генерального прокурора России. Сам он не ответит, спустит все своим замам, а те – еще ниже, в итоге я ничего толком не узнаю, а волна поднимется, слухи поползут. Для многих ситуация будет выглядеть достаточно двусмысленно, полезут журналисты…

– Ладно, Елагина. Я тебя понял. Когда был обнаружен труп?

Ника коротко изложила все, что знала.

– Хорошо. Перезвоню тебе часика через полтора. Ника положила трубку и услышала, как в кухне что-то грохнуло.

– Слушай, у тебя здесь черт ногу сломает, – весело сообщила Зинуля. Она стояла босиком посреди кухни. Пол был усыпан сахарным песком и осколками фарфора, – извини, банку уронила. Кофейком не угостишь, хозяйка? А то так есть хочется, что переночевать негде. Кстати, есть у тебя вообще-то нечего. Холодильник пустой. И о чем только думает губернаторская прислуга? Слушай, давай я быстренько сбегаю, куплю еды какой-нибудь на завтрак, а?

– Иди, – кивнула Ника, – супермаркет через дорогу.

– Где твои горничные, лакеи, камердинеры? Хозяйка приехала, а они. и в ус не дуют. – Я не хочу никого вызывать. Я здесь долго не задержусь, – мрачно сообщила Ника и стала сметать песок с осколками. Зинуля ушла одеваться.

– Денег можешь не давать! – крикнула она из прихожей. – У меня еще целая куча осталась от тех семисот.

Хлопнула дверь. Ника скинула мусор в ведро и спохватилась, что забыла сказать Зинуле про сахар. Сама ведь ни за что не догадается купить. Придется пить несладкий кофе.

Ника вышла на балкон. Четвертый этаж, совсем невысоко. Если крикнуть, Зинуля услышит.

Балкон выходил в переулок. Ника увидела, как Зинуля выбежала из-за угла дома. Сверху она казалась совсем крошечной.

Ника решила подождать, пока Зинуля перейдет на другую сторону. Движение в переулке было двусторонним, машины неслись на большой скорости, а до ближайшего перехода – целый квартал. Между машинами образовался пробел, Зинуля рванула на проезжую часть, не глядя по сторонам. Она была у кромки противоположного тротуара, когда мимо промчался огромный зеленый джип. Он как-то странно вильнул на ходу, на полной скорости. Завизжали тормоза. Через секунду чей-то истошный крик ударил в уши и все вокруг потемнело. Еще через секунду Ника поняла, что это она сама так ужасно кричит, а темно потому, что она зажмурилась.

Надо было открыть глаза, но никак не получалось, словно судорогой свело лицевые мышцы. Надо было хотя бы взглянуть вниз. Но не было сил.

Она так и не взглянула. Резко развернулась, бросилась в комнату, в шлепанцах, в халате, выскочила из квартиры, слетела вниз по лестнице, забыв вызвать лифт.

– Здравствуйте, Вероника Сергеевна! Примите мои поздравления, видела вчера… – крикнула ей вслед вахтерша.

Ника кивнула на бегу, хлопнула дверью, промчалась через двор, и застыла как вкопанная, когда за углом стал виден переулок.

Там ничего не было. То есть продолжали сновать машины и пешеходы, накрапывал серый холодный дождик. Никакой толпы, никакого шума или тишины, которая бывает, когда…

– Твой муж убийца, – услышала она отчетливый хриплый шепот у себя за спиной, страшно вздрогнула, наступила на банановую кожуру и чуть не упала. Кто-то поддержал ее сзади за локоть.

Это была высоченная худая старуха в соломенной шляпе, в темных очках, с ярко накрашенным ртом.

– Что вы сказали? – спросила Ника, пытаясь разглядеть глаза за очками. Но стекла были зеркальными. Она видела только собственное лицо, вытянутое, белое, с огромными глазами.

Старуха продолжала крепко держать ее за локоть. Ника вырвала руку и заметила аккуратный бледно-розовый маникюр на корявых серых пальцах, и еще шрамы на тыльной стороне левой кисти, странные шрамы, штук шесть, не меньше, круглые, одинаковые, размером со старую дореформенную копейку. «Ожоги, – совершенно машинально отметила про себя Ника, – как будто сигареты тушили. У Гриши такие же есть. В одиннадцать лет учился терпеть боль. Глупое мальчишеское баловство».

– Я сказала, убийцы мчатся как сумасшедшие. – Старуха ткнула пальцем в противоположную кромку тротуара. – А вам что послышалось? – у нее был очень низкий, почти мужской голос. Она не говорила, а как будто шептала, глухо, быстро и как-то слишком уж нервно.

«Может, просто сумасшедшая?» – подумала Ника и отвернулась от странного, словно пергаментного лица с алым, безобразным пятном рта.

– Ничего. Все нормально.

– И вовсе не нормально, милая моя, – строго возразила старуха. – Мир жесток, никого не разжалобишь. Вы посмотрите, посмотрите! Разумеется, зрелище неприятное.

Ника взглянула, куда указывал сухой, как мертвая ветка, палец, и увидела раздавленную черно-белую кошку.

«А было ли преступление? – спросил себя капитан Леонтьев. – Что, кроме оружия и наркотиков в конурке сумасшедшей старухи, не дает мне покоя? Сплошные случайности, и никакой логики. Никаких мотивов. Что же я так завелся, в самом деле? Дом сорок по Средне-Загорскому напичкан всякой дрянью. Подумаешь – два новеньких ствола, сто грамм синтетической „дури“, конверт с „промокашками“, всего-то десять штук. И при чем здесь труп писателя?»

Андрей Михайлович Леонтьев возглавлял опергруппу УВД Юго-Восточного округа, которая приезжала на пожар в ночь с десятого на одиннадцатое. Механически просматривая документы, чудом уцелевшие на пожарище в жестянке из-под печенья, списывая в протокол паспортные данные погибшего, капитан даже не понял сначала, почему ему так знакомо лицо с паспортной фотографии.

Родители Ракитина находились за границей. Позже для опознания была вызвана бывшая жена погибшего. Вместе с ней явилась и его бывшая няня. Обе женщины категорически заявили, что погибший – не кто иной, как Никита Ракитин. Обе недоумевали, каким образом он попал в этот дом. Впрочем, когда узнали имя хозяйки квартиры, все разъяснилось. Оказалось, что обе они давно знакомы с Резниковой Зинаидой Романовной, и в принципе вполне возможно, что Ракитин решил какое-то время пожить у нее.

Вскоре приехала и сама Резникова, которая тут же сообщила, что Ракитин действительно у нее поселился на время ее отсутствия. Она также опознала погибшего. Но получилось так, что именно капитан Леонтьев первым опознал его по-настоящему, то есть понял, кто на самом деле погиб на этом пожаре. Правда, тоже не сразу.