Перед глазами Егорова мелькали бумажки с печатями, подписями, отпечатанные на машинке и на принтере, написанные от руки, на бланках или на простых листочках. Кандидат медицинских наук Астахова Зоя Анатольевна официально уведомляла, что никакие Егоровы ее занятия никогда не посещали. Список группы, заверенный тремя печатями, прилагался. Там и правда не было ни одного человека с такой фамилией.

Директор Дома культуры «Большевик» сообщал, что сдавал в аренду помещение группе под руководством Астаховой и ничего противозаконного в деятельности этого коллектива не наблюдалось.

И напоследок в качестве главного довода было представлено компетентное мнение председателя комиссии по работе с неформальными культурно-оздоровительными объединениями, помощника министра образования господина Русова Григория Петровича.

"Группа «Здоровая семья» под руководством кандидата медицинских наук Астаховой 3. А. не имеет никакого отношения ни к одному из зарегистрированных на территории СНГ неформальных религиозных объединений.

Зоя Анатольевна Астахова – автор двух научно-популярных книг о правильном питании и здоровом образе жизни, автор нескольких запатентованных изобретений в области медицины, ею разработаны оригинальные методики избавления от алкогольной и никотиновой зависимости, а также программы по эффективному снижению веса.

Цель группы – здоровый образ жизни, развитие физической культуры, отказ от вредных привычек, закаливание организма, повышение естественного иммунитета. В программу занятий входит комплекс оздоровительной гимнастики, также проводится курс по рациональному питанию. Центральная идея руководителя группы – научить людей избавляться от болезней, помочь им в обретении душевного покоя, счастья и мудрости, что крайне важно в наше трудное время. Группа официально зарегистрирована, преподаватели имеют дипломы о высшем медицинском образовании и лицензии Минздрава".

– Прямо-таки рекламный буклет, – тихо хмыкнул один из врачей, – лично я ничего про эту гениальную Астахову не слышал.

– Не будем отвлекаться, Евгений Иванович, – одернула скептика-психиатра дама из роно, – мы сейчас решаем судьбу ребенка.

– Там был человек, – медленно произнес Егоров, – человек по фамилии Шанли. То ли кореец, то ли туркмен. Монголоид. Он гипнотизировал их. У них татуировки на груди, перевернутые пятиконечные звезды вписанные в круг. Дети голодали, худели, бесконечно повторяли какую-то галиматью вроде молитв этому самому Шанли, которого они называли «гуру» и которому поклонялись, как божеству. Еще там была женщина, телохранитель Шанли. Огромная, бритоголовая. Возможно, она и есть Астахова 3. А., но она вовсе не похожа на кандидата наук. Дважды эта женщина ударила меня так, как может бить только профессиональный каратист. Дважды я потерял сознание, но никаких следов не осталось.

– Замечательно, – дама из роно, Галина Борисовна Ряхова, выразительно поджала морковные губы и тряхнула морковными кудрями, – доктор Астахова, оказывается, вас еще и избила.

– Так почему же после этого вы не обратились в милицию? – мягко поинтересовался психиатр.

Егоров ничего не ответил. Он хотел только одного – скорее увидеть Феденьку. То, что здесь происходило, казалось ему бредом, плодом собственного больного воображения. Люди за столом напоминали причудливых рыб из круглой колонны-аквариума у ресторанного подъезда. Они раскрывали рты, глядели на него пустыми выпученными глазами. А Феденька между тем лежал в реанимации.

Заседание комиссии длилось еще около часа. Галина Борисовна настаивала на лишении Егорова родительских прав. Дама крупная, полная, она даже вспотела от возбуждения, и в перерывах между своими длинными пылкими монологами вытирала округлое румяное лицо крошечным платочком.

Другая дама, представитель комиссии по делам несовершеннолетних при исполкоме, была сдержанней. Она думала о том, что сегодня в исполкомовский буфет завезли несколько ящиков отличных французских кур, а она сидит здесь и не успеет до закрытия буфета. В магазине такие куры дороже ровно в два раза.

Трое врачей тоже думали о чем-то своем и украдкой поглядывали на часы.

– В конце концов, у нас существуют законы, – вещала Галина Борисовна, – неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего, статья сто пятьдесят шестая…

– Да ладно вам, – не выдержал психиатр, – если уж кого и следовало бы лишить родительских прав, то скорее мать, Егорову Оксану Владимировну. Ребенок оказался у нищих после того, как она увезла его из дома. Старший ребенок вообще пропал.

– Мы не можем обсуждать вопрос о лишении Егоровой Оксаны Владимировны родительских прав, поскольку таковая, то есть Егорова, не имеется в наличии, – подавив зевок, заметила исполкомовская дама.

Психиатр и невропатолог стали хором покашливать и покраснели, сдерживая нервный смех. Третий врач, педиатр-терапевт, пожилая женщина с красными от недосыпа глазами, встрепенулась и произнесла:

– Товарищи, давайте закругляться. Ребенок у нас на инвалидность идет, и лучше ему все-таки с отцом…

– Тем более есть вот тут официальное письмо, руководство Аэрофлота ходатайствует за летчика первого класса Егорова Ивана Павловича, характеризует его с положительной стороны. Вы, Галина Борисовна, эту бумагу нам забыли зачитать.

– Правильно, – невозмутимо кивнула Ряхова, – я не зачитала этот документ потому, что в Аэрофлоте сидят не педагоги и не врачи. Может, гражданин Егоров и хороший летчик. Не знаю. Но отец он никудышный, и воспитание больного ребенка доверить ему нельзя.

– А кому, кроме него, этот ребенок нужен?! – повысила голос педиатр-терапевт. – Вам? Мне? У меня своих двое. Или, может, государству? Знаете, господа-товарищи, я хочу сказать, мы здесь воду в ступе толчем. Пусть Галина Борисовна остается при своем мнении. Пусть. Лично я считаю, что нет никаких оснований лишать Егорова родительских прав. Давайте голосовать. Поздно уже.

Все, кроме Ряховой, проголосовали за то, чтобы оставить Федю с отцом. Иван Павлович попросил, чтобы для него сделали копии всех документов, собранных старательной Ряховой.

Галина Борисовна еще долго не унималась. Когда все загремели стульями, поднимаясь, она продолжала кричать, что это дело так не оставит, пойдет по инстанциям. Но никто ее уже не слушал.

Егоров взял отпуск за свой счет и почти месяц провел с Федей в больнице. Официально посещение реанимационного отделения было запрещено. Родителей пускали в палаты только в качестве уборщиц и сиделок. Хочешь быть со своим чадом – изволь мыть полы и кафельные стены до зеркального блеска, таскать горшки и судна, в общем, выполнять самую черную работу, ухаживать не только за своим, но за всеми детьми, к которым родители не приходят, да еще не забывай приносить подарки персоналу, особенно сестре-хозяйке, от второй зависит, пустят тебя завтра к твоему ребенку или скажут «не положено».

Поздними вечерами, возвращаясь домой, он часто доезжал свою станцию, засыпал в вагоне метро. Но это было даже к лучшему. Усталость притупляла страх. Прошла неделя, а врачи все еще не гарантировали ему, что Федя будет жить. О возвращении здоровья, физического и психического, речи вообще не шло.

Его постоянно мучила мысль, что надо предпринять какие-то шаги по поиску Оксаны и Славика. На официальную помощь надежды не было. Но разорваться он не мог. Просыпаясь утром, он мчался к Феде в больницу. Ему казалось, если он сегодня не приедет, оставит ребенка там одного, произойдет самое страшное. И он откладывал поиски на потом.

У него сложился более или менее определенный план. Как только врачи скажут, что опасности для жизни нет, он перестанет приходить в больницу каждый день, попросит соседку Марию Даниловну поездить вместе в метро по той линии, на которой она увидела Федю с нищими. Возможно, кого-то из этих нищих она сумеет узнать, вспомнить. А дальше можно попытаться выяснить, как к ним попал ребенок, где они его подобрали.

Однажды, сидя в глубине полупустого вагона, он услышал жалобный детский голосок: