– Черный джип без номерных знаков, – сообщил в переговорное устройство старший лейтенант, – в салоне трое…

Через пять минут возле разбитой витрины спортивного магазина остановились две машины. Врач и фельдшер выскочили из микрика «Скорой», оперативники из своего микрика. Все устремились к человеку, неподвижно лежащему на асфальте. Он был засыпан битым стеклом. Врач присел на корточки и тут же поднялся, оглядел присутствующих и с усмешкой спросил:

– А где труп-то, ребята? Трупа нет никакого. На асфальте лежал манекен мужского пола в спортивном костюме, выпавший из разбитой витрины.

«Скорая» умчалась. Оперативники, осматривая место происшествия, обнаружили четыре стреляные гильзы от автомата импортного производства, свежий окурок сигареты «Честерфилд» и ничего больше, кроме обычного уличного сора под грудой битого стекла.

Телефон надрывался уже минут пять. Вероника Сергеевна протянула руку, нащупала на тумбочке у кровати тренькающий сотовый аппарат.

– Вы знаете, который час? Половина пятого утра. Он спит. Я понимаю, что из Москвы… – Она хотела нажать кнопку отбоя, но муж вскочил как ошпаренный, выхватил у нее телефон, бросился вон из комнаты, в темноте шарахнулся лбом о притолоку.

– Ч-черт… Да. Я. В чем дело?

Ника тяжело вздохнула, отвернулась к стене и тихо проворчала:

– Совсем с ума сошли. Не могут до утра подождать. Из соседней комнаты несся хриплый баритон ее мужа. Он не кричал, старался говорить тише, но по интонации, по легкой одышке она сразу почувствовала, как сильно он нервничает.

– Что-о? Придурки… Пусть домой к нему дуют. Машину сменить. Быстро… Твои трудности… Нет… Проблема должна быть решена до инаугурации… Как хочешь… Все. – Он нажал кнопку отбоя.

Ника села на кровати и зажгла маленькое бра.

– Гришенька, что случилось?

– Все нормально, Ника. Спи, – сказал он, появившись на пороге спальни. Она заметила, что лицо его стало красным, влажным от пота. На лбу преступила резкая лиловая вмятина. Завтра будет здоровенная шишка.

– Подожди, надо лед приложить. – Ника встала, накинула халат, отправилась на кухню.

– Ника, не надо, иди спать, – тусклым, безразличным голосом произнес Гриша и, тяжело ступая, поплелся за ней, – лед не поможет.

– Гришаня, ну что с тобой? Что за дурацкие ночные звонки? Почему ты так занервничал? К кому надо «дуть домой», сменив машину?

– Ника, это совершенно неинтересно.

– В Москве без пятнадцати четыре утра. Мне просто жалко человека, к которому твои ночные хамы сейчас дуют домой, – она улыбнулась и пожала плечами, – прямо какие-то бандитские страсти.

Он стоял совсем близко. Глаза у него были красные, воспаленные. Зрачки быстро-быстро двигались, бегали туда-сюда. Она взяла в ладони его лицо, ласково провела пальцами по небритой влажной щеке, осторожно прикоснулась губами к ушибленному месту.

– Больно?

– Что? – переспросил он, словно опомнившись. – А, да, немного.

– Тоже мне, господин губернатор, хозяин края с шишкой на лбу. – Она открыла морозилку, выбила из ячейки кубик льда. – У тебя завтра с утра австралийские фермеры, днем митинг на комбинате, вечером американский сенатор прилетает. И все будут с интересом рассматривать твою шишку, наверняка найдется репортеришко, который снимет крупным планом, а потом выйдет заметка, что губернатору Синедольского края кто-то здорово дал по лбу.

– Плевать. Ты мне гримом замажешь.

– Попробую, – кивнула Ника, оборачивая кубик льда носовым платком. – Гришань, можно, я не поеду встречать сенатора? Как его зовут? Доули? Даунли?

– Ричард Мак-Дендли.

– Ну да, правильно. Он принимал нас в Колорадо полтора года назад. Рыхлый такой, с женским голосом.

– Нет, Ника. Ты должна. Он будет с супругой. А потом торжественный концерт и ужин. – Он опустился на стул, подставил лоб, она приложила к ушибу ледяной компресс.

– Ладно. Так и быть. Сенатора с супругой придется встретить. А что все-таки произошло?

Она чувствовала: не надо больше ни о чем спрашивать. Правды он все равно не скажет, сейчас сидит, прикрыв глаза, и лихорадочно выдумывает какое-нибудь достоверное объяснение. Она никогда не лезла в дела мужа. Но ей очень не понравился этот ночной звонок, не понравился тон, каким Гриша говорил, и слова, и красное лицо в испарине, и бегающие глаза.

– Хватит, – он отстранил ее руку, прижимавшую лед, – пойдем спать. Завтра тяжелый день.

– Разумеется, день будет тяжелым, если звонят среди ночи. Что за хамская манера? Гришка, не темни. Что случилось? Мне правда интересно.

– При-дур-ки… – медленно, задумчиво произнес Гриша, – везде сплошные придурки. – Он, не вставая, обнял ее и прижался мокрым лицом к ее халату. – В Москве один советник президента перебрал в казино, его должны были отвезти домой, но потеряли по дороге, – пробормотал он совсем невнятно, – ну какое тебе, девочка моя, до этого дело? Пойдем спать.

– Пойдем. Только телефон отключи. Ты его, кажется, в гостиной оставил.

– Да, конечно, обязательно, – Гриша тяжело, неловко поднялся со стула.

– А голова не болит? – тревожно спросила Ника, разглядывая вспухающую красную шишку на лбу.

– У кого? У советника президента? – он попытался улыбнуться, но лишь неприятно оскалился.

– У тебя. До него мне и правда никакого дела нет, а ты здорово стукнулся. Может быть даже легкое сотрясение.

Когда они вернулись в постель и погасили свет, она подумала, что он действительно очень устал. А кто бы на его месте не устал? Жестокая предвыборная борьба, с интригами, грязью. Не более пяти часов сна в сутки в течение двух месяцев. Поездки по всему огромному краю, бесконечные митинги, встречи с избирателями. Результат превзошел все ожидания. Шестьдесят семь процентов голосов. Молодец, Гришаня. Победитель. Триумфатор. Но с нервами плохо, и голова наверняка болит, потому что соврал он совсем уж глупо и неуклюже.

Всех советников президента, с которыми у него были приятельские отношения, Ника знала поименно, и ни одного из этих серьезных, осторожных людей не могла представить надравшимся до беспамятства, потерявшимся в ночной Москве. Это во-первых. А во-вторых, даже если такое вдруг произошло, почему именно Гриша, только что избранный на должность губернатора Синедольского края, отсюда, из Сибири, пытается решать чужую странную проблему, и при этом нервничает до ледяной испарины?

– Ты телефон отключил? – пробормотала она, отвернувшись к стене.

– Конечно, – он резко, почти грубо, развернул ее к себе лицом. – Ника, ты меня любишь?

– Очень люблю, Гришенька.

– Ты мне чаще это говори, девочка моя.

Из Москвы позвонили опять в начале восьмого утра. Гриша не отключил телефон. Ника спала крепко, не услышала, как тренькнул сотовый на ковре у кровати, как выскользнул из-под одеяла и на цыпочках ушел в соседнюю комнату ее муж, и не узнала, что после второго, более долгого разговора он занервничал еще сильней. Не просто испарина, а крупные капли пота выступили у него на лице, покатились за ворот шелковой пижамы.

Шишка на лбу заныла невыносимо. Он вышел на балкон, жадно вдохнул холодный, влажный воздух и замер на несколько минут, раздувая ноздри, крепко зажмурившись и до боли сжав кулаки.

В Синедольске уже встало солнце, а в Москве было начало шестого, и едва рассвело. До инаугурации оставалось семь дней.

Джинсы прилипли к кровавой ссадине на колене. Осколок витринного стекла вонзился в щеку и застрял под кожей. Это было замечательно, иначе Никита Ракитин не сразу бы поверил, что действительно жив и ни одна из пяти пуль его не задела. Разбитое колено и осколок стекла в щеке. А больше – ни царапины.

Одну из пяти гильз Никита подобрал и спрятал во внутренний карман куртки. Если бы он был более сентиментальным и аккуратным человеком, он сохранил бы на память не только гильзу, но и шнурок от кроссовки. Впрочем, у аккуратных людей не бывает рваных шнурков, которые без конца развязываются. Аккуратист погиб бы этой ночью на Ленинградском проспекте у магазина «Спорт», и в криминальную сводку по Москве вошло бы еще одно заказное убийство, а не хулиганская выходка поддатых ночных отморозков в джипе.