– Оля, Оленька, я жутко по тебе соскучился, – вдруг сказал он, так быстро и тихо, словно не хотел, чтобы она услышала.

Она вздрогнула. Она, конечно, услышала, и глаза у нее стали испуганные, умоляющие.

– Димка, не надо, пожалуйста.

– Почему?

– Ты знаешь, почему. У тебя Любочка, у меня Саня, дети.

– Любочка? – Он улыбнулся и покачал головой. – Уже все кончилось, да, в общем, и не начиналось. Я один. Никого, кроме тебя, нет. Когда-то Филиппов тебя увел у меня, теперь моя очередь. Можешь ничего не отвечать. Просто ставлю тебя в известность.

– Дима, зачем тебе старая нудная тетка с двумя балованными детьми, у которых начинается переходный возраст?

– Мы это больше не обсуждаем. Не время и не место.

– Ты сам начал.

– Да, правда. – Он встал, прошелся по кабинету. – Я не могу без тебя, я постоянно думаю о тебе, иногда мне кажется, что я тебя ненавижу, ты убежала тогда, помнишь? Мы встретились у тебя во дворе, за неделю до твоей свадьбы идиотской, шел дождь, как сейчас, но только теплый, июльский. Мы с тобой целовались, а потом ты убежала. Никогда тебя не прощу. И себя не прощу. Надо было догнать. Вот и догоняю, как дурак, все эти двадцать лет. Ты понимаешь, что сломала жизнь, и мне и себе? Твой Филиппов ревнует, и правильно делает. Я точно, уведу тебя. Все. Прости, Оленька, не знаю, что на меня нашло.

Пока Дима говорил, он ни разу не взглянул на нее, он стоял у окна, смотрел на дождь. Когда он замолчал, она уже не сидела в кресле, а стояла рядом с ним. Он обнял ее, прижал к себе, зарылся лицом в ее волосы.

– Нет, Димка, нет, мы целоваться не будем, – шептала она, – перестань, двадцать лет назад это плохо кончилось. Ни за что не буду с тобой целоваться, у тебя в кабинете точно, не буду. Телефон, Димка! Ты что, не слышишь?

Звонили из прокуратуры. Приятный женский голос сообщил, что завтра к девяти утра Соловьев должен явиться к заместителю генерального прокурора.

– Вас просили захватить диск, вы знаете, какой, – сказала вежливая секретарша, – всего доброго.

– Оба-на! – весело произнес Дима, положив трубку. – Ты права, здесь нам целоваться не дадут. И, в общем, они правы.

– Тебя вызывают на ковер?

– А как же! Заместитель генерального прокурора.

– Ой. – Оля поморщилась. – Это такой жирный-жирный, басовитый, постоянно в телевизоре торчит, на пресс-конференциях и ток-шоу?

– Мг-м. Он самый.

– Истерик. Демонстрирует искренние бурные эмоции, но внутри холодный, расчетливый и жутко трусливый. Лжет легко, не краснея, как все истерики. Не выносит возражений и критики.

– Откуда ты знаешь? – удивился Дима.

– Профессия, – Оля усмехнулась, – иногда самой страшно. Будь с ним осторожней.

– Ладно. – Дима включил компьютер, и, как фокусник, достал непонятно откуда маленький бумажный конверт. – Ты готова посмотреть на Молоха?

Оля застыла, вытянулась в струнку и даже побледнела.

– Димка, что же ты молчал? Он что, здесь, на этом диске? Вот прямо на диске? Молох?

– Подожди, не нервничай, может, мы там ничего не сумеем разглядеть. И учти, зрелище не из приятных. Он там с девочкой. С Женей Качаловой.

Человек, запечатленный скрытой видеокамерой, был отлично сложен. Высокий, широкоплечий, мускулистый. Жилистая крепкая шея, все тело покрыто обильной седой шерстью.

– Смотри, – сказал Дима, – ты была права. Он практически кастрат. Что это, как ты думаешь? Какая-то генетическая болезнь? Или травма?

– На травму не похоже. Да и как ты себе это представляешь? Неудачное обрезание? Или дверью защемили? Нет, это, видимо, врожденная патология, недоразвитие. Такое изредка случается с мальчиками, почему, никто не знает. Но, как правило, при этом бывает нарушен гормональный фон. А Молох выглядит полноценным мужчиной. Возможно, это ХУУ-синдром, то есть наличие одной лишней мужской хромосомы. Больные отличаются высоким ростом, волосатостью, агрессивностью. Хотя они обычно отстают в умственном развитии. Про Молоха этого никак не скажешь. В любом случае, теперь ясно, почему он свихнулся. Дико хочет, но не может. И так всю жизнь.

Голос у Оли вдруг стал какой-то замороженный. Дима ждал, что сейчас она попросит выключить компьютер. Зрелище, правда, было чудовищное. Лицо, замазанное коричневыми и зелеными разводами, узнать все равно невозможно. Женя, еще живая, но уже обреченная. Страх и отвращение в ее глазах. Руки убийцы на ее теле. Странные, низкие скрипучие звуки, которые он издает.

– Ладно, зато теперь мы знаем его «особую примету», – сказал Дима.

– Да, но, чтобы найти его по этой примете, надо со всех снимать штаны. – Оля закурила. – Ты можешь остановить вот этот кадр? Так. Теперь попробуй увеличить.

На экране была видна спина и голова Молоха.

– Что именно?

– Голову. Затылок. Хорошо. Немного назад. Все. Стоп.

– Что? Скажи? – Дима смотрел то на нее, то на экран.

Оля молчала минуту, Дима заметил, как дрожат ее ресницы и слегка шевелятся губы.

– Не бормочи, скажи, что ты там увидела, Оля?

Она загасила сигарету, встала, отошла к открытому окну, жадно втянула влажный вечерний воздух.

– Нет. Невозможно.

– Что ты сказала?

– Ничего, Димка, ничего. Просто померещилось.

Из-под колес летели брызги. Дождь заливал ветровое стекло. Вечерний город был опутан дождем, как паутиной. Красные огни отражались в мокром асфальте. Гигантское тело вечной ночи кровоточило. Кровь пенилась под дождем. Совсем близко промчался мотоциклист в черном блестящем шлеме. Мотор без глушителя дико, страшно ревел. Это был знак угрозы, как будто скалилась и рычала свора огромных собак. Боевой клич вечной ночи. Тьма знала, что Странник решился уничтожить одного из ее апостолов, женщину-оборотня.

Он остановил машину в параллельном переулке, прямо напротив туннеля-ловушки. Там, внутри, было мокро и мерзко. Но Странника не пугали трудности. Дождь, грязь под ногами, вонь. Разведчик обязан быть терпеливым. Часами ждать в засаде и напасть мгновенно. От этого зависит успех операции. А от успеха операции зависит жизнь Странника.

Переулок был пуст. Никто не заметил, как статный мужчина в легкой непромокаемой куртке с капюшоном нырнул в узкий проход между стенами домов.

Двор оттуда отлично просматривался. Горел фонарь над подъездом. Очки ночного видения Странник оставил в машине. Они пригодятся потом, позже.

Лес за кольцевой дорогой. Ночь. Масло. Мощный поток биоплазмида. Священный ритуал. Вот что нужно. Это окончательно запутает следствие. Это станет очередным витком его судьбы.

В кармане куртки лежал черный капроновый мешок и шприц, наполненный нореталом, психотропным препаратом нового поколения. Он вызывает недолгий, очень глубокий сон. После пробуждения реакции несколько замедленны, вялость, легкая дурнота, но сознание остается ясным.

В руке он сжимал фигурку обезьяны, сделанную из дымчатого сердолика. Его талисман и оружие.

– А слабо сейчас поехать ко мне? – спросил Дима, когда они сели в его машину.

Он знал, что услышит в ответ, но все равно спросил, причем с такой залихватской улыбочкой, что самому стало противно.

– У меня нет зубной щетки, – произнесла она все тем же замороженным голосом.

– Можно заехать в супермаркет и купить. Ладно, прости, я больше не буду. Скажи, что с тобой? Что ты там увидела?

– То же, что и ты.

– Нет. Не морочь мне голову. Ты попросила остановить кадр, и тебя как будто обухом огрели. Кому угодно можешь врать, мужу, детям, маме с папой. Только не мне.

– Не мучай меня, пожалуйста. Это была просто галлюцинация. Я устала, у меня глаза слипаются. К тому же я сначала должна кое-что проверить, уточнить. Да нет, это бред полный!

– Что именно?

– Ничего. Димка, отстань, будь так любезен.

– Не отстану.

– Ну ты упрямый. – Она чмокнула его в щеку. – Я скажу тебе завтра. После того как ты сходишь на ковер к этому жирному заместителю. Что ты замер? Уже давно зеленый.