Собственно, тогда, в ночной студии, все и началось. На него вышел бойкий молодой продюсер и принялся раскручивать по полной программе. Слава, деньги, поклонницы, шумиха в прессе, гастроли. Почти каждый концерт сопровождался скандалом. Сначала он выступал один, без группы, только с гитаристом-аккомпаниатором. Позже присоединились еще двое музыкантов, флейтист и ударник. Это расширило репертуарные возможности, позволило устраивать настоящие театральные действа на сцене.

В ход пошли не только романсы, но и советская эстрада, и патриотические песни, и белогвардейские, и творчество бардов шестидесятых. Вазелин не опускался до откровенной пародии. Пародистов и без него хватало. Он создавал нечто свое, новое, но использовал старые традиции, сваливал в кучу лучшие образцы, наблюдал, как сама собой выпаривается из них неуловимая ароматическая эссенция смысла. Словесно-музыкальный жмых Вазелин смешивал с кровью, с дерьмом, со всякой гадостью, которая существует внутри человека и вокруг него, и выплескивал эту безумную смесь на своих благодарных слушателей.

Благодарны были все, и поклонники, и противники. Творчество Вазелина давало возможность поговорить, поорать, выразить публично собственную позицию. На его концертах зал ревел и стонал. Девочки сбрасывали с себя одежду, с воплями рвались на сцену. Завязывались драки, слушатели из задних рядов напирали, сшибали, давили. Когда этого не происходило, ему хотелось убить кого-нибудь.

Такое случалось все чаще. Интерес публики остывал. Его надо было постоянно подогревать новыми пиар-акциями. С каждым очередным выступлением, особенно в провинции, Вазелин все отчетливей понимал: надо что-то делать. Последний концерт в подмосковном городе Лапине его доконал. В зале было пусто, гнусно и скучно, словно двенадцать лет славы ничего не значили.

С самого начала что-то не заладилось. Автобус застрял в пробке. Из кабины звучал писклявый голос одного из конкурентов Вазелина, солиста группы «Чипсы». Шофер слушал последний хит на диске, даже не по радио. Специально поставил диск, но этого мало. Он еще и подпевал.

Когда наконец подъехали к большому стеклянному зданию городского концертного зала, Наташа, верная спутница Вазелина, стала рассказывать анекдот про Чебурашку, который все слышали уже раз десять, потом заметила, что у Вазелина сейчас ресница попадет в глаз, заставила смотреть вверх и принялась осторожно вытаскивать ресницу.

Трое музыкантов в это время просыпались, потягивались. Администратор шуршал газетой. Все делали вид, будто ничего не происходит.

На площади перед концертным залом действительно ничего не происходило. Можно было отпускать охрану. А еще лучше – разворачивать автобус и ехать назад, домой, в Москву. Площадь оставалась пустой и спокойной. Только в углу, в сотне метров от здания концертного зала, наблюдалось некоторое оживление. Там был небольшой рынок и открытое кафе с пивом и чебуреками. Бабки торговали прошлогодней квашеной капустой, медом и шерстяными носками. В кафе за столиками сидели люди, в основном молодые крепкие мужчины. Никто даже не взглянул на автобус, в котором приехал в замызганный городок Лапин знаменитый Вазелин со своей командой.

А всего лишь год назад на этой площади творилось нечто невообразимое. Наряд милиции еле сдерживал толпу подростков, ожидавших своего кумира. Мальчики и девочки, не только местные, но из Москвы и других городов, давя друг друга, рвались получить автограф, прикоснуться к одежде Вазелина. Лил дождь, было холодно, они не замечали ничего, кроме Вазелина и его команды.

Но это было год назад. А сейчас пустынную площадь заливало солнце. Вокруг кафе топтались продрогшие голуби, проехал грузовик, и огромный рекламный щит с портретом Вазелина задрожал, словно от страха.

– Не напрягайся, – сказал администратор. – Мы рано приехали, еще два часа до концерта.

Вазелин не ответил. Он чувствовал, стоит ему открыть рот, и он начнет орать, кинется с кулаками на этого жирного ленивого бегемота, своего администратора. Вместо Вазелина подал голос ударник Вова. Смерив администратора хитрым взглядом, он спросил:

– Бориска, ты чего, блин, опять все рекламные бабки прожрал? Смотри, лопнешь.

Остальные музыканты засмеялись, Бориска возмущенно заморгал, заверещал, что рекламу раскрутил по полной программе, ткнул жирным пальцем сначала в газету, где на первой полосе был портрет Вазелина, потом в плакаты и афиши, обильно украшавшие площадь и здание концертного зала.

Вазелин продолжал молчать, когда автобус остановился, сердито оттолкнул руку ненужного охранника, сдержанно кивнул в ответ на приветствие директора концертного зала, полной свежей дамы в белом костюме, которая вышла его встречать.

– Да перестань ты, в самом деле! – пела ему в ухо Наташа, пока они шли через служебный вход по узким коридорам. – Ты же сам говорил, раз на раз не приходится. Весна – не лучшее время для концертов. К тому же холод собачий. Людям неохота из дома вылезать. Не надо делать глобальных выводов. Ты все равно самый лучший. Вон, смотри!

Совсем близко послышался топот и гул голосов. Дверь, ведущая к запасной лестнице, распахнулась, в коридор, прямо навстречу Вазелину, повалила толпа подростков. Вазелин облегченно вздохнул, подумал: не густо, конечно, но хоть что-то, оскалился в звездной улыбке, полез в карман за ручкой и приготовился раздавать автографы.

Чтобы пропустить толпу, охраннику и директрисе пришлось вжаться в стену. Первый подросток замер напротив Вазелина. Он раскраснелся и тяжело дышал. Ему в затылок дышали остальные.

– А-а… это, короче, разрешите пройти.

Голос у подростка ломался. Первую часть фразы он произнес басом, вторую – детским фальцетом. Звездная улыбка на лице Вазелина превратилась в гримасу. Он посторонился. Мальчики протопали мимо, обдавая его жарким дыханием и запахом молодого здорового пота. Один из них нечаянно задел локтем толстое пузо администратора Бориски и вежливо извинился.

– Это наши каратисты, – с гордостью объяснила директриса, – у них сегодня последняя тренировка перед соревнованиями. Прошу ко мне в кабинет.

– Вот видишь, – прошептала на ухо Наташа, – не твоя публика. Они каратисты, этим все сказано.

В кабинете директрисы был накрыт стол. Чай, пирожки, бутерброды. Бориска плюхнулся в кресло, накинулся на еду. Ударник Гриня стал доставать из сумки водку, у него там оказалось бутылок пять, и каждую он любовно приветствовал:

– Вот она, родимая, вот она, лапушка, а вот еще, красотуля холодненькая, потненькая…

– Да вы кушайте, кушайте, угощайтесь, – суетилась директриса, – Валентин, вы что-то грустный сегодня, – она протянула ему тарелку с пирожками, – попробуйте, это наша сотрудница испекла, библиотекарь. Вот, кстати, она тут передала мне диск, чтобы вы подписали для ее племянника. Он ваш тезка, тоже Валентин.

Вазелин отстранил тарелку, молча раскрыл плоскую коробку с диском, чиркнул наискосок: «Привет тезке!», поставил свой размашистый автограф.

– Валя, вы себя плохо чувствуете? – не унималась директриса. – Я вас не узнаю, вы обычно такой веселый.

– Мы просто устали, сегодня утром прилетели из Саратова, – объяснила Наташа, – рейс задержался, ночь бессонная.

Группа и администратор угощались вовсю, уже разлили водку, жевали, смеялись. Никакой бессонной ночи не было. Из Саратова они прилетели накануне вечером, в десять. Вазелин спал с полуночи до полудня, проснулся злой и опухший.

Нельзя сказать, чтобы короткие весенние гастроли по волжским городам прошли так уж плохо. Залы в основном были полны, поклонницы толпились у гостиниц. Вроде бы все, как обычно, однако с каждым городом, с каждым очередным концертом толпа становилась немного жиже, крики тише. Нигде никого не раздавили, нигде не снесли ограждений. Последний концерт в Саратове пришлось отменить. Накануне скончался какой-то крупный местный чиновник, и так случилось, что гражданскую панихиду решено было проводить именно в том концертном зале, в котором планировался концерт Вазелина.