– Перестань.

– Я, конечно, перестану. Но, между прочим, вон тот черный «Ауди» никогда раньше в нашем дворе не стоял, а теперь торчит каждый день, причем не пустой, а с пассажирами. Спорим, он сейчас поедет за нами?

– Спорим, нет?! – раздраженно рявкнула Юля и завела машину, даже не взглянув туда, куда указывала дочь.

– Я не понимаю, почему ты злишься, – Шура дернула плечиком и надулась.

Несколько минут ехали молча. Юля включила музыку. Шура принялась машинально подпевать сестрам Берри, исполнила вместе с ними пару песен и вдруг замолчала на полуслове, застыла с открытым ртом, уставилась в зеркало, как загипнотизированная, и прошептала:

– Мам, ты будешь смеяться, но этот «Ауди» правда едет за нами.

В зеркале Юля видела множество машин. Был час пик, по Бутырскому валу медленно двигался разноцветный поток. Возможно, в нем были «Ауди» черного цвета, и красного, и зеленого, и какого угодно.

– Конечно, я буду смеяться, Шурище. Неужели тебе мало сладкого предвкушения покупки клоунских башмаков и ты хочешь по дороге поиграть в детективный телесериал для полноты впечатлений? Или на тебя так сильно подействовала беседа с одноклассницами, фанатками Анжелы, и ты поверила, что твоя скромная мама получила из рук чеченского террориста чемодан долларов?

– Мам, тот человек, длинный, худой, в очках, – тихо, задумчиво проговорила Шура, продолжая глядеть в зеркало, – он приходил к нам ночью, вы сидели на кухне, ты еще сказала, что это по работе, а потом уехала в командировку...

Позади громко загудели. Следовало прибавить скорость, пробка почти рассосалась, но Юля не успела заметить этого и продолжала ехать очень медленно.

– Ну, Шурище, что ты хотела спросить?

– Он был из ФСБ?

– Почему ты так решила?

– Мама, ответь, пожалуйста, честно, без фокусов, да или нет.

– Нет, Шура. Нет. Успокойся. Чтобы ты не выдумывала всякой ерунды, я расскажу тебе то, о чем рассказывать не имею права никому, даже самой себе. Этот человек обратился ко мне по рекомендации Петра Аркадьевича. Он секретарь одного важного правительственного чиновника. У чиновника есть жена, которой срочно потребовалась пластическая операция. В клинику, даже в нашу, она ложиться не хотела. За границу отправляться тоже не желала.

– Почему?

– Ну не знаю. Придурь у нее такая. Впрочем, она мне призналась, что боится надолго оставлять своего мужа без присмотра. Пришлось оперировать ее дома. Дом находится под Москвой, довольно далеко. Вот тебе моя командировка.

– Нормально! – Шура покачала головой и перестала наконец глядеть в зеркало. – Но для операции нужна куча всякого оборудования.

– Завезли, – криво усмехнулась Юля, – причем такое, какого нет даже в нашей клинике.

– А потом куда дели?

– Продали нам по дешевке. Петр Аркадьевич был очень доволен. Надеюсь, не надо объяснять, что в школе ты это ни с кем обсуждать не будешь?

– Мам, ну ты за кого меня принимаешь? Я что, глупая совсем, да? А этой чиновничьей жене сколько лет?

– Пятьдесят пять.

– И чего ты ей делала?

– Обычную подтяжку. Пластику век. Ничего особенного.

– Какой у них дом? Дети есть?

Оставшуюся часть пути Юля рассказывала о жизни чиновничьей четы, о сказочных интерьерах, о джакузи с золотыми кранами, о горничных в белых фартучках и мрачных громилах-охранниках, о теннисе и гольфе, о детях, внуках и двух красавицах афганских борзых, о железном характере дамы, которую она оперировала. К огромной стоянке перед торговым центром они подъехали в тот момент, когда Юля описывала прощальный ужин у камина с французским белым вином «Шато Ла Лувьер», с куропатками, подстреленными лично хозяином.

– Я видела, как чернокожий повар в белом крахмальном колпаке жарил их на вертеле, на открытом огне, – говорила Юля, отыскивая удобное место для парковки, – это был классический балет.

– Мам, а почему повар черный? – спросила Шура, когда они вышли из машины.

– Он родился в Марокко. Как ты знаешь, эта страна долго была французской колонией. Он потомственный повар, обучался в Париже, у Максима. И зовут его Макс.

– А чиновница тоже ела куропаток?

– Для нее был приготовлен паштет из их крошечных нежнейших печенок. Она еще не могла жевать.

Как только они оказались внутри, Шура тут же поволокла ее за руку к магазину, где продавались клоунские ботинки, не спеша перемерила все модели, наконец выбрала, тут же надела и, возбужденная, совершенно счастливая, потребовала купить что-нибудь для мамы, потому что иначе будет несправедливо.

– Ну я не знаю, – заныла Юля, – мне так сложно что-то выбрать, мне сначала нравится, потом нет.

– Это беда твоего джинсового поколения, – серьезно заявила Шура и повела ее в какой-то дорогущий дамский бутик, – ты влезла в джинсы в двенадцать лет и до сих пор не можешь из них вылезти.

– Но я уже давно не ношу джинсы. Только дома и на отдыхе, – вяло возразила Юля, наблюдая, как ее дочь уверенно снимает с вешалки сразу несколько брюк и юбок.

– Правильно, мамочка, но для тебя все равно нет одежды удобней и любимей. Все прочее, не джинсовое, кажется тебе немного с чужого плеча, и это мешает тебе по-настоящему стильно одеваться. Так, давай-ка примерь вот это, а я попробую подобрать верх.

В примерочной Юле пришлось провести около сорока минут. Шура приносила очередную шмотку, критически оглядывала маму, требовала снять и надеть другую. Наконец были выбраны свободные брюки из легкой шерсти цвета какао с молоком, к ним идеально подошел шоколадный пуловер рыхлой вязки и предложенный продавщицей с большой скидкой шелковый шейный платок, сочетавший оба цвета.

– Ну видишь, как мы все классно купили? Ты бы одна ни за что не выбрала такие отличные штаны, ты бы даже не нашла их, – заявила Шура, когда они сели за столик маленького кафетерия на верхнем этаже комплекса.

– Да, конечно, ты умница, – кивнула Юля и закурила. Шура отправилась к стойке выбирать еду. Юля расслабленно откинулась на спинку стула и подумала, что все хорошо. Шура, конечно, поверила ее красочной болтовне про чиновничью чету. Жизнь возвращается в свою нормальную колею, больше не придется встречаться с полковником Райским, врать ребенку. Остается только забыть Сергея, забыть совсем и не воображать, как они встретятся просто так, без всякого формального повода, как она наденет эти новые брюки, новый пуловер, как красиво будет развеваться на ветру шелковый шейный платок, как нежно будет смотреть на нее человек без прошлого и будущего.

– Извините, у вас свободно? – мужской голос прозвучал так близко и так неожиданно, что Юля вздрогнула. Прямо над ней стоял юноша лет двадцати. В руке у него дымилась чашка кофе.

– Занято, – сказала Юля и огляделась. Вокруг было достаточно свободных столиков.

– Еще раз извините, вы Юлия Николаевна Тихорецкая?

– Да. В чем дело? – Юля более внимательно взглянула на мальчика. Он выглядел вполне обычно. Черные, коротко остриженные волосы, аккуратные усики, очки в тонкой оправе. Приятное умное лицо. Мешковатые брюки, потертая кожанка.

– Можно, я сяду? – спросил он и ярко, открыто улыбнулся.

– Сначала скажите, кто вы, – Юля улыбнулась точно так же и задвинула стул, на который нацелился вежливый юноша.

Но он не растерялся, уселся на другой стул, поставил свою чашку и, продолжая улыбаться, произнес:

– Еще раз простите, что беспокою вас. Я корреспондент молодежного музыкального журнала, вот мое удостоверение, – из кармана куртки он вытащил какую-то яркую пластиковую карточку, но Юля даже на нее не взглянула.

– Пожалуйста, пересядьте за соседний столик, – сказала она так жестко, как могла.

– Нет, ну а почему? Вы хотя бы объясните почему? – голос его стал немного странным, каким-то тягучим, нищенским, и Юля уловила легкий кавказский акцент.

– Я не желаю с вами разговаривать. Не желаю, и все, – она загасила сигарету, поднялась и увидела Шуру, которая направлялась к ней с нагруженным подносом.

– Мам, ты куда?