С нами Бог!"

– Ну, ты даешь, комсомолец! – развеселился генерал, глядя на фотографию кандидата. С фотографии радостно улыбалась круглая, курносая физиономия. Ранняя лысина была прикрыта наискосок длинными светлыми прядями.

– Как моя дочка называет такую прическу? Внутренний заем! – вспомнил генерал и развеселился еще больше.

Дождь лил целый день. Внизу, у хозяйки, кричало радио, и Маша слышала уже в третий раз, что в Москве тридцать градусов жары, безоблачно и сухо.

«В Березках земляника поспела, – грустно думала она, – мама варенье варит. А я сижу здесь, в чужих четырех стенах, и даже читать не могу – так орет радио. Неужели не надоедает слушать с утра до вечера про памперсы-сникерсы и про чеченских террористов? А скоро она включит телевизор, начнутся сериалы. Она опять постучит мне в дверь и позовет смотреть. Она не представляет, что можно не смотреть сериалы. А я считаю: они хороши только в качестве сильнодействующего рвотного средства. К вечеру проспится хозяйкин сынок, к нему опять явятся гости… И ради этого стоило врать родителям? Они с таким трудом наскребли мне денег на дорогу, хотели, чтоб отдохнула девочка».

Маша была поздним, единственным, балованным ребенком. Мама родила ее в сорок, папе тогда исполнилось уже сорок восемь. Родители дрожали над ней, не давали шага ступить самостоятельно. С раннего детства Маша мечтала стать балериной, как мама. Но родители категорически воспротивились.

– Ты можешь танцевать сколько угодно – для себя. Но ты должна иметь в руках серьезную профессию. Балетная среда тебя сожрет, ты же не умеешь за себя постоять.

Маша не понимала, почему мама считает свою балетную среду такой прожорливой. Но маме она привыкла верить на слово и решила: если нельзя балериной, тогда – искусствоведом, как папа. Но родители опять не согласились.

– Посмотри, в какой нищете мы живем. По моим учебникам учатся студенты Европы и Америки, а я не могу купить жене и дочери приличные сапоги, – грустно вздыхал папа.

– Искусство может стать для тебя чем-то вроде хобби, но профессией – никогда, – вторила ему мама, – ты можешь получить профессию юриста, врача, бухгалтера. Тогда у тебя будет кусок хлеба и нормальная, сытая, спокойная жизнь.

После десятого класса Маша потихоньку от родителей подала документы в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре, прошла все туры творческого конкурса, сдала экзамены на «отлично» и была принята.

Родители отнеслись к этому как к трагедии. Но постепенно смирились. В конце концов Щепкинское училище – далеко не худшее высшее учебное заведение в России, и конкурс там огромный – шестьдесят человек на место. А Маша поступила сразу, с первой попытки, без всякого блата. Может, и правда выйдет из нее серьезная актриса?

"Наверное, зря я наврала им про Севастополь, – подумала Маша, – но выхода другого не было. Они ведь видели Саню, он им не понравился. Мама потом сказала: «А ты, оказывается, у нас еще совсем маленькая. В куклы не наигралась».

Маша тогда прекрасно поняла, что мама имеет в виду. Саня слыл первым красавцем курса. Никакими иными достоинствами он не обладал. В основе Машиного увлечения лежало лишь обыкновенное женское тщеславие. И мама совершенно точно определила это как «игру в куклы».

Снизу, из комнат хозяйки, кроме радионовостей, теперь раздавались еще и судорожные всхлипы какой-то очередной «Дикой Розы». А когда к этому прибавился еще и хриплый голос приблатненного эстрадника, несущийся из кассетника со двора, Маша поняла: к хозяйкиному сыну опять пришли друзья. От дикого звукового винегрета у нее разболелась голова.

«Надо пойти в аптеку и купить затычки для ушей, иначе я здесь умом тронусь, – решила она, – а заодно зайду на переговорный пункт, попробую позвонить домой. Вдруг родители приехали с дачи? Я, конечно, сделаю вид, будто звоню из Севастополя, рассказывать им ничего не буду. Просто хочется услышать их голоса».

Был ранний вечер, дождь кончился. Когда Маша проходила через двор, пьяная компания хозяйкиного сына что-то заорала ей вслед. Она быстро выскочила за калитку.

Аптека оказалась закрытой. К переговорному пункту пришлось идти через набережную. После дождя было особенно много народу – толпы отдыхающих вышли подышать чистым, влажным вечерним воздухом. Маша шла очень быстро, чуть не сшибая неспешных гуляющих. Какой-то молодой кавказец со смехом растопырил руки навстречу, пытаясь поймать ее, но Маша, крикнув ему: «Уйди, дурак!» – прошмыгнула мимо и тут же подумала: «Какая же я здесь стала грубая!»

Дома никто не отвечал, родители с дачи не приехали. Маша стала размышлять, стоя в будке с горстью жетонов на ладони, не позвонить ли еще кому-нибудь. Но тут же вспомнила, что свою записную книжку оставила дома, в Москве.

Назад спешить не хотелось. После дождя приятно пройти по набережной, через сквер. «В конце концов, почему я должна бегать как затравленный заяц? Надоело!» – решила Маша и побрела не спеша.

Навстречу попадались девицы в юбках до пупа, хохотавшие в объятиях лихих кавказцев. Из коммерческих ларьков, из открытых дверей баров и ресторанов неслась оглушительная музыкальная какофония, женский визг, мат, звон посуды. Приличной семейной публики становилось все меньше. Маша не решилась идти через сквер – уже смеркалось, а фонари еще не зажглись.

Вдоль сквера тянулась довольно людная улица. Но с нее пришлось свернуть на другую, пустынную.

– Девушка, можно вас на минутку? – услышала Маша за спиной голос, как только свернула на пустынную улицу.

Не оборачиваясь, она прибавила шагу. Ее тут же догнали два пьяненьких весельчака в цветастых рубашках и приспущенных широких штанах. Поравнявшись, они ловко ухватили ее за руки с обеих сторон.

– Куда это мы так спешим, птичка? – сверкнули золотые зубы.

Маша дернулась изо всех сил, пытаясь вырвать руки, но держали ее очень крепко.

– Отпустите меня. Я сейчас закричу, – спокойно сказала она.

– Кричи, – разрешили весельчаки.

– Помогите! – крикнула Маша во все горло.

– Сейчас поможем! – пообещали весельчаки и, приподняв Машу над асфальтом за локти, быстро потащили по улице.

Маша попыталась извернуться, вмазать кому-нибудь из них пяткой в пах. Не получилось.

«Мамочка, что же мне делать? Куда они меня тащат? Почему здесь нет ни одного милиционера? Саня говорил, здесь даже военные патрули ходят по улицам вечером. Где вы, патрули, миленькие? Появитесь, помогите мне, пожалуйста», – пронеслось у нее в голове.

Еще раз набрав побольше воздуха, она завопила изо всех сил:

– Помогите!

– Слышь ты, не ори, в натуре, – мирно посоветовал один из тащивших. – А то мы ведь и заткнуть можем.

Вдруг раздался визг тормозов. Прямо на тротуар перед ними въехала черная «Тойота». Из нее вышел высокий, очень прямой господин с совершенно седыми волосами.

– Отпустите девочку, – тихо сказал он, и руки весельчаков разжались как по волшебству.

Маша, не раздумывая, бросилась наутек. Весельчаков и след простыл. «Тойота» развернулась и медленно двинулась за Машей вдоль кромки тротуара. Чуть отдышавшись, Маша пошла спокойней. Седовласый господин высунулся из окошка и приветливо улыбнулся:

– Садитесь, барышня, я вас подвезу.

– Спасибо, я сама. Мне близко.

– Сделайте милость, барышня, садитесь. Честное слово, не лучшее место и не лучшее время для одиноких прогулок.

И тут же, как бы в подтверждение его слов, из-за угла вывалилась пьяная компания. Маша остановилась в нерешительности. Он вышел из машины и открыл заднюю дверцу. «Такой красивый, вполне интеллигентный господин. Если бы не седина, можно было бы дать лет сорок. Но и с сединой – не больше сорока пяти».

В машине еле слышно играла музыка. Бархатный голос Элвиса Пресли пел: «Люби меня нежней». Пахло в салоне хорошим мужским одеколоном. Впервые за эти дни Маше вдруг стало спокойно, не противно и не страшно.

– Меня зовут Вадим Николаевич. А вас?