Планы Геннадия Ильича простирались в необъятную, ему одному ведомую даль. Он строил умопомрачительные конструкции, создавал хитрые сложные механизмы вроде бы из воздуха, потому что руками ведь не пощупаешь, не заглянешь внутрь, не подглядишь через щелочку, одним глазком, как тйм все крутится, вертится, как цепляются друг за друга колесики и шестеренки, каким образом приводятся в движение государства со своими деловитыми важными чиновниками, банки и концерны, нефтяные месторождения и бандформирования.

Хмуро уставившись во мрак холодной кипрской ночи, Геннадий Ильич нервничал всерьез.

– Инга, вы можете дать моему человеку кипрские связи Карла? – быстро спросил он.

– Пожалуйста, – равнодушно кивнула немка, – но там тоже скажут, что он полетел в Москву. Вы напрасно потеряете время и деньги.

– А в чем, собственно, дело? Почему именно в Москву? – Он закурил и стал расхаживать по палубе. – Нет, мне просто любопытно… Конечно, операция будет завершена без него, вы все получите сполна, в том числе и долю Майнхоффа, однако я хотел бы знать…

Инга долго, напряженно молчала. Бренер искоса взглянул на ее сосредоточенное лицо и понял, что сейчас она решает для себя очень важный вопрос: сказать ли заказчику об истинной причине исчезновения Карла или выдумать нечто нейтральное.

Любопытно, что она ни секунды не сомневалась: Майнхофф полетел в Москву, чтобы встретиться со своим сыном. Значит, есть у нее основания, значит, верит она в свое острое, болезненное чутье. Ревнует страшно. Сделала над собой усилие, прекратила пить, взбодрилась, замыслила что-то. Ясно что. Убьет. Всех троих.

– Я не говорю по-русски, – вдруг произнесла она тихо и задумчиво, как бы размышляя вслух, – я совсем не знаю эту страну. Я скажу вам, почему он туда полетел, но есть одно условие.

– Слушаю вас, – встрепенулся Подосинский.

– Вы поможете мне их найти.

– Кого?

– Женщину и мальчика.

В гостиную, шаркая тапками, вошла докторша Елена Петровна, зевнула, прикрыв ладошкой рот, и сообщила:

– Работали с ним, Азамат Мирзоевич, очень профессионально. Лошадиная доза барбамила плюс гипноз. Поддается моментально. Вот, посмотрите на досуге. – Она положила на журнальный стол видеокассету.

– Спасибо, дорогая. Что бы я без вас делал? – улыбнулся Азамат. – Да вы присаживайтесь. Коньячку?

– Не откажусь, Азамат Мирзоевич, – докторша села в кресло, – я не могу гарантировать, что восстановила точно все, о чем он говорил с теми людьми. Но думаю, всю информацию, какую знал, выложил. Они профессионалы и выпотрошили его до донышка.

– А сейчас он помнит что-нибудь? – спросил Мирзоев, наливая даме коньяк.

– Память я ему подчистила, все лишнее убрала. Вы таких указаний не давали, но я сделала. На всякий случай. Мне ведь не трудно, а человеку такое облегчение. – Она вздохнула и поджала тонкие оранжевые губы. – А вообще, ему пора лечиться. Давно пора. Нервное истощение у него, на грани патологии. Пограничное состояние. Может сорваться.

– Он что, псих, что ли? – хмыкнул Мальков. – Ну, точно, я давно догадывался.

– Нет, он не псих, – покачала головой докторша, – я сказала: на грани. На такой грани, Петька, ты тоже балансируешь. На одной ножке.

Мальков презрительно фыркнул и отвернулся. Он знал, придворная докторша его не жалует, и отвечал взаимностью.

Психиатра Елену Петровну Терехову приближенные Мирзова называли между собой Торчила. Кличка эта возникла от смешения имени черепахи Тортиллы и глагола «торчать». Елена Петровна была мудра и флегматична, как героиня известной сказки, но при этом торчала везде, где ее не просили, словно гвоздь в ботинке.

Докторша на глазок подмечала малейшую слабину в человеке и сообщала хозяину: у Ивана возникла слишком серьезная тяга к алкоголю, Хамзат балуется наркотиками, у него зрачки нехорошие, Петр перестает контролировать себя при виде крови, шалеет, есть признаки скрытого садизма, Руслан может наболтать лишнего в постели и подцепить венерическое заболевание, очень несдержан в связях. И так далее.

Иногда к ее помощи прибегали при допросах, с ней консультировались по поводу скрытых неврозов и психической прочности чиновников и бизнесменов, которых надо было купить, продать, припугнуть, подставить или скомпрометировать. В общем, она была специалистом широкого профиля.

Она повидала многое, знала еще больше, никогда не наговаривала на человека напрасно, считала, что убийство – мера крайняя, нежелательная и существует множество иных способов нейтрализовать того, кто мешает.

– Так он в принципе больной или здоровый? – поинтересовался Азамат.

– У него есть признаки мании величия, почти патологические. Очевидные сексуальные расстройства, гебоидный синдром. В период полового созревания злоупотреблял мастурбацией, страдает мазохизмом в скрытой форме. В общем, пограничная личность, ярко выраженный параноидальный тип.

– Елена Петровна, дорогая, можно по-простому? – взмолился Азамат. – Я ваши медицинские термины не очень понимаю.

– Так вас что именно интересует?

– Болтать он будет еще?

– Я же сказала – память подчистила ему. Но вообще, вы зря с ним имеете дело, Азамат Мирзоевич. Очень неустойчивый тип. От таких лучше держаться подальше. – Докторша отхлебнула коньяку, еще раз зевнула, тяжело поднялась. Неустойчивый, но в общем не опасный. Вы сами кассетку-то поглядите, а потом, если будут еще вопросы, пусть кто-нибудь из ребят разбудит меня. Спать хочу, не могу.

– Спасибо, Елена Петровна. Идите, дорогая, отсыпайтесь. А ты, Петька, поставь-ка мне кассету.

Цитрус на пленке был похож на живого мертвеца. Он говорил сначала совсем вяло, бессвязно, бормотал, всхлипывал. Веки плотно сжаты, лицо серое, впалые щеки в седоватой щетине.

– Яхта будет ждать в Порт-Саиде… Карл, как мужик мужика, пойми меня… выйди на минутку… Алиса живет в Стране Чудес…

Нет, он не повторил на сеансе у Елены Петровны дословно все, что сумел вытянуть из него предыдущий гипнотизер. Имя Подосинского испарилось из его больной, истерзанной памяти.

– Это ж надо так раскиснуть, смотреть противно! – презрительно фыркнул Мальков. – Может, пристрелить, чтоб не мучился?

– Кровожадный ты человек, Петька, – проворчал Азамат, – не жалко тебе старого приятеля? За что же его мочить? Нажали на человека, лишили воли. Неизвестно, как бы ты, дорогой, выглядел на его месте.

– Нет, я просто спросил, – смутился Мальков, – я как раз наоборот, хотел сказать, что мочить его не надо.

– Вот спасибо, дорогой, – усмехнулся Азамат, – я бы никак без твоего умного совета не обошелся.

– Нет, ну я в том смысле, что, если они с ним работали, а потом труп найдут, это нехорошо, это сразу может насторожить их, – Мальков совсем запутался в словах, даже вспотел от волнения. – Я просто хотел сказать, что Цитрус хоть и дурак, а фигура заметная.

– Дураки часто бывают заметней умных, – глубокомысленно заметил Азамат, Аллах с ним, пусть живет. Ты вот лучше соберись с мыслями и подумай, есть ли у тебя знакомые, которые учились в Институте Международных отношений с восемьдесят второго по восемьдесят четвертый. Желательно в аспирантуре.

– Есть. А что? – не задумываясь, выпалил Мальков.

– Узнай для меня, дорогой, что это за Алиса такая, мне стало интересно, кого любил в те годы Карл Майнхофф. Я хочу знать, как у нее теперь дела. Где живет, где работает. Только очень быстро и совсем тихо узнай. Чтобы никто не понял, почему ты вдруг интересуешься.

Алиса была по-своему права, заметив, что Валерий Павлович Харитонов ступил на чужую территорию, когда принялся рассуждать о высоких чувствах. Но тут необходимо уточнить: не на чужую, а на ту, которой нет вовсе. Пустота; вакуум. Потому что нет никаких высоких чувств. Если и дано их испытывать человеку, то исключительно к себе самому, ни к кому другому.

Человек все и всегда в этой жизни делает исключительно ради себя. Каждый сам себе драгоценен, а другие могут быть полезны, либо опасны, либо безразличны.