В хитром зеркальном шкафчике с раздвижными дверцами имелся полный набор дорогих гигиенических средств – несколько сортов зубной пасты и шампуней, ополаскиватели для волос и для рта, гели для бритья и после бритья, баночки с кремами, мужской одеколон «Рафаэлло», щетки и щеточки для зубов, для ногтей, для волос, для массажа лица и тела, еще множество всяких милых мелочей. Кроме того – пушистые полотенца, пара халатов, тапочки.

Если учесть, что все эти миллиардерские радости не на твердой земле, не на какой-нибудь вилле, а посреди моря, внутри белоснежной, отделанной мореным дубом посудины, то прямо дух захватывает. Умеют жить умные люди, умеют себя любить и уважать, дай им бог, бандитским мордам, всяческих проблем и неприятностей…

Конечно, в первый момент собственное отражение в зеркале подпортило удовольствие. Но Бренер просто зажмурился, чтобы не видеть свою осунувшуюся, поросшую седой щетиной, покрытую красно-серыми пятнами физиономию, свалявшуюся, как войлок, шевелюру, черные круги под тусклыми усталыми глазами. Так, зажмурившись, постанывая, покряхтывая, скинул ненавистную бедуинскую хламиду, свернул в ком вместе с собственной грязной одеждой и, прежде чем залезть в волшебную джакузи, швырнул все это пинком за дверь ванной комнаты, повернул ручку, радостно отмечая, что впервые за эти дни он остался один, за запертой дверью, совершенно один, и нет рядом ни дуры Инги с ее пушкой, ни мрачных амбалов-арабов, ни вежливого Карла.

То есть, конечно, вся компания здесь, на яхте, однако их не слышно и не видно. Журчит водичка, небольшая, скромная с виду яхта покачивается на мягких волнах Средиземного моря. И что самое поразительное – все ближе к России подплывает эта красивая посудина, игрушка какого-нибудь бандита-миллиардера. Греция, потом Болгария, а дальше… Ну почему, спрашивается, от одной только мысли о Москве так больно и сладко вздрагивает сердце?

Натан Ефимович засмеялся. Как просто размякнуть старому еврею. Довольно лишь горячей ванны с сосновым ароматом после трех дней вонищи-грязищи. Благородные бандюги везут его не в трюме с гнилой соломой и шустрыми крысами, не в железном ошейнике на цепи, а со всеми удобствами. Как равного, мать твою… Интересно, неужели яхта принадлежит гражданину России? Хотелось бы посмотреть на это чудо. Для человека, покинувшего Советский Союз в 1978-м, русский миллиардер – это действительно чудо, что-то вроде марсианина или двухголового теленка.

«Посмотришь еще, наглядишься, – сказал себе Натан Ефимович, – лучше подумай, как станешь выкручиваться из бандитской игры. Однако чего сейчас-то думать? Я пока не знаю ни игроков, ни правил. Этот Карл, вероятно, очень крупный международный террорист. Жалко, я не любитель теленовостей и газет. Было бы не вредно в моей ситуации хоть немного разбираться в политике».

Он вылез из ванной и увидел в зеркале уже совсем другое лицо, порозовевшее, гладкое, довольное. Оставалось только побриться. А потом еще бы и поесть. А потом – выспаться по-человечески, на чистом белье.

Ужинать, сидя за столом, а не на корточках, было удивительно приятно. Настоящие фарфоровые тарелки вместо картонок из придорожного кафе. Серебряные приборы, хрустальные бокалы, маленькая уютная столовая или кают-компания, в общем, скромное помещеньице для миллиардерских трапез.

– Угощайтесь, Натан Ефимович, – улыбнулся немец, – кошерных блюд на этом судне, конечно, нет. Но вы, надеюсь, не придерживаетесь кошерной диеты?

Он давно снял свой маскарадный костюм, он был теперь такой же гладкий, чистый, розовый, как Натан Ефимович. Инга, тоже чистая, но мрачная молчаливая в отличие от своего приветливого партайгеноссе, то и дело подливала себе виски, опрокидывала в рот стакан за стаканом и почти не прикасалась к еде.

– Я не придерживаюсь никаких диет. – Бренер положил в рот сочный кусок жареной свинины. – Очень вкусно. Кто же все это готовил?

– Прислуга, – небрежно бросил немец, – ваше здоровье, – он отхлебнул виски, – а вы совсем не пьете?

– Я люблю коньяк. Виски терпеть не могу.

– А говорите, не придерживаетесь диеты, – засмеялся немец, – коньяк здесь тоже есть.

Он встал, открыл зеркальный бар, достал матовую толстобокую бутылку «Камю».

– Сколько дней мы будем плыть? – Бренер пригубил коньяк.

– Дня четыре, не больше.

– Жаль. Когда еще доведется попользоваться за счет бандитских капиталов? Скажите, неужели хозяин всего этого счастья – русский?

– Ну, не совсем, – улыбнулся Карл, – он примерно такой же русский, как вы, то есть еврей. Но гражданин России. И, кстати, он вовсе не бандит.

– А кто же?

– Банкир, политик.

– Как фамилия?

– Вы многого от меня хотите, – развел руками немец, – потерпите, он скоро сам лично вам представится.

– А все-таки между нами, мальчиками, зачем я ему понадобился?

– Ну-у, Натан Ефимович, – Карл укоризненно покачал головой, – всему свое время. Честно говоря, не разбираюсь я в этих играх.

– Неужто? – прищурился Бренер. – А зачем тогда вы в них участвуете?

– Платят хорошо, – он ухмыльнулся, – работа не скучная, не пыльная.

– Сколько вы знаете языков, Карл?

– Английский, русский, испанский, арабский, иврит. Пять, кроме родного. Правда, не все так хорошо, как русский, но мне хватает.

– Вы могли бы зарабатывать деньги как-то иначе.

– Мог бы, – кивнул немец, – а если учесть, что я закончил исторический факультет Берлинского университета с отличием, да еще аспирантуру Института международных отношений в Москве, то я вообще мог бы стать дипломатом или профессором, как вы.

– И что же вам помешало?

– Азарт. Я люблю рисковать.

– Если я правильно понял, вы террорист?

– В определенном смысле, – кивнул Карл с комической важностью.

– Есть у вас какая-нибудь программа, цель?

– А почему вы думаете, что они должны быть?

– Ну, надо ведь чем-то оправдывать риск, жестокость, убийства, – пожал плечами Бренер, – я плохо разбираюсь в политике, но каждому школьнику известно, что у террористических группировок должна быть некая красивая сверхзадача переделать мир, осчастливить человечество, отомстить, изменить что-то в истории и в географии, оттяпать кусок земли у одного государства и передать другому, истребить каких-нибудь врагов по национальному, социальному, или религиозному признаку. Наконец, просто доказать себе и другим собственную значимость. Ну как же без этого?

– А у вас, когда вы изобретаете в своей лаборатории всякую пакость, разве есть программа, цель?

– Я занимаюсь наукой. У науки нет никакой цели, как и у искусства. Это самодостаточные понятия.

– А мораль? – хитро прищурился Карл. – Вам интересно наблюдать, как размножаются вирусы и всякие бактерии? Как мучается подопытный кролик, мой тезка? Вы представляете себе, что так же будут мучиться люди, если плоды ваших исследований кто-то применит на практике? Женщины, дети, старики, совершенно невинные люди…

«Надо же, запомнил кролика, – усмехнулся про себя Бренер, – задела его за живое судьба подопытного тезки…»

– Плодами моих исследований можно по-разному распорядиться. Можно убивать, но можно спасать, лечить. Вот тут как раз и начинается мораль.

– Эйнштейн и Сахаров были гениальными учеными, высоконравственными людьми, – задумчиво произнес Карл, – но разве не лежит на них вина за появление атомного оружия?

– Убивать можно и топором.

– Правильно. Но масштабы разные. Или вы солидарны с Иосифом Джугашвили? Он довольно верно заметил, что гибель одного человека – трагедия, а гибель сотен тысяч – уже статистика. Оружие массового уничтожения изобрели такие, как вы, интеллигентные, тихие, гуманные люди. Так что еще неизвестно, кто из нас террорист, – Карл весело подмигнул, – мы с вами в одной лодке, профессор. В прямом и переносном смысле.

– Заткнитесь, вы, оба! – Инга шарахнула кулаком по столу, зазвенела посуда. – Карл, ты так много говоришь с еврейской свиньей, чтобы освежить свой русский? Чтобы легче общаться с твоей славянской проституткой?