– Ирина Павловна, а почему вы сами не можете с ним поговорить?

– Пыталась уже, – Ирина Павловна остановилась и тяжело уселась на табуретку напротив Алисы, – он ссылается на вас. Будто бы вы хотите еще подождать. До лета.

– Весна – тяжелое время для сердечников.

– Он прежде всего алкоголик, а потом уже сердечник! Вы можете на него повлиять. Простите, что я так резко разговариваю с вами, но повторяю, мне страшно за дочь. Два месяца назад у нее было сотрясение мозга. Я не сомневаюсь, головокружения у нее начались на нервной почве. А что будет дальше?

Алиса сидела, низко опустив голову, ковыряла вилкой кусок жареной рыбы. Ей было неприятно слушать этот разговор, она отговаривала маму звонить Коробцу, но Ирина Павловна, человек решительный и жесткий, все-таки набрала номер.

– Хорошо, – устало согласился Коробец, – я попытаюсь поговорить с ним еще раз. Но обещать ничего не могу. В любом случае до мая мы будем обходиться гипнозом.

– Почему ты не ешь? – спросила Ирина Павловна, положив трубку. – Я сорок минут стояла в очереди за этой рыбой, пожарила специально к твоему приходу, как ты любишь, с лучком.

– Прости, мамуль, не хочется.

– Алиса, что с тобой происходит? Ты зеленая, на тебя смотреть страшно.

– Ничего, мамуль. Со мной все в порядке.

– А все в порядке, так давай ешь!

– Не могу… – Алиса судорожно сглотнула. – Тошнит меня, мамочка. Это бывает после сотрясения.

Ирина Павловна долго молчала, потом, не глядя на дочь, тихо спросила:

– Сколько у тебя недель, Алиса?

– Четырнадцать.

– Что будем делать?

– Не знаю, мамочка.

– То есть как – не знаю? Ты что, успела за десять дней, которые мы не виделись, выйти замуж?

– Нет, – глухо пробормотала Алиса, – замуж я не вышла.

– Хотя бы скажи, кто он?

– Теперь это не имеет значения.

Ирина Павловна встала, громко двинув табуреткой, вышла из кухни, вернулась, держа в руках раскрытую записную книжку. Она так нервничала, что несколько раз сбилась, набирая номер.

– Кирочка, здравствуй, дорогая. Как у тебя дела? Да… надо же… я тебя поздравляю… Кира, ты можешь принять мою Алису прямо завтра? Да, очень срочно… говорит, четырнадцать недель… нет, об этом речи быть не может… Ну, что делать? Я понимаю, срок большой, но она молчала все это время. Она ведь у нас такая вся из себя сложная… Спасибо… да, конечно… спасибо, Кирочка, целую тебя.

Положив трубку, Ирина Павловна стала капать себе в рюмку валериановые капли.

– Пять… восемь… – сосредоточенно считала она, – завтра к половине девятого ты должна быть у Киры Александровны на Покровке. Она все сделает в тот же день. Под общим наркозом… одиннадцать… пятнадцать… – Ирина Павловна опрокинула рюмку в рот, сильно поморщилась. – Почему ты рассталась с Колей Иевливым? Ну почему? Такой чудесный мальчик, воспитанный, умный, перспективный, из интеллигентной семьи… А чем тебе Годунов не угодил? Квартира, машина, загранкомандировки… Вышла бы за Годунова и рожала бы на здоровье. Я, конечно, понимаю, разница в возрасте, но тогда выходила бы за Колю. Вы с ним ровесники. Ну, от кого ты залетела? От кого? От этого твоего сумасшедшего немца? Что ты молчишь, Алиса? Почему ты все время молчишь?

На следующее утро Алиса, пошатываясь от слабости после бессонной ночи, вошла в кабинет Киры Александровны Ярославцевой, бывшей сокурсницы Ирины Павловны по Первому медицинскому институту.

– Ты действительно ужасно выглядишь, детка, – сказала Ярославцева, – ну, давай раздевайся. Что же ты дотянула до четырнадцати недель? Ты уже большая Девочка… Ладно, времени мало. Я договорилась насчет анализов, сделаем все прямо сегодня, завтра тебя отпущу домой. Давай, детка, не копайся. У меня сегодня тяжелый день.

Алиса продолжала стоять, глядя в пол.

– Ну, ты что застыла? Будет общий наркоз, новый французский препарат, ты ничего не почувствуешь. – Кира Александровна стала тщательно мыть руки у раковины. – Халатик есть у тебя? Мама предупредила, чтобы ты привезла все свое? Тапочки, халат, рубашку… Да что с тобой?

Алиса дрожащими руками открыла сумку, вытащила запечатанную коробку французских духов «Клима», поставила на стол. Вчера мама сказала, что денег Кира не возьмет, и передала для нее эти духи.

– Спасибо, спасибо, детка, – улыбнулась Ярославцева, – это мои любимые.

Алиса присела на краешек стула, стала медленно снимать сапоги, вытянула из сумки пакеты с тапочками, с халатом и ночной рубашкой. Потом ей сделали анализ крови, и уже через час в маленькой операционной ее ждал анестезиолог со шприцем в руках. Вошла Кира Александровна в марлевой маске, с растопыренными пальцами в стерильных перчатках.

– Ну, давай, деточка. Что ты опять застыла? Нельзя к этому относиться как к трагедии. Эй, Алиска, ты плачешь, что ли? Прекрати сейчас же! Что за детский сад? Возьми себя в руки.

– Ну, мы долго рыдать-то будем? – подал голос анестезиолог. – Давай, барышня, быстренько в кресло. Сопли и слезы убрать! Тоже мне великомученица! Давай, у меня через двадцать минут плановая операция.

– Простите, – прошептала Алиса, едва шевеля губами, – простите, я не могу… Я домой поеду. Не могу.

– Ну, здравствуйте! – Ярославцева всплеснула руками в перчатках. – Это что за новости такие? Ну-ка давай, быстренько залезай в кресло! Раз-два, и готово.

– Кира Александровна, простите, я не могу его убить. Он там живой… Он ни в чем не виноват…

– О господи, – анестезиолог выразительно закатил глаза, – я в последний раз спрашиваю, мы ложиться в кресло будем или нет?

– Нет.

– Если ты рассчитываешь, что я уйду на пенсию и буду сидеть с твоим ребенком, то ты очень ошибаешься! – кричала вечером мама в телефонную трубку. Где он, твой немец? Ты соображаешь, что творишь со своей жизнью? И не только со своей, с моей тоже! Сначала встань на ноги, устройся на приличную работу, замуж выйди! Ты хоть понимаешь, что значит быть матерью-одиночкой в наше время?! На что ты собираешься жить? На жалкое пособие? Ты думаешь, я увижу твою крошку и сердце мое дрогнет? Не жди этого! Мало мне проблем с твоим отцом, так ты еще… по какому праву?.. Там только сгусток клеток… каждая женщина через это проходит, каждая… и не надо раздувать проблему, делать из простейшей хирургической операции трагедию. Почему ты молчишь?! Почему ты все время молчишь?

– Не волнуйся, мамочка, – тихо сказала Алиса, дослушав до конца, – я вовсе не надеюсь, что твое сердце дрогнет. Я обещаю, мой ребенок не доставит тебе никаких хлопот.

Когда живот у Алисы заметно округлился, опять возник на ее горизонте серый майор Харитонов.

– Вас можно поздравить, Алиса Юрьевна? Вы ждете ребенка?

– Вы удивительно наблюдательны, товарищ майор.

– Если не секрет, кто отец?

– Ну какие могут быть от вас секреты? Совершенно случайная встреча с давним знакомым.

– А конкретней?

– Дорогой Валерий Павлович, – покачала головой Алиса, – мы с вами люди современные, разумные, не первый день знакомы. Этот человек женат, у него крепкая счастливая семья, дети. Я подошла к вопросу вполне прагматично. Хочу родить себе здорового ребенка. Мне уже двадцать пять, возраст не девичий. А что касается ваших подозрений – успокойтесь. Я бы ни за что не решилась родить ребенка от Карла. Он слишком неуравновешенный, слишком сложный, ну и вообще зачем мне эти проблемы?

Майор был удовлетворен ответом. Ее опять оставили в покое.

…В начале мая Юрию Владиславовичу вшили ампулу. Здоровье его без спиртного быстро шло на поправку. Его все чаще приглашали в институт Бурденко консультировать сложных больных. В июне он потихоньку начал покупать детские вещи, достал по записи немецкую коляску, чешскую кроватку.

– Папа, это плохая примета, – говорила Алиса, – нельзя ничего покупать заранее.

– Ты хочешь, чтобы я носился потом по всей Москве с высунутым языком? Ведь ничего просто так не купишь. Магазины пустые… А вот, смотри, это ботиночки для первых шагов, с твердой пяткой, одиннадцатый размер. А это костюмчик теплый, тоже на годик. У нас одна медсестра обещала принести финский зимний комбинезончик… Да, вот еще погремушки…