— Я никуда не поеду, — повторяла Ксения Анатольевна Курбатова, упрямо мотая головой и ударяя стиснутым кулаком по колену.

Антон чувствовал, что мать на грани истерики. Все эти дни она почти ничего не ела, отчаянно курила, постарела за неделю лет на десять.

— Мамочка, выслушай меня спокойно, пожалуйста, очень тебя прошу.

— Хорошо, Антоша. Я готова выслушать тебя. Только сначала ответь мне на один вопрос. Зачем ты это сделал?

— О Господи, мама, ну что ты мучаешь себя и меня? Ну не мог я везти Дениску в холодильнике, в цинковом гробу, в багажном отделении. Не мог, понимаешь ты или нет?

Антон почувствовал, что срывается на крик, и попытался взять себя в руки.

— Зачем ты сжег Дениса? Ты даже не дал мне с ним попрощаться, это жестоко, сынок.

Ксения Анатольевна повторяла это по несколько раз в день, ни о чем другом она разговаривать не желала. Антон уже договорился с теткой, сестрой отца, которая жила в Александрове и готова была принять родственницу хоть на неделю, хоть на месяц. У тетки был свой дом с садом, огородом, и Антон надеялся, что на природе мать хоть немного придет в себя.

Он не мог оставить ее одну на час. После его возвращения из Праги мама все время пребывала в каком-то непонятном, тяжелом ступоре. У Антона были связаны руки. Он чувствовал: с каждым днем убывают шансы выяснить, что же хотел сообщить ему Денис перед смертью. Он знал, дома оставаться опасно. Внимание к нему как к бывшему владельцу фирмы «Стар-Сервис» не остыло, и время легализоваться еще не пришло. А главное, он вовсе не был уверен, что те, кто заказал Дениса, на этом успокоятся. Месть — чувство горячее, спонтанное, и поступки, диктуемые ею, редко можно предсказать. Вдруг обманутым туркам придет в голову расправиться не только с коварным обманщиком, но и его родными? Слава Богу, вдовы и сирот Дениска после себя не оставил. Но мать и брат — тоже близкие родственники.

В общем, маму из Москвы надо было увозить срочно. А она ехать не собиралась, даже обсуждать эту тему не желала.

— Сейчас я согрею бульон, ты поешь и ляжешь спать, — сказал Антон и осторожно погладил ее короткие седые волосы, — а завтра утром мы поедем в Александров. Иначе нас могут убить. Ты понимаешь?

— Нет. Не понимаю.

Антон налил в тарелку крепкого куриного бульона, поставил в микроволновую печь. Пока бульон грелся, он мелко порезал укроп и петрушку.

— Что ты делаешь? Я не хочу есть, — сказала Ксения Анатольевна и закурила очередную сигарету.

Печь звякнула. Обжигая руки, Антон вытащил тарелку, насыпал в бульон свежую зелень, поставил перед матерью, потом осторожно вытянул из ее пальцев сигарету и загасил.

— Мама, я тебя прошу, несколько ложек.

— Почему нас должны убить? — Она достала еще одну сигарету.

— Мама, пожалей меня, пожалуйста; — Он опять отнял у нее сигарету, зачерпнул ложкой бульон, попробовал сам — не слишком ли горячо, подул, поднес к губам Ксении Анатольевны. — Мамочка, мы одни с тобой остались на свете. Я прошу тебя.

Она послушно отхлебнула бульона, Антон кормил ее с ложки, как маленького ребенка.

Ксения Анатольевна никак не могла заплакать. Слез не было. Она знала, от слез сразу станет легче. Так было, когда умер муж. Слезы лились ручьями, что бы она ни делала. Казалось, она выплакала все глаза. Но и горе выплескивалось из души вместе со слезами.

Она никогда не считала себя сильной женщиной. Ей все в жизни давалось легко, без усилий. Она была хороша собой, ей повезло родиться в благополучной семье, отец был чиновником в Министерстве иностранных дел, мама преподавала французский в Институте международных отношений. Родители любили друг друга и души не чаяли в единственной дочке, которая росла красавицей-умницей. С четырех лет ее стали учить музыке, педагоги не обещали блестящего будущего, но уверяли, что девочка способная, старательная и непременно станет хорошей пианисткой.

На четвертом курсе консерватории она познакомилась с Володей Курбатовым. Это произошло почти случайно, на дне рождения подруги. Но потом оказалось, что Ксюшина мама отлично помнит этого молодого человека. Он закончил МГИМО пять лет назад.

Невысокий, коренастый, с ранней лысиной, он за год упорных ухаживаний умудрился оттеснить в сторонку всех Ксюшиных кавалеров. На фоне консерваторских мальчиков, легкомысленных, капризных, сложных, он казался настоящим мужчиной. Он был старше на десять лет, от него веяло уверенностью и спокойствием. Он умел угадать каждое Ксюшино желание, любил ее нежно и преданно. С ним было все просто и понятно, он смотрел на мир ясными, строгими глазами, черное для него было черным, белое — белым. Ничего смутного, неясного, никаких оттенков.

Аккуратный, дисциплинированный, надежный — лучшего мужа представить нельзя, за таким как за каменной стеной.

Они поженились. Ксюша закончила консерваторию, и сразу родился Антон. Она почти забыла о музыке, ей нравилось быть мамой, женой, хорошей хозяйкой. Антоше еще не исполнилось и полугода, когда она опять забеременела.

Это было в 1968-м. Владимира Николаевича Курбатова, майора КГБ, направили в Прагу. После известных событий необходимо было укреплять преподавательский состав во взрывоопасном Пражском университете. Требовались новые кадры, надежные и бдительные.

Ксюша не интересовалась политикой. Она быстро привыкла смотреть на мир глазами мужа. Владимир Николаевич не был убежденным коммунистом, хотя и преподавал марксизм-ленинизм. Но люди четко делились для него на «своих» и «чужих». Своими он считал тех, кто за советскую власть, чужими соответственно, тех, кто против. Характер его службы не способствовал более сложному и глубокому взгляду на окружающий мир. Он делал свое дело, выполнял долг и в этом шел до конца. Он был добросовестным служакой и не мучился опасными вопросами.

Денис родился в Праге, в закрытом военном госпитале. Ксения Анатольевна не работала, сидела дома с детьми, вылизывала казенную четырехкомнатную квартиру, с удовольствием ходила по чистеньким пражским магазинам, которые нельзя было сравнить с московскими по количеству и качеству продуктов. Она быстро научилась говорить по-чешски, увлеклась кулинарией, собирала коллекцию рецептов, вечерами перед телевизором вязала красивые свитера мужу и детям. За рояль она садилась только на детских утренниках, проходивших иногда в Доме офицеров Советской Армии.

В общем, жизнь ее текла спокойно и уютно, мальчики росли здоровыми, разумными. Годы летели совсем незаметно.

Но все рухнуло в одночасье, вместе с Берлинской стеной и развалом системы социализма. Надо было возвращаться в Россию. У Владимира Николаевича начались проблемы с работой. Стало катастрофически не хватать денег. Но главное, полковник Курбатов не мог сориентироваться в новой системе ценностей. Черное оказалось белым, белое — черным. Организация, которой он отдал жизнь и душу, теперь публично называлась палаческой, средства массовой информации нагло вопили о застенках Лубянки, бывшие враги советской власти объявлялись героями и мучениками совести. Святое слово «чекист» стало ругательным. Сыновья-студенты взахлеб читали Солженицына, Владимирова, Сахарова и прочих врагов. Когда он вырывал у них эти гнусные, клеветнические пасквили, кричал, хлопал кулаком по столу, они снисходительно усмехались и уговаривали папу «не нервничать».

Нет, Владимир Николаевич не был слеп и наивен, многие недостатки рухнувшей системы он знал изнутри. Но в его душе зерна отделялись от плевел, он верил в святость системы как таковой, а недостатки считал отдельными и временными.

В определенном смысле Владимир Николаевич был человеком глубоко религиозным. Его божеством с раннего детства была советская власть.

В ночь, когда торжествующая толпа снесла памятник великому чекисту Феликсу Дзержинскому с пьедестала, полковник впервые в жизни напился до одури, а под утро пустил себе пулю в лоб.

Ксении Анатольевне казалось, она не сумеет пережить самоубийство мужа. Мир рухнул для нее. Но постепенно она справилась, надо было жить дальше. И не просто жить, а на какие-то средства. Мальчики заканчивали МГИМО, получали стипендию, пытались подрабатывать как могли, но Ксения Анатольевна не хотела, чтобы они отвлекались от учебы.