Доктор между тем смотрел на него с тревогой и жалостью, тронул его руку и тихо, хрипло произнес:

– Не надо, Сережа. Ты же мужчина. Ты столько всего перенес, и это перенесешь.

Икота усилилась. Слезы текли ручьем, бинты промокли насквозь. Доктор Аванесов решил, будто майор Логинов рыдает, и невозможно было объяснить, что вовсе нет. Совсем наоборот.

Стас Герасимов легко вычислил, каким образом в его дом, обеспеченный вооруженной охраной, мог проникнуть незваный гость. Подъезд, конечно, был неприступен даже для очень сильного и умного злоумышленника, если только не брать его штурмом.

Охранники знали в лицо всех жильцов, а у чужих обязательно спрашивали фамилию, связывались с хозяевами названной квартиры и уточняли, ожидают ли такого-то гостя. Но при самой продуманной системе обязательно найдется какая-нибудь случайная дырка в заборе на заднем дворе. В доме Стаса Герасимова такой «дыркой» был подземный гараж. Там охрана следила исключительно за автомобилями, а на людей не особенно реагировала. В гараж ежедневно заходили разносчики рекламы. За небольшую мзду охрана их пропускала. Довольно часто наведывались всякие слесари, сантехники, электрики, и, конечно, каждого из них невозможно знать в лицо.

Днем ворота иногда оставались открытыми, и можно было вообще без всяких достоверных предлогов при определенной сноровке проникнуть в подземный гараж совершенно незаметно, а оттуда на лифте или по черной лестнице попасть в дом, на любой этаж. Все прочее – дело техники, то есть хорошей дверной отмычки либо дубликата ключей.

Стас спустился в гараж с большим мусорным мешком в руках. Он успел переодеться. Вместо любимого костюма цвета грозовой тучи на нем были черные джинсы, старые кроссовки, серый спортивный пуловер, потертая кожанка и замшевая черная кепка. Он погрузил мешок в багажник своей «Тойоты» цвета какао с молоком и выехал из гаража.

На пересечении Тверской и Садового кольца он застрял в пробке. Рядом, почти вплотную, стояла допотопная старая «Волга». Лысый пожилой толстяк за рулем не спеша, с аппетитом поедал огромный гамбургер. Стас терпеть не мог макдоналдсовскую еду, считал ее вредной для здоровья и сначала глядел на лысого соседа с отвращением, но потом вспомнил, что не обедал сегодня. До встречи оставалось достаточно времени, чтобы спокойно поесть. Он остановил машину у скромного гриль-бара неподалеку от старого цирка, поменял сотню долларов.

В баре было пусто, орала музыка. Толстая крашеная блондинка молча положила перед ним меню. Стас заказал себе овощной салат, баранью отбивную на косточке и попросил приглушить музыку. Пора было наконец позвонить матери. Он собирался сегодня ночевать у родителей и, чтобы обеспечить себе спокойный вечер, без слез и упреков, включил свой мобильный и набрал номер.

Трубку долго не брали. Наконец он услышал сонный голос. У Натальи Марковны была сильная одышка.

– Стасик, ты дома? Почему ты не берешь трубку? Почему отключил мобильный?

– Нет, мама. Я не дома. А мобильный включен. Вот, я тебе звоню.

– Где ты?

– Я в кафе. Зашел пообедать.

– Лучше бы ты приехал к нам. У нас борщ, котлетки из индейки, твои любимые. Ты был у себя дома?

– Да, конечно.

– Там все в порядке?

– Разумеется, мама. А почему ты спрашиваешь?

– Ну так... Просто я весь день ждала твоего звонка, заснула в кресле, и мне приснился нехороший сон, будто разгромили твою квартиру, вспороли кровать.

– Снам нельзя верить, мама, – медленно, по слогам произнес Стас, – а в кресле спать неудобно. У тебя, наверное, затекла шея, вот и привиделись кошмары. Как ты себя чувствуешь?

– Было очень плохо, но теперь лучше. Главное, ты позвонил, больше мне ничего не надо. Папа сказал, ты сегодня приедешь к нам ночевать. Это правда?

– Да, конечно. Я приеду. Но поздно, часов в двенадцать.

– Хорошо, сынок, мы тебя будем ждать. Скажи, ты уже встречался со следователем?

– С каким следователем, мама? – поморщился Стас и выбил сигарету из пачки.

– Ну с тем, который занимается убийством твоего шофера. Понимаешь, он несколько раз звонил папе и сюда дважды. Он говорит, что послал тебе повестку по почте. Твои телефоны не отвечают, у тебя на фирме не говорят, где ты. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку, Стасик. Я понимаю, как это тебе неприятно и тяжело, но встретиться надо. Ты слышишь меня?

– Да, мама. Я тебя слышу. Мы сейчас не будем это обсуждать. Я приеду, и поговорим. Все, у меня садится батарейка. Целую. Вечером увидимся. – Он отключил телефон и тут же нервно закурил.

Из кухни доносился запах жареной баранины. Вскоре принесли салат и большую красивую отбивную. Но аппетит пропал. Он заставил себя съесть немного овощей, почти с отвращением пожевал сочного мяса, опять закурил.

Когда подали кофе, он вдруг подумал, что можно запросто не встречаться с Ириной и вообще никуда не ехать. Все и так ясно. Спившийся человек опасен только для самого себя и близких родственников.

– Нет. Я должен убедиться, – пробормотал Стас, не замечая, что говорит вслух, – ведь если не он, то кто же? Больше некому...

– Что, простите? – уставилась на него крашеная официантка, которая как раз подошла поменять пепельницу.

– Ничего! – рявкнул он так, что девушка отпрыгнула.

Кофе был приличный, в меру крепкий. Вообще кухня в этом неприметном заведении оказалась очень качественной. Стас расплатился, оставил щедрые чаевые и еще дал десятку старику швейцару.

До встречи оставалось пятнадцать минут, пробок по дороге не было, и приехал он ровно в шесть, нашел удобное место для парковки, выключил мотор, откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза.

«Спившийся человек, живущий в Выхино без телефона, на деньги сестры, ни на что не способен, – думал Стас, – правда, есть алкоголики, которые от запоя до запоя вполне вменяемы. Но с другой стороны, десять лет зоны могут сделать любого полнейшим дерьмом. Или наоборот? В зоне есть шанс стать сильным и даже очень сильным. Могло такое произойти с Юркой Михеевым? Если бы он там стал сильным, он жил бы сейчас как-то иначе».

Перед ним возник зыбкий образ худенького невысокого мальчика. В двадцать лет Михеев выглядел подростком, у него были мягкие светлые кудри, большие круглые голубые глаза, нежный румянец во всю щеку. Он смешно гримасничал и размахивал руками, когда рассказывал что-то. Сокурсники называли Михеева Мультиком. Хриплый, тяжелый бас никак не вязался с его несерьезной внешностью.

У Юрки Михеева был голос Высоцкого, он действительно знал наизусть почти все его песни и пел под гитару так, что, если закрыть глаза, невозможно было отличить от оригинала. Известно, как любят Высоцкого уголовники. Юрка мог стать в зоне уважаемым человеком. Даже вором в законе мог стать.

– Ни-фи-га! – шепотом выкрикнул Стас. – Михеев ничтожество, слабак, жалкий фигляр. Его, скорее всего, в зоне опустили. Московский мальчик из интеллигентной семьи, балованный, изнеженный, почти женственный, обязан стать петушком в зоне.

Зыбкий образ все еще плавал перед Стасом и как будто усмехался. Губам стало щекотно от шепота, Стас испугался, что в который раз говорит вслух, с самим собой. Он тряхнул головой, широко распахнул глаза. Перед ним было ветровое стекло, забрызганное грязью. Вокруг сновали машины и люди. Накрапывал мелкий серый дождь.

«Михеев мог стать в зоне кем угодно, – подумал он, – совершенно не важно, кем он стал. Главное, он ничего не знает, и никто не знает. Вообще никто. Ни одна живая душа. Как можно знать то, чего не было никогда?»

В стекло постучали. Стас вздрогнул и так резко повернулся, что потянул какое-то сухожилие в шее, поморщился от боли, подумал, что теперь будет долго при каждом движении болеть шея, и не сразу разглядел девушку, которая стучала в стекло. В глаза бросился плащ из тонкой кремовой кожи, шелковый бежевый шарф, прядь распущенных светлых волос.

– Вы Петя? – спросила она, когда он опустил стекло.

– А вы Ирина? – он заставил себя улыбнуться и открыл дверцу. – Садитесь в машину. Дождь.