Катя слушала молча, не перебивая. Маргошу, казалось, совершенно не интересовал разговор. Она встала, со скучающим видом подошла к книжным полкам, провела пальчиком по корешкам, потом присела на корточки и стала просматривать коробки с видеокассетами, которые стояли в самом низу, в несколько рядов.

— Так вот, — продолжал Константин Иванович, отхлебывая кофе мелкими глотками, — пятнадцать процентов — это и много, и мало. Много в смысле ответственности и головной боли, мало в смысле дохода. Доход казино — вещь непостоянная. Денег, которые тебе даст долевое участие в прибыли, едва ли хватит на то, чтобы содержать театр. Театр классического балета — удовольствие не из дешевых. Ты понимаешь, о, чем я говорю?

Катя молча кивнула.

— При прежнем соотношении сил казино имело конкретного хозяина. А теперь, если пятнадцать процентов из шестидесяти, принадлежавших Глебу, окажутся у тебя, то получится ерунда. Доход упадет. Некому будет взять дело в свои руки. Я слишком занят, чтобы взвалить на себя все. Я готов это сделать, но только в том случае, если мне и принадлежать будет все. Не хочу утомлять тебя подробностями, перейду к главному. Надежда Петровна свои двадцать процентов отдает мне. Будет разумно с твоей стороны поступить так же. А если уж я возьму на себя казино, то за театр ты можешь не волноваться. Я ведь не какой-нибудь тупица — «новый русский», я тоже, на минуточку, артист и понимаю, что такое театр. И если мы с тобой договоримся, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты и твои ребята не остались на улице. Ну, что ты молчишь, детка? О чем ты думаешь?

— Константин Иванович, а почему вы говорите о моих пятнадцати процентах? — спросила Катя со спокойной улыбкой. — Глебу принадлежало шестьдесят. Я, конечно, человек непрактичный, однако знаю, что шестьдесят на три будет двадцать.

— Потому, деточка, — стал терпеливо объяснять Калашников, — что при разделе имеется в виду все имущество, выраженное в денежных единицах. То есть, речь идет еще и о квартире, доме на Крите, двух машинах, гараже, банковских вкладах. А это на сегодняшний день как раз и составляет в денежном выражении те пять процентов, которые автоматически вычитаются из твоей доли в контрольном пакете акций. Иными словами, ты, конечно, можешь претендовать на двадцать, но в таком случае нам придется делить квартиру, машины, дом, и мы запутаемся. Мы же свои люди, ну зачем нам эти сложности? Ты ведь ничего не теряешь, наоборот. Зачем тебе лишняя головная боль? Да и с моральной точки зрения. Детей у вас нет, ты молодая женщина, выйдешь замуж, и все, что нажито таким трудом, и заметь, не твоим трудом, достанется чужому человеку. Или ты не согласна?

Катя сама не знала, почему тянет время. Она представляла себе, как сойдет с его лица это покровительственно-благодушное выражение, как он взбесится буквально через минуту. Наверняка и Маргоша, которая сидит сейчас тихонько в уголке и перебирает коробки с кассетами, не останется равнодушна… Ладно, нечего тянуть. Катя уже открыла было рот, но тут зазвонил телефон, и она вздохнула с некоторым облегчением. Еще несколько секунд покоя. В какой бы форме она ни сообщила им неприятную для них новость, скандал все равно разразится. Так пусть не сию минуту… — Катя, ну слава Богу, — услышала она в трубке, — я уже не надеялся, что дозвонюсь. Ты узнала меня?

Это был Егор Баринов. Он почему-то ужасно волновался.

— Да, Егор, я тебя узнала. Здравствуй.

— Мне надо встретиться с тобой очень срочно. Желательно сегодня, в любое удобное для тебя время, я готов подъехать, куда скажешь.

— А что случилось?

Краем глаза Катя заметила, как Константин Иванович раздраженно, совершенно беззвучно забарабанил пальцами по столу, а Маргоша застыла с кассетой в руках, повернула голову и удивленно уставилась на Катю.

— У меня серьезные неприятности, и помочь мне можешь только ты. Но это не телефонный разговор. Если позволишь, я подъеду к тебе часикам к девяти?

— Хорошо, Егор. Ты знаешь адрес?

— Да, конечно.

— Ну вот, у тебя уже началась своя бурная личная жизнь, — выразительно развел руками Калашников, когда она положила трубку, — уже появился какой-то Егор.

— Да не какой-то, — поморщилась Катя, — это вовсе не личная жизнь. Это всего лишь Баринов.

В углу что-то грохнуло. Маргоша выронила несколько кассет и, не потрудившись поставить их на место, быстро подошла к креслу, в котором сидел Константин Иванович, уселась на подлокотник.

— Баринов? — спросила она, весело подмигнув. — Насколько мне известно, это как раз очень личная жизнь.

— Малыш, перестань, — Константин Иванович похлопал ее по коленке, — у нас серьезный разговор. Так что, Катюша, мы договорились? Или мне еще надо поупражняться в красноречии? — обратился он к Кате с лучезарной улыбкой.

— Нет, Константин Иванович, — медленно произнесла Катя, — вам не стоит больше упражняться в красноречии. Дело в том, что я была у Валеры. Есть завещание Глеба, по которому все движимое и недвижимое имущество переходит мне, в том числе и все шестьдесят процентов контрольного пакета акций казино.

Повисла пауза. На лице Константина Ивановича медленно линяла улыбка, Маргоша застыла, вцепившись пальцами в мягкую обивку кресла.

— Так. Минуточку. Я не понял. — Калашников судорожно сглотнул и откашлялся. — Глеб оставил завещание? Когда он успел?

— Полгода назад. Оно хранится у Валеры. И до сегодняшнего утра никто об этом не знал, кроме Валеры и его нотариуса.

— И ты — единственная наследница? Тебе одной достанется все?

— Именно так. С условием, что я буду продолжать выплачивать Надежде Петровне ежемесячное содержание в той же сумме, тысяча долларов, и обязуюсь покрывать ее непредвиденные расходы в случае болезни.

— Но это же бред! Это безумие какое-то! Это несправедливо, непорядочно! Ты должна отказаться! Ты хотя бы понимаешь, что не имеешь никакого права?! — Константин Иванович побагровел и кричал, срывая голос, переходя на неприличный визг.

«Вот сейчас он не играет, — спокойно, как-то отстраненно подумала Катя, — сейчас ему совершенно неважно, как он выглядит со стороны…»

Маргоша сидела с каменным лицом, и казалось, вообще не слышит криков своего взбесившегося мужа. Дождавшись паузы, она произнесла:

— Но ведь ты не сможешь больше танцевать, если возьмешь на себя казино.

— Не смогу, — кивнула Катя, — но, если я не возьму на себя казино, театра не будет.

— Это кто тебе сказал? — Константин Иванович успел немного прийти в себя и уже не кричал. — Почему ты так плохо думаешь о людях? Давай еще раз обсудим все спокойно. Ты ведь можешь отказаться, ты талантливая балерина, тебе всего лишь тридцать, и столько лет впереди. Я обещаю тебе… — Не надо, Константин Иванович, — вздохнула Катя. — Это мне сказал Валера. И обсуждать нам нечего. Он все уже решил. Он, а не вы и не я.

— Я старый идиот, — пробормотал Калашников, — наивный старый идиот… Катя подумала, что как раз наивностью здесь и не пахнет, но, разумеется, вслух этого не произнесла.

— Костя, поехали домой. — Маргоша соскользнула с подлокотника кресла и направилась в прихожую. Калашников резко поднялся и последовал за ней.

— Я еще буду разбираться с этим завещанием, — пообещал Константин Иванович, стоя на пороге, — я не верю. Оно может быть и поддельным.

Вместо «до свидания» он громко шарахнул дверью.

Иван Кузьменко понял наконец, что не дает ему покоя. История с анонимными звонками и щепками в подушке. Ольга Гуськова категорически отрицала какие-либо попытки напугать и «извести» жену убитого. На все другие вопросы она отвечала вяло, не говорила ни да, ни нет, пускалась в долгие философские рассуждения о грехе и смирении. Казалось, она все время находится в каком-то ступоре, полусне.

Обстановка КПЗ подействовала на нее настолько угнетающе, что она окончательно замкнулась в себе, бормотала молитвы, иногда на допросах чуть не засыпала, начинала покачиваться, сидя на стуле с закрытыми глазами. Но стоило коснуться темы звонков, угроз, щепок в подушке, Ольга вскидывала голову и твердо заявляла: