— Он прямо голову потерял, — говорила она о Глебе, — сначала разозлился ужасно, не ждал меня увидеть на даче, а потом взглянул на Олю — и забыл обо всем. Даже на меня сердиться перестал. Ужасно неудобно перед Катей.

— Не переживай, — успокаивал ее Константин Иванович, — при чем здесь ты? Не эта Оля — так другая какая-нибудь. Ты же знаешь моего сына. А вот то, что он был недоволен твоим приездом и даже не счел нужным это скрыть, с его стороны настоящее хамство. Обязательно с ним поговорю. В конце концов, это моя дача, и ты, моя жена, имеешь право приезжать туда, когда пожелаешь.

Потом произошел неприятный разговор с Глебом. Сейчас вспоминать не хочется. Глеб с самого начала относился к Маргоше как к какой-то захватчице, подозревал ее Бог знает в чем и таким образом постоянно обижал Константина Ивановича. Не мог простить развода и новой женитьбы, жалел мать. Все уже давно простили, приняли Маргошу, привыкли к ней, даже Надя ни словом не попрекнула. Но Глеб продолжал дуться, все не исчезала в нем какая-то враждебность, напряженность… Да, сейчас, когда его нет, лучше не вспоминать о плохом.

А Маргошенька, бедненькая, так тяжело это переживала, так хотела наладить с ним нормальные родственные отношения.

— Я могу его понять, — говорила она со вздохом, — но я же не виновата, что люблю тебя. Знаешь, мне иногда становится страшно. Вот будет у нас с тобой ребенок, и Глеб начнет ревновать еще больше.

— Пусть только попробует! — жестко заявлял Константин Иванович и тут же добавлял мягко, чуть игриво:

— А кстати, когда у нас с тобой будет ребенок?

— Вот отснимусь еще в паре-тройке боевиков, и тогда… — улыбалась Маргоша. — Мне самой хочется, но я себя знаю. Как только забеременею, на все плюну, перестану сниматься, растолстею. Стану банальной сумасшедшей мамашей. А потом еще нарожаю тебе целую кучу детей, сам не рад будешь, что со мной связался, разлюбишь меня, чего доброго.

— Как тебе не стыдно, малыш, — качал головой Константин Иванович, — что ты такое говоришь… Он гладил, перебирал блестящие рыжие пряди, глядел в ясные зеленые глаза, и комок подступал к горлу от любви и счастья… Маргоша вышла из ванной и, когда узнала, кто арестован за убийство, прямо затряслась в истерике, даже задыхаться стала. В первый момент Константин Иванович растерялся, перепугался, это напоминало приступ астмы. Но он знал точно, что у его жены никакой астмы нет. Просто слезы, истерика.

Маргоша горько плакала, по-детски шмыгая носом. Константин Иванович был в растерянности, он никак не мог ее успокоить.

— Это я виновата, я их познакомила, привезла ее на дачу… Ну разве я могла представить? Костенька, миленький… Константин Иванович впервые видел свою жену в таком состоянии. Он сам готов был заплакать, понимая, что бедная девочка мучается из-за того, в чем совершенно не виновата. Какой она все-таки тонкий, глубокий человечек, у нее обостренное чувство вины.

— Ну все, малыш, все, — он поднялся с дивана. Она испуганно вцепилась в его руку.

— Ты куда?

— Водички тебе принести.

Она отпустила руку, горько всхлипнула:

— Спасибо, Костенька. Ты прости меня.

— За что, малыш?

— За истерику… — Ну что ты, девочка, такое говоришь? — Он растроганно улыбнулся. — Тебе воды или соку? А может, чайку поставить?

— Просто воды, минералки холодненькой. Он вернулся со стаканом. Маргоша уже не так сильно плакала. В глазах еще стояли слезы, но не было этих ужасных, судорожных всхлипов, от которых сердце переворачивалось. Она сидела на диване в гостиной, поджав ноги, кутаясь в теплый махровый халат. Она недавно вымыла голову, и волосы еще не высохли. Константин Иванович очень любил запах ее влажных волос и, опустившись рядом на диван, уткнулся в них лицом.

— А они точно знают, что это Оля? Что тебе сказал генерал? — спросила Маргоша, залпом выпив минералку.

— Да, малыш. Там все очевидно. У нее нашли пистолет, тот самый, из которого… и еще есть улики! Уфимцев сказал, подробности при встрече.

— У Оли был пистолет?! Ужас какой… если бы я знала… — Она судорожно всхлипнула, и Константин! Иванович испугался, что сейчас опять разрыдается.

— Ну что бы ты могла сделать? Так нельзя, малыш. Ты же у меня сильная девочка, я еще ни разу не видел, чтобы ты так плакала. Мне прямо страшно за тебя, за твои нервы.

— Хорошо, Костенька, я сейчас успокоюсь. А когда ее арестовали?

— В понедельник, рано утром.

— В понедельник?! — Маргоша сильно вздрогнула и побледнела.

Константин Иванович заметил, что глаза ее моментально высохли.

— Почему ты так испугалась? — удивленно спросил он.

— Нет, — она расслабленно откинулась на спинку дивана, — я не испугалась, просто… Ну, понимаешь, даже не знаю, как тебе объяснить. Это слишком уж символично, что ее арестовали в день похорон. Даже жутко делается. Оля ведь очень мнительная, она склонна ко всякой мистике, она вообще странный и, по большому счету, глубоко несчастный человек. У нее сумасшедшая бабушка и больше никого.

— Да уж, несчастный человек, — горько усмехнулся Константин Иванович, — выстрелила в моего мальчика, как профессиональный киллер. Неужели тебе ее жалко?

— Мне пока трудно все это осмыслить, уместить в голове, — тихо призналась Маргоша. — А Катя уже знает? Ей сообщили?

— Понятия не имею. Об этом мы с генералом не говорили. Ты, кстати, вчера звонила ей?

— Да, я оставила сообщение на автоответчике.

— Странно, что она не перезвонила. И странно, что сейчас ее нет дома.

— Ну мало ли, какие у нее дела, — пожала плечами Маргоша, — тоже ведь своя личная жизнь.

— Этого-то я и боюсь, — тихо и задумчиво произнес Константин Иванович, — боюсь, кто-нибудь настроит ее заранее… — А ты думаешь, она так легко поддается внушению? Вообще, объясни мне толком, чего ты боишься?

— Если бы я мог самому себе это толком объяснить… Просто какое-то тревожное чувство. Ведь нет завещания, и речь идет о таких деньгах… Всякие могут быть неожиданности.

— Но ведь в любом случае, к твоей части прибавляется две трети. Это шестьдесят процентов. Считай, казино твое. Ты все равно ее вытеснишь, если она начнет дурить. Да и не начнет она. Ты ее знаешь, сам говорил, у нее хватит ума понять, что с нами лучше не ссориться, если она хочет сохранить свой театр. При шестидесяти процентах театр тоже в твоих руках. — Маргоша погладила его по щеке. — Не надо волноваться заранее. Мы ведь пока еще с ней не говорили.

— А Лунек? — еле слышно произнес Константин Иванович.

— Ну что Лунек? Ему-то какая разница? Он все равно остается при своем проценте. Дай-ка я еще раз наберу номер. Вдруг она уже пришла?

Маргоша взяла с журнального столика телефон. И сразу, после нескольких гудков, услышала Катин голос.

— Ну слава Богу, — пропела она в трубку, — мы к тебе выезжаем через десять минут. Что-нибудь купить по дороге? А если подумать? Ну, как скажешь… Нажав кнопку отбоя, она помчалась в ванную, включила фен, стала сушить влажные волосы, весело насвистывая какой-то знакомый мотивчик. Константин Иванович удивился, как быстро забылись безутешные слезы. Это опять была та Маргоша, к которой он привык и которую так любил, — легкая, энергичная, жизнерадостная.

Артем Сиволап нервничал и злился. Он потратил слишком много времени и сил на это заманчивое, запутанное дело, чтобы просто так бросить, отступить. Сразу после разговора с Корнеевым он принялся обзванивать всех своих знакомых из программ криминальных новостей, из милиции и прокуратуры. Но вовсе не для того, чтобы направить ментов в больницу к бабушке Ольги Гуськовой. Он сам пытался найти лазейку, зацепить хоть кого-то из оперативно-следственной группы, работающей по этому делу. Однако довольно скоро убедился — бесполезно. Ему, как и Игорю Корнееву, объяснили, что расследование курирует сам генерал Уфимцев, он — мужик крутой, и никому неохота иметь неприятности. И лучше ему, знаменитому скандалисту, вообще держаться от этого дела подальше.

На следующее утро он помчался в Институт Ганнушкина, попытался прорваться к больной Гуськовой Иветте Тихоновне, но его категорически развернули. Не помогло ни вранье, ни деньги. Он стал уговаривать себя, что все бесполезно и в его практике это не первый и не последний эксклюзив, который срывается с крючка. Много других разных дел, съемки, монтажи, рубрика «Шу-шу» не готова к очередному номеру. Нельзя же все бросить.