— Поняла.

— Сомнения еще остались?

Прежде чем ответить, Катя доела свой бутерброд, допила кофе, достала из сумочки пачку сигарет. Лунек быстро, по-джентльменски, щелкнул зажигалкой.

— Сомнений уже не осталось, — она спокойно глядела в серо-желтые глаза, — есть одно условие.

— Какое? — Он едва заметно вскинул брови.

— Ты поможешь мне найти убийцу моего мужа.

— Ну, Катюша, здесь уже все порядке. — Он благодушно улыбнулся. — Я же сказал тебе на похоронах. Ольгу Гуськову, последнюю любовь твоего мужа, арестовали по подозрению. Не знаю, утешит тебя это или нет, но убила она. Причем есть мнение, что метила в тебя. Но она ответит за это, не переживай. Ты ведь понимаешь, у меня есть свои информаторы и я не стал бы просто так говорить.

— У тебя информаторы, а у меня — два трупа за одни сутки, — задумчиво произнесла Катя.

— Как — два? Еще вчера вечером был только один. Света Петрова. Кстати, я поинтересовался сегодня Утром, там действительно банальное ограбление.

— Был еще один труп. Ночью, — ответила Катя с нервной усмешкой.

— Шутишь? Или серьезно?

— Совершенно серьезно. Бомж отравился этиловым спиртом у нас во дворе.

— Бывает. — Лунек открыл фарфоровую масленку, стал аккуратно намазывать на ржаной ломтик сначала масло, потом черную икру, делать себе третий по счету бутерброд. — Надеюсь, тебе не пришлось опять ехать в морг?

— Нет, — покачала головой Катя, — мне только пришлось вызвать «Скорую». Но дело в том, что этот бомж видел киллера, который стрелял в Глеба.

Лунек уставился на Катю своими серо-желтыми холодными глазами. Рука с бутербродом застыла у рта.

— В воскресенье в нашем дворе дежурили телевизионщики. Пока они меня стерегли, стали зачем-то снимать этого бомжа, Бориску. Он жил в нашем дворе, имел привычку шастать ночами. И я подумала — вдруг что-то мог заметить той ночью? Он боялся милиции как огня, а телевизионщики — совсем другое дело. Они охотятся за жареными фактами, даже бомжу это понятно. Они могут заплатить за информацию, вот он, вероятно, и решил заработать. А какой был самый последний жареный факт в нашем дворе? Конечно, убийство Глеба. Не знаю, сказал ли он им что-то конкретное, это у них надо спросить. Там был такой мерзкий скандальный репортеришка по фамилии Сиволап и с ним оператор. Я вовсе не была уверена, что Бориска действительно кого-то видел, просто выстроилась довольно зыбкая логическая цепочка. Пока я размышляла, стоит ли идти дальше по цепочке, наткнулась на этого Бориску. Мы недоговорили. Я только успела узнать, что он и правда видел убийцу. Это была женщина.

— Ну, это и без твоего бомжа понятно. — Валера принялся наконец за свой бутерброд. — У следствия нет сомнений. И у меня, в общем, тоже… — А у меня есть. — Катя вытащила из сумочки две аудиокассеты и положила на стол перед Луньком.

Слушая запись первого разговора, Лунек мрачнел на глазах.

— Это Света Петрова. Та самая, которую задушили на пустыре, — объяснила Катя, — она начала звонить давно, за две недели до смерти Глеба. Я не знаю, была ли она знакома с Ольгой Гуськовой. Конечно, можно предположить, что была, и именно Ольга просила ее звонить мне, а потом, почувствовав опасность, убрала как свидетеля. Но я почти уверена — это не так.

— А почему, собственно, ты в этом уверена? — медленно произнес Лунек.

— Сначала послушай вторую кассету. Лунек послушал. Но лицо его при этом уже не было таким напряженным. Он лишь брезгливо поморщивался.

— Ну и что? — спросил он, когда отзвучали голоса в магнитофоне. — Нет, я понимаю, жутко противно, даже меня тошнит. Но ты женщина сильная, переживешь.

— Переживу, — кивнула Катя, — однако звонок этот прозвучал тогда, когда Ольгу уже арестовали, а Света Петрова была мертва. Если ты послушаешь внимательно еще раз, то заметишь — другой голос. Другой человек. Похоже на Свету, но не она. Да и не могла она. Ее убили в субботу вечером. А позвонили в ночь после похорон, в понедельник.

— Нет уж, уволь, — засмеялся Лунек, — еще раз эту пакость я слушать не, собираюсь. И вообще, Катюша, плюнь. Забудь. Обычная бабская злоба. Если ты будешь обращать на это столько внимания, то сама не заметишь, как скатишься до того же уровня. Знаешь, что мне в тебе всегда нравилось? Отсутствие бабства. Редкое качество для женщины. Ты понимаешь, что я имею в виду? Среди вашего брата мало таких, которые прощают чужую красоту, чужой успех. Попробуй при одной женщине сказать про другую доброе слово! Злобой изойдет. Хорошо, если только в душе, а то и нагадит как-нибудь, исключительно ради собственного удовольствия. Это особенно заметно в женской зоне. Там хорошенькую мордашку могут и бритвой порезать. Но и про твой красивый балетный мир я тоже кое-что слышал. Кстати, если уж говорить о высоком, у Пушкина, например, в сказке о «Мертвой царевне» все закручено именно на бабской зависти. «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» А если не я, другая, так я эту другую в порошок сотру, отдам зверям на растерзание, отравлю, утоплю… Впрочем, топили красавицу в другой сказке. Помнишь, ткачиха с поварихой в сказке «О царе Салтане»? Я пацаном был, когда мне бабушка читала, а, видишь, до сих пор помню. «И завидуют оне государевой жене». Завидуют, суки, младенца не пожалели, в бочку законопатили, гонца опоили, государственный документ подменили. А ради чего, спрашивается? Просто так, из зависти. — Лунек откинулся на спинку кресла и прищурился как-то странно, по-кошачьи. — Александр Сергеевич много чего умного написал. Только поговорить мне об этом не с кем. А хочется. Надо нам с тобой, Катюша, почаще встречаться. Не только по делу, но и так, для души.

Катю немного напрягла эта последняя фраза. Она давно заметила, что Лунек симпатизирует ей не только как жене своего приятеля-партнера, не только как талантливой балерине и неглупому, легкому в общении человеку, но и просто как женщине. Нет, ничего серьезного за этим не стояло, избави Бог. Пока был жив Глеб, Валера вежливо соблюдал дистанцию. А сейчас вдруг сделал мягкую, осторожную попытку ступить на ту территорию, которая прежде в их отношениях была запретной.

Катя чувствовала, он играет с ней, как кошка с мышкой. Вероятно, вопрос с поиском убийцы он считает решенным. И вопрос с дележом имущества — тоже. О делах поговорили, все выяснили, теперь можно и поиграть, поболтать о высоком, о Пушкине, о женской психологии.

«Нет уж, Валера. Это потом. Ты для себя все выяснил, а я еще нет. Так что, прости, о высоком, о Пушкине мы потом поговорим, — подумала Катя, — а сейчас давай уж вернемся к жестокой прозе».

— Слушай, Валера, я забыла тебя спросить, — произнесла она вслух после короткой паузы, — ты вчера обмолвился, будто знаешь Свету Петрову. Интересно, откуда?

— Ну, это громко сказано — знаю. Так, видел пару раз, имя слышал.

— А конкретней можешь вспомнить?

— Не хочу конкретней, — улыбнулся он и покачал головой, — не хочу.

— Почему?

Лунек закурил, смерил Катю долгим, оценивающим, откровенно мужским взглядом.

— Кать, вот объясни мне такую вещь, — мягко, чуть приглушенно начал он после долгого молчания, — ты красивая умная женщина. От тебя можно запросто потерять голову. Ну почему же тебе все мужики-то попадаются… как бы это выразиться поприличней? Ладно, не буду выражаться. Ты меня и так поняла.

— Валер, не надо, — поморщилась Катя, — я тебя отлично поняла, но не надо. Глеб… — Нет, я не о Глебе, — перебил ее Лунек, — я о твоей первой любви. Догадываешься, о ком? Кстати, что там у вас за история была зимой на Тенерифе?

Катя вовсе не удивилась, что Луньку известно и это. Он же сказал вчера по телефону: «Ты вся как на ладошке…»

— А, ты о Баринове? Никакой там истории не было. Встретились случайно.

— И что? Случайно встретились, поздоровались, разошлись? Глеб вернулся с острова вечной весны мрачный, нервный, советника президента скотиной обозвал. Не в глаза, конечно. Неужели просто так? Без всякого повода?

— А к чему ты вдруг об этом вспомнил? — Катя удивленно подняла брови. — Я спросила тебя о Свете Петровой, а ты вдруг вспомнил о Баринове и Тенерифе. Не вижу связи.