— Ну почему же? В поезде незнакомые люди часто начинают откровенничать. Случайному человеку, которого никогда больше не встретишь, удобно исповедаться. Это ни к чему не обязывает. А о себе хочется каждому поговорить.

— Продолжения бывают? — тихо спросил Веня.

— То есть?

— Ну, возможно такое, что случайные собеседники в результате дорожных откровений становятся близкими людьми?

— В жизни всякое бывает.

— А для вас такое возможно?

Его лицо было совсем близко. В красивых голубых глазах она вдруг заметила тяжелую, лютую тоску, и ей стало не по себе. Он смотрел на нее так, словно от ее ответа зависело нечто жизненно важное для него. Никто прежде так на нее не смотрел.

— Не знаю, — тихо сказала она, чуть отстраняясь от этого Умоляющего взгляда.

Но он придвинулся еще ближе.

— Лена, простите меня, — зашептал он быстро и жарко, — я сам не понимаю, что со мной делается. Я не умею ухаживать, не умею нравиться женщинам. У других все просто и естественно, без всяких слов. А я несу какую-то ересь, боюсь отпугнуть вас. Помогите мне…

Лена почувствовала, что его горячие пальцы схватили ее руку.

— Веня, вы когда-нибудь ходили один в тайгу? — спросила она, мягко высвобождая руку.

— Ходил, на медведя, — ответил он после небольшой паузы.

Его глаза сразу погасли, стали совсем бледными и тусклыми.

— И что, убили?

— Конечно. Шкура лежит у меня дома на полу. Вот приедем в Тобольск, я приглашу вас в гости и покажу эту шкуру.

— Что-то не верится.

— Почему?

— Вы не похожи на человека, который может один пойти на медведя. И тем более убить, содрать шкуру, постелить на пол.

— Леночка, откуда вы знаете, как выглядит человек, который может убить? — спросил он тихо.

— Убить медведя? — уточнила Лена.

— Вообще убить, лишить жизни живое существо.

— Нет, это совершенно разные вещи. Честно говоря, я вас не совсем поняла, Веня.

— Знаете, у хантов считается, что медведь равен человеку. На него не ходят с ружьем, только с рогатиной, чтобы силы были равными. А выстрелить в медведя — это убийство.

— Наверное, в этом есть своя логика, — задумчиво произнесла Лена, — но все-таки слово «убийство» относится прежде всего к человеку. И в юридическом, и в нравственном смысле.

— Хорошо, оставим медведя в покое. Как вы думаете, есть разница между убийцей и обычным человеком? Я имею в виду — чисто внешне можно узнать убийцу в толпе обычных людей?

— Думаю, нельзя. Вот вчера мы выступали в ИТУ, перед уголовниками. Среди них наверняка были и убийцы. По лицу угадать невозможно. Хотя существовало несколько теорий на этот счет. Наверное, вы слышали, был такой итальянский психиатр Чезаре Ломброзо. Он утверждал, будто у врожденных убийц особое строение черепа, низкий лоб, сплющенный нос, необычная форма ушей.

— Интересно… И что, к этой теории относились серьезно? Низкий лоб и форма ушей могли стать уликой для судей?

— Насчет судей не знаю, но в журналистике и литературе, в том числе и русской, очень серьезно об этом спорили. Эта теория Достоевскому покоя не давала. И у Бунина такой рассказ есть, «Петлистые уши»… Потом еще было нечто подобное с почерком, с формой рук, ногтей. В общем, это близко к хиромантии. Знаете, человека всегда тянет к определенности, хочется все узнать заранее, по полочкам разложить, рассортировать. Удобно ведь, чтобы преступник отличался от нормального добропорядочного гражданина чем-то внешним, конкретным, чтобы у него был какой-нибудь особенный злодейский нос или хотя бы почерк. Недаром раньше каторжников клеймили.

— Вот видите, Леночка, вы сами себе противоречите, — грустно улыбнулся Волков, — вы сказали так уверенно, будто я не похож на человека, который может убить. И тут же говорите, что по внешности судить нельзя.

— Нельзя. Но я и не сужу. Я просто говорю, что мне кажется…

— А вы могли бы убить медведя? — спросил он.

— Нет.

— А если бы он на вас напал?

— Не знаю, — покачала головой Лена, — не знаю и знать не хочу.

— Почему так категорично?

— Мне совершенно не хочется представлять, что было бы, если бы на меня напал медведь. Я очень надеюсь, что ничего подобного в моей жизни не произойдет.

— А человек? — спросил Веня совсем тихо. — Если бы на вас напал человек, вы могли бы его убить? Ведь это реальней, чем медведь… Вот представьте: на вас нападает грабитель, насильник, маньяк. Вам очень страшно. Сейчас он вас убьет. Или вы — его… Вы спасаете себя ценой его жизни, но становитесь убийцей. Суд вас оправдает, вы защищались, он нападал. Но вы все равно перешагнули в своей душе ту грань, которая отделяет убийцу от обычного человека. Вы почувствовали вкус чужой смерти. Я это говорю к тому, что зарекаться нельзя. В жизни бывают всякие неожиданности. Убийцей может стать каждый.

Лицо Волкова было совсем близко. Он уперся ладонями в стену тамбура, и Ленина голова оказалась между его руками. Он смотрел ей в глаза пристально и тревожно.

— Веня, уж не вы ли собираетесь на меня нападать? — улыбнулась Лена и, поднырнув под его руку, распахнула дверь вагонного коридора. — Надо поспать хоть немного. Я устала.

Не оглядываясь, она быстро пошла к купе. Поезд сильно дернулся, Лену качнуло на ходу, и тут же рука Волкова крепко схватила ее за локоть.

— Простите меня, Леночка, — выдохнул он ей в ухо, — я затеял дурацкий разговор.

— Веня, — сказала она, отстраняясь и высвобождая свой локоть, — я не люблю, когда мне дышат в ухо.

В Тобольске Волков не расставался с ними ни на минуту, ездил на все выступления, водил по городу, устроил экскурсию в деревянный кремль.

Дни были такими насыщенными, что все трое к вечеру еле держались на ногах, едва дойдя до своих коек в гостинице, проваливались в сон.

Волков устроил их в лучшие номера старинной купеческой гостиницы. Митя на этот раз жил один, без соседа. У Лены и Ольги был шикарный двухкомнатный «люкс» с холодильником, телевизором и огромной ванной. Правда, горячей воды тоже не было. Но Волков повел их в настоящую русскую баню.

— Это что-то типа элитарного партийно-комсомольского клуба, — объяснил он, — у вас в Москве начальство развлекается в саунах, а у нас в Сибири предпочитают русскую парную.

— Никогда не видела голой партийной элиты, — хмыкнула Ольга, — ни московской, ни сибирской.

— Не думаю, что ты много потеряла, сестренка, — пожал плечами Митя.

— Должен вас предупредить, что парная там одна, общая. И предбанник тоже, — сообщил Волков, — но вы не волнуйтесь. Заходить в парную можно по очереди.

— А мы и не волнуемся, — пожала плечами Ольга, — мы не сомневаемся, что вы, Вениамин, в неприличное место нас не поведете. Мы вам полностью доверяем. Правда, Лен, мы ему доверяем?

— Конечно, — слабо улыбнулась Лена.

— А ваша партийная элита женского и мужского пола по очереди заходит в парную или все вместе? — поинтересовался Митя.

— Отдельно, — засмеялся Волков, — конечно, отдельно. В укромном тихом месте на берегу Енисея стояла большая изба-пятистенка. Из трубы валил дым. Дверь открыла полная румяная женщина в белом халате.

— Здравствуйте, Вениамин Борисович, добро пожаловать. Все готово.

— Привет, Зинуля, познакомься, наши гости из Москвы. Стены внутри были бревенчатые. Посередине стоял низкий дубовый стол, вокруг него — огромные глубокие кресла, у стен — широкие лавки, накрытые крахмальными простынями.

— Вениамин Борисович, вы кликните, когда самоварчик нести. Девочки, — обратилась банщица к Ольге и Лене, — вы можете там у меня переодеться. А мужчины пускай здесь.

Она провела их в небольшую уютную комнатку, где тихо работало радио и на табуретке кипел большой электрический самовар.

— Скажите, Зина, а почему нельзя было сделать отдельно женскую баню и мужскую? — поинтересовалась Лена. — Все-таки это неудобно, когда вместе.

— Так это ж не общественная баня, а партийная, — авторитетно объяснила Зина, — здесь начальство, а не простой народ.